Наследие - Буджолд Лоис Макмастер - Страница 59

– Хм-м… – Хохария растерла лицо руками, размазав по нему пот и грязь, и огляделась по сторонам. – Ради всего святого, Мари, зачем ты меня сюда вытащила? Ты на одном дыхании просишь меня разорвать эти мерзкие оковы и одновременно настаиваешь, чтобы я не смела использовать свой Дар, чтобы разобраться в деле. Нельзя же бежать разом в двух направлениях.

– Раз Даг попался в ловушку и не смог освободиться, мне это тоже не удалось бы. Насчет тебя я не знаю. Я надеялась, что у тебя найдутся какие-нибудь уловки, Хохария. – Голос Мари сделался тихим. – Я несколько дней пытаюсь распутать этот узел, так что у меня уже ум за разум заходит. Я начинаю думать о том, когда будет пора сдаться и подсчитывать потери. Только вот что… все разделяющие ножи скованных мастеров исчезли за то время, что они были в плену у Злого; из всех девяти жертв только у Брин есть незаряженный нож. Не так уж много можно спасти, а цена высока… И я совсем не уверена в том, что получится, если с кем-то из пленников провести обряд разделения… и что будет с ножом, да и что случится с остальными беднягами. Ведь с этими зародышами глиняных людей удачи нам не было.

Саун, который стоял, прислонившись к дереву и сложив руки на груди, поморщился, но кивнул.

Фаун передернуло, когда до нее дошло, о чем, собственно, говорит Мари. Перед ее глазами возникла картина: Мари, или Саун, или Хохария – нет, скорее все-таки Мари, она сочла бы это своим долгом командира, – методично вонзает костяные ножи в сердца своих товарищей, двигаясь вдоль ряда неподвижных тел…

«Нет, только не Дагу!»

Фаун коснулась ножа под рубашкой, неожиданно испытав яростную радость от того, что странное происшествие в Глассфордже по крайней мере сделало невозможным такое жуткое его использование. Хохария хмурилась, но, как показалось Фаун, скорее печально, чем выражая несогласие.

– Должна сказать, – снова заговорила Мари, – что когда в ловушку попался Даг, всем остальным пленникам это придало новые силы, хоть и ненадолго. Самые слабые теперь снова угасают. Не знаю, сколько нам удалось бы поддерживать их жизнь, если бы каждые три дня мы отдавали нового дозорного, – только, конечно, это делало бы проблему только больше и больше. Заметь, себя я не предлагаю. И тебя я тоже не отдам, Хохария, так что пусть у тебя не возникает всяких идей.

Хохария потерла шею.

– Ну, какие-нибудь идеи у меня наверняка появятся, но только сегодня вечером я и пробовать ничего не буду. Усталость затуманивает взгляд.

Мари согласно кивнула и стала объяснять, как добраться до лагеря, который был разбит за границей опустошенной земли и где все дозорные, не занятые уходом за пострадавшими, ночевали. Когда она сделала паузу, Фаун показала на Дага и спросила:

– Мари, я в самом деле не могу его коснуться?

– Кто знает, – ответила Мари. – Выяснение этого может дорого тебе обойтись.

«Или нет», – подумала Фаун.

– Я ведь проделала весь этот путь…

С усталой симпатией Хохария сказала:

– Мы же говорили тебе, чтобы ты осталась дома, дитя. Ты ничего не сможешь здесь сделать, кроме как убиваться.

– И мешать, – почти неслышно пробормотал Отан.

– Но я чувствую Дага! Все еще чувствую!

На лице Хохарии не появилось надежды, но все же она приподнялась, перегнулась через Дага и стала ощупывать левую руку Фаун.

– Что-нибудь изменилось за последнее время?

– Боль усилилась, когда я подошла к Дагу, но определенности не прибавилось, – признала Фаун. – Как странно: Даг проделал все это, чтобы я чувствовала себя увереннее, а я только больше тревожусь.

– Это твоя тревога или Дага?

– Я не могу различить.

– Ну… – Хохария выпустила ее руку и села на пятки. – На мой взгляд, это не помогает нам продвинуться дальше. По крайней мере пока. – С болезненным кряхтением она поднялась на ноги, и все остальные поднялись тоже.

Фаун умоляюще протянула руки к Мари.

– Наверняка ведь есть что-то, что я могла бы делать!

Мари взглянула на нее и вздохнула, но в этом вздохе было понимание.

– Нужно стирать белье и тряпки, которыми несчастных подтирают.

Фаун стиснула руки.

– Уж это-то я могу делать. – И что хорошо: эта работа позволит ей остаться в роще, а не отправляться в изгнание, на милю от Дага.

– Ах, какое важное дело! Ты столько проскакала, чтобы заняться стиркой, крестьянка! – протянул Отан, не заметивший, какой взгляд при этих словах на него бросили женщины-дозорные. Фаун было нетрудно догадаться, кому до сих пор приходилось заниматься стиркой.

– Нельзя сказать, чтобы тряпок была такая уж куча. В этих бедолаг так трудно влить хоть что-то, что и выходит из них немного. Во всяком случае, ты займешься этим не сейчас, Фаун. Ты выглядишь совсем вымотанной, – твердо сказала Мари.

Фаун коротко кивнула, признавая ее правоту. Все начали устраиваться на ночлег, усталых коней, включая Грейс, дозорные отвели в расположенный на востоке лагерь, но Фаун сумела отнести свои седельные сумки и одеяло туда, где лежал Даг. Ее сводил с ума запрет касаться его, но она нашла своим рукам и другие занятия: стала помогать у костра готовить бульон и жидкую кашу, которыми опытные женщины-дозорные кормили бесчувственных пленников.

Хохария еще раз более тщательно осмотрела своих безмолвных пациентов, и на ее лице появилось выражение крайнего огорчения.

– Я с тем же успехом могла бы быть деревенским костоправом, – пробормотала она, опускаясь на колени рядом с Дагом. Фаун едко подумала: может быть, и в самом деле было бы лучше, окажись среди них деревенский костоправ: крестьянским лекарям и повитухам всегда приходилось полагаться на догадки, на косвенные свидетельства. Они, должно быть, со временем делались в этом весьма искусными.

На следующее утро, как только она оказалась в силах подняться и двигаться, Фаун решительно взялась за стирку. По крайней мере эта работа нагружала не те мышцы, которые так перетрудились за предыдущие три дня. Закатав выше колен дорожные штаны, Фаун вошла в прохладную воду, толкая перед собой плотик из стволов погибших деревьев, нагруженный запачканными одеялами и тряпками. Вода для заболоченного озера была удивительно чистой и ничем не пахла, что очень подходило для стирки. К тому же отсюда Фаун была видна длинная тень под ясенем, которая была Дагом, и силуэты Стражей Озера, ухаживавших за пленниками в роще, закрыв свой Дар.

К удивлению Фаун один из Стражей Озера – не дозорный, а кто-то из жителей разрушенного селения – подошел и присоединился к ней, молча отскребая и выкручивая мокрые одеяла.

Единственная произнесенная им фраза была:

– Ты крестьянка – жена Дага Редвинга. – Это было утверждение, а не вопрос, и Фаун оставалось только кивнуть. Выражение лица мужчины было странным – замкнутым и отстраненным, так что Фаун не решалась заговорить с ним и только тихо благодарила, когда тот передавал ей выжатые тряпки. Страж Озера взял на себя самую трудную работу – стал развешивать тяжелые мокрые одеяла на мертвых деревьях; поскольку он был гораздо выше Фаун, ему было легче дотянуться до голых ветвей. Когда они закончили, мужчина только коротко сообщил:

– Видишь ли, кузнец Артин – мой отец.

Хохария то присматривалась к своим пациентам, подойдя вплотную и прищурившись, то отходила и смотрела на них издали, то, сев на пень, чертила палкой на земле какие-то линии; потом она принялась кричать, щипать бесчувственные тела, колоть их иголкой, встряхивать полусформировавшихся глиняных людей в их влажных колыбелях; Мари и Сауну с трудом удалось отговорить ее от убийства на пробу одной из тварей. Устав от всех этих безрезультатных действий, Хохария уселась, скрестив ноги, рядом с Дагом и нахмурилась еще больше.

Фаун сидела неподалеку от нее, жуя ломоть сырого кидальника. Она жалела, что не может накормить им Дага – может быть, вкус настоящей еды Стражей Озера напомнил бы ему дом? Но даже если бы Фаун могла коснуться Дага, заставить его жевать она не смогла бы – он воду-то глотал с трудом. Фаун подумала, что смогла бы сварить кидальник, размять и развести до жидкой кашицы, как бы неаппетитно это ни выглядело.