Самая главная победа (СИ) - "Elle D." - Страница 12

- Ну, вообще-то шанс договориться оставался, - ответил Риверте как будто бы неохотно. Уиллу на миг почудилось, что ему в самом деле немного совестно, но нет... Граф Риверте и совестливость? Смех, да и только. - Я надеялся, что вы сумеете его уломать. Ну а если нет, то всегда оставался более простой путь.

- Более простой. Открыть ночью ворота вашим людям. В самом деле, просто, как всё гениальное.

- Уильям, я не понимаю вашего возмущения. Никто ведь не пострадал. А что до ваших нелепых просьб, то речи не может быть о том, чтобы снабдить эту свору монахов тем, чего у нас и так в обрез. Вы же прекрасно знаете, на счету каждая лошадь, каждая курица-несушка и каждая краюха хлеба. Эта война затягивается, скоро наступят холода, а моих людей тоже надо чем-то кормить.

- Стоило подумать об этом, прежде чем ввязываться в этот поход, раз уж он складывается не так, как вы бы хотели!

- Ваша щепетильность, Уильям, неприятно меня поражает. Вы уже достаточно долго сопровождаете меня в походах и определённо не вчера появились на свет. Если вас так тяготят реалии войны, возможно, это значит лишь то, что на войне вам не место.

Уилл заставил себя посмотреть ему в лицо - и впервые за долгое время не смог понять, что он там видит. Там читался гнев, и раздражение, и печаль, и что-то ещё, но всё это не было главным. Главным, понял Уилл, было то самое разочарование, которого Уилл так опасался, думая о возвращении в лагерь. Вот только вовсе не дипломатический провал Уилла это разочарование вызвал.

А что, если не это? Чего ты вообще от меня хотел? Чтобы я забыл не только про честь и гордость, но и про собственную душу ради тебя? Это слишком много, Фернан. Этого слишком много.

- Брат Эсмонт решил, что это я открыл ворота, - проговорил Уилл, глядя на Риверте и уже не видя его. - Он теперь до конца своих дней будет считать меня лицемерным лжецом.

- Какой брат Эсмонт, Уильям, о чём вы всё время толкуете?

- Не важно. Уже не важно. Что вы намерены делать теперь?

- Ну... - Риверте бросил взгляд на стену, где деловито копошились его люди, превращая провинциальный монастырь в том, чем этому месту испокон веков полагалось быть - в мощную крепость. - Это хорошая позиция. Заняв её, мы можем действовать более решительно. Я намерен использовать это место в качестве перемёточной базы, и на днях мы сможем наконец выступить в глубь провинции, на Дизраэль.

- Ясно.

Риверте снова посмотрел на него. Какое-то время молчал, прежде чем произнести неожиданно тихо:

- Уилл, я вижу, ты за что-то сердишься на меня, и уже довольно давно. Но мне недосуг сейчас разбираться, в чём именно дело. Давай пока что отложим это. Пройдёт немного времени, и мы всё уладим. Я обещаю.

И как же Уиллу хотелось ему поверить! Кажется, никогда в своей жизни он ничего не хотел так сильно.

Снизу замахал Гальяна, что-то выкрикивая своим высоким писклявым голосом. Риверте приложил ладонь к уху, показывая, что не слышит, и провернулся, чтобы уйти. Уилл смотрел на него, и его окатило дурным, тошнотворным предчувствием, что они видятся в последний раз. Это было нелепо, и всё же так захотелось накинуться на него сзади, повиснуть на шее, обнять, зацеловать до одури, сказать, что всё это глупости, всё блажь, и Уилл здесь, и всё, всё понимает...

Но он не понимал больше, вот в чём всё дело. Вдруг перестал понимать. А перестав понимать, оказалось трудно простить.

Риверте ушёл с галереи, а Уилл облокотился о перила, и стоял ещё какое-то время, глядя на суетящихся во дворе и на стенах людей, и на серую кучку монахов, бредущих на север по широкой дороге, а волосы ему яростно трепал ветер.

На ночь Уилл разместился в одной из келий. Утром он встал с больной головой, завтракать не хотелось, хотя он и накануне почти ничего не съел. Он вспомнил вчерашний день, как тяжёлый сон, испытал неодолимое желание увидеть Риверте - и одновременно не видеть его никогда больше. Он вышел во двор: всё осталось по-прежнему, только лагерь Риверте подтянулся к стенам крепости и люди беспрерывно сновали туда-сюда, перетаскивая в крепость самые ценные припасы и ящики с оружием. Уилл какое-то время бесцельно побродил среди них, а потом какой-то сержант, не узнав, наорал на него и отвесил подзатыльник, велев заняться делом. Тогда Уилл очнулся и, не без труда, разыскал Гальяну.

- Где Риверте? - спросил он, и Гальяна глянул на него, словно на полоумного.

- А вы не знаете? Сир Риверте уехал на рассвете, пришло срочное донесение, и он отправился лично разведать обстановку.

- Он не говорил, когда вернётся?

- Побойтесь Бога, сир Норан, как в нынешних обстоятельствах можно такое знать?

Уилл кивнул про себя. Что ж. Значит, то его вчерашнее чувство было не таким уж обманчивым. Значит... время пришло?

Наверное, да.

Он вернулся во внутренние помещения. Полчаса ушло, чтобы разыскать библиотеку, но в ней не оказалось того, что требовалось Уиллу. Тогда он, скрепя сердце, пошёл в келью отца Эсмонта. Сегодня в ней ночевал Риверте - Уилл увидел его походный сундук, стоящий у кровати, мятую перевязь, брошенную на пол, и задвинутые под кровать сапоги. Казалось, Риверте просто вышел куда-то ненадолго и вот-вот вернётся. Уиллу сдавило горло, но он не позволили минутной слабости повлиять на его решение. Выдвинув ящик в письменном столе отца-настоятеля, он нашёл там то, что так безуспешно искал - перо и бумагу. Уилл отодвинул стул, сел и принялся писать. Каждый раз, когда ему приходилось отрываться, чтобы обмакнуть перо в чернильницу, его взгляд невольно цеплял поставленные под кровать сапоги графа Риверте.

Закончив, Уилл запечатал письмо сургучом и покинул келью, плотно прикрыв за собой дверь. Снова нашёл Гальяну, на сей раз в совершенно другом месте, и вручил ему письмо с просьбой передать Риверте лично в руки, когда тот вернётся. Гальяна рассеянно кивнул и сунул письмо за отворот камзола, не отрываясь от распекания повара, который повесил окорока в недостаточно прохладное место. Уилл постоял рядом с ним ещё немного, повернулся и ушёл.

Его лошадь так и стояла в монастырской конюшне, куда её накануне увёл послушник. Уилл погладил её по шее, пошептал на ухо, успокаивая её и себя. Потом вскочил в седло и выехал за ворота. Никто его не остановил и, кажется, вовсе не заметил его отъезда

В письме, которое Уилл передал Риверте через Гальяну, значилось следующее:

"Сир Риверте! Я обдумал ваше утверждение, что на войне мне не место, и пришёл к выводу, что вы правы. К сожалению, это означает также, что мне не место рядом с вами. Я возвращаюсь в Вальену, и, с вашего позволения, навещу сиру Лусиану в замке Шалле. Я взял своё оружие, лошадь и мои бумаги, но не взял провианта, так что вы можете не беспокоиться, что мой отъезд каким-то образом повлияет на степень обустроенности вашей армии.

Остаюсь вашим покорным слугой,

Уильям Норан".

За всю свою достаточно беспокойную и насыщенную событиями жизнь Уиллу Норану никогда не приходилось путешествовать в одиночку. Это запоздалое открытие таило в себе одновременно сразу несколько сторон, как восхитительных, так и весьма неприятных.

Первый день пути принёс ему радость. Он ехал той же дорогой, которой двигалась вальенская армия последние недели, только в обратном направлении - через поля и луга, по широкой полосе вытоптанной земли, где ещё отчётливо виднелись следы тысяч ног и лошадиных копыт, взрыхлённые колеями прошедших обозов. Было пасмурно, но до самой ночи дождь так и не собрался, и Уилл просто ехал куда глаза глядят, вдыхая всей грудью воздух, который казался ему чистым и свежим, несмотря на явственный аромат конского навоза, обильно усыпавшего весь путь, проделанный доблестной оккупационной армией графа Риверте. Уилл видел вдалеке белые островки деревушек и одиноких хуторов, но не приближался к ним, хотя ничего не ел со вчерашнего дня и, как и отчитался сиру Риверте в своём прощальном письме, не стал разорять его ограниченные запасы и совсем ничего не взял в дорогу. Ближе к вечеру ему по пути встретились заросли брусники, Уилл спешился и нарвал несколько полных жменей, пока его конь мирно пасся неподалёку, с любопытством поглядывая на кучи помёта, оставленные совсем недавно его собратьями. Там, в бруснике, Уилл и заночевал, зарывшись в траву и укутавшись в попону, и проснулся до рассвета от страшного озноба, стуча зубами и едва в силах пошевелить задеревеневшими конечностями. Кто бы мог подумать, что ткань походной палатки, как выяснилось, отлично защищала от ночного холода, и спать в ней было совсем не то, что спать на голой земле.