Нежность к ревущему зверю - Бахвалов Александр - Страница 59

Вспоминая свою радость от ее детского веселья, когда не ему, а ей удалось остановить такси у оперного театра, Лютров переживал неуемное желание поделиться с кем-нибудь этим своим ликующим состоянием, будто знал, как научить людей быть счастливыми.

Потому-то он и начал памятный ему разговор с Извольским о Томке, искренне считая его выбор неправомерным, ибо Томка совсем не та девушка, которая нужна Витюльке. Но едва Лютров начал этот разговор, подвозя Извольского в своей «Волге» с работы в город, как сразу же пожалел об этом.

Витюлька заметно поскучнел, как-то неприязненно сощурился и замолчал, глядя в лобовое стекло машины.

– Витя, ты извини, если я…

«Дернуло же меня за язык!..» – с досадой подумал Лютров.

– Брось, Леша. Ты вроде Долотова… Мы как-то с ним часа три носились над Сибирью. «Отдохни, говорю, я подержусь». – «Ничего, говорит, я не устал». – «Ну и шут с тобой», – думаю. Сижу подремываю… Вдруг толкает: «Гляди, видишь деревню возле железки?» – «Ну?» – «Лубоносово. Там моя мать похоронена, приемная». – «Давно умерла?» – «В пятьдесят первом, говорит, в феврале». – «Навещаешь?» – спрашиваю. Кивнул: «Каждый год». Вспомнил я тогда, сколько и чего об этих его поездках наговорено, и подумал, как иногда неправильно объясняем мы непонятное в человеке. А у Борьки и дел-то, что живет, как совесть велит… Вот и он рассказал мне о Лубоносове, чтобы я не обижался, не думал, что не доверяет… Костя Карауш недавно прошелся насчет моего роста и твоей величины, а Борис ему: «Для дураков весь мир и люди в двух измерениях. Ты лучше поищи в них чего тебе не досталось».

Витюлька вытащил сигарету и долго закуривал, обламывая спички. Нервно затянувшись, он стал говорить с несвойственной ему беспощадностью в голосе:

– Увы, мир в двух измерениях не только для дураков… Когда я увидел твою девушку, я даже растерялся – очень она похожа на некую… теперь уже даму. В студенческие годы жил я в Радищеве. Помню лето. Погода тихая, легкая, лучистая, и стоит у дверей девушка. «Вам кого?» – «Вас, наверно». – «Меня?» – «Вы Извольский?» – «Да». – «А ваш папа Захар Иванович?» – «Да». – «Я у вас буду жить». Оказалось, батя предложил коллеге провести август у него на даче. Первой приехала дочь… Если бы ты знал, Леша, как я любил ее и что со мной творилось, когда я услышал ее разговор со своим отцом: «Уж не думаешь ли ты выдать меня замуж за этого уродца?.. Умора». Я не знал, куда себя девать от стыда.

Извольский потер лоб, будто стирал проступившее воспоминание.

– Так-то, Леша… Ты говоришь: Томка. А что Томка? По крайней мере, ей и в голову не приходит называть меня уродцем…

Долго Лютров не мог простить себе начатого разговора. И в самом деле, откуда ему знать, с кем следует, а с кем не следует общаться Витюльке?.. Говорят, убить журавля так же просто и так же постыдно, как ударить ребенка. И Витюлька представлялся ему раненым журавлем, которого он своими советами да участием лишал надежды на выздоровление.

…Все вечера января они проводили вдвоем.

– Ну, вот мы и опять вместе, – говорила она, усаживаясь рядом.

И они неслись в машине за город, отправлялись на стадион – посмотреть балет на льду, бродили по уже забытым Лютровым залам музеев, по заповедным пригородным усадьбам, просиживали по два сеанса в кино.

С каждым днем он все ревностнее, все бережливее думал о том, что хоть как-то относилось к ней, занимало ее, было ее жизнью, не замечая, что воспринимает все серьезнее, чем следует, словно боялся недосмотреть, не прийти вовремя на помощь, не уберечь…

– Вы со мной как с ребенком, – смущенно улыбалась Валерия. – А мне нравится. Бабушка говорила… Вы не будете смеяться?.. «Ты, внученька, как встретишь хорошего человека, дай ему побаловать тебя. Мужчинам приятно старшими себя понимать, заботиться… Твоя мать в молодости все по-своему норовила, да вот радости не знала».

– Ну и хитрая ваша бабушка!

– Нет, она добрая.

После веселого американского фильма в кинотеатре «Ермак» они отправились поужинать в расположенную неподалеку гостиницу.

Шагая по свободному проходу ресторана, она привычно опиралась обеими руками на его локоть, то и дело обрадованно поглядывая на него снизу вверх. На ней было светло-сиреневое платье, волосы подвязаны надо лбом такой же лентой, в ушах, покачиваясь, тускло поблескивали две капли жемчуга. А в том, как она чуть боком шагала, заглядывая ему в лицо, и как при этом некрасиво морщилось платье, угадывалось девчоночье неумение следить за собой, носить одежду. Но именно это и придавало ей ни с чем не сравнимое очарование…

Их ждал загодя заказанный Лютровым столик. Они едва успели присесть, а официантка, по-доброму улыбаясь, уже подавала сухое вино, закуски, вазу с апельсинами.

Выдавая все то же покоряющее неведение, как держать себя за столом, Валерия откинулась на спинку стула и откровенно улыбалась всему, что видела вокруг, его словам и своим словам. Пахучая теплота ресторана и приглушенный говор людей, то потопляемый в ненавязчивой музыке, то всплывавший из нее, придавал их беседе, да и молчанию, ту медлительную задушевность, какой нигде, как в ресторане да у костра, и не бывает.

– Леша, вы знаете, на кого похожи?

– Ну-ка?

– На Грегори Пека.

– Это кто же такой?

– Вы только что видели его в «Римских каникулах»?

– На этого красавца?

– О, ему далеко до вас?

– А вы даже не знаю, на кого… Может быть, на маму?

– Ага. Только она красивее… Как здесь хорошо!.. А помните, как мы сидели в аэропорту?

– Еще бы!

– Ваш друг преподнес мне цветы!

– Тюльпаны. Они очень подходили к вашим глазам.

– В первый раз в жизни мне подарили цветы. Так интересно было… И так досадно, что никто из знакомых девочек не видел меня с вами. Что это принесли?

– Маслины. У меня к ним с детства особое отношение. Попробуйте.

– Боже, соленые?

– Такими они и должны быть.

– Огурцы куда вкуснее…

– К маслинам нужно привыкнуть…

– Их что, как горох выращивают?

– Нет, на деревьях. Помните, кино «Нет мира под оливами»?

– Мы в понедельник смотрели.

– Это и есть плоды олив, под которыми не оказалось мира. Они растут и у меня на родине.

– В Крыму?

– Да, у самого синего моря.

– Живет старик со старухой у самого синего моря…

– Верно. Дядя Юра и бабка Анисимовна. И я с ними жил.

– А я даже не видела моря.

– У вас много времени впереди, успеете.

Рядом с их столиком остановился индус в тугой чалме и женщина в сверкающем сари.

– Вы возражать нет? – серьезно спросил индус Валерию.

– Что вы, пожалуйста, – она удивленно подняла брови.

– И вы – нет? – индус повернулся к Лютрову.

– Нет, нет, пожалуйста.

Индус вздрогнул в поклоне, усадил женщину и присел сам.

Он без улыбки заговорил о чем-то со своей спутницей, а у той тихо цвело на лице нежное, удивительно женственное выражение. Всякий раз, когда Валерия поворачивалась в ее сторону, она трогательно, как ребенок, улыбалась ей.

– Много в городе иностранцев, правда?

– Туристы.

– А вы были за границей?

– Нет.

– Поехали бы?

– Не знаю.

– Я бы поехала. Интересно… Но сначала к морю. Так хочется посмотреть… И – парусник…

Створки мидии оставались открытыми. Лютров любовался ею.

– Леша, а вы были счастливым?

– Да. Пожалуй, два раза. Когда получил диплом летчика и… на Новый год.

Приметив, что она не поняла его, он прибавил:

– В Радищеве.

– Вот узнаете меня и не будете так говорить. Просто не сможете. Я знаю.

Она улыбалась, опускала глаза, казалась растерянной, как человек, на которого смотрят с сожалением.

– Когда любят, то не почему-то, Валера… А любят – и все тут.

– Правда… В детстве я влюбилась в чистильщика ботинок. Он носил черные усы, каких ни у кого в городе не было. Однажды решила почистить у него туфли. Чуть не умерла от волнения…