Нежность к ревущему зверю - Бахвалов Александр - Страница 10

«Ждут. Собрались куда-то, позвонки», – подумал Лютров.

– Леш, – не очень уверенно начал Костя, – мы тут посовещались и решили…

– Взять шефство над местным рестораном?

– Так поскольку завтра все одно делать нечего…

Лютров поглядел на Чернорая и по его улыбке понял: решай, мол, сам, меня уговорили. Саетгиреев старательно потирал ладонью бритый подбородок, неумело скрывая свое причастие к общему решению. Тасманов переводил взгляд с сидящих за столом на Лютрова и откровенно улыбался, как школьник, за чью проделку в переплет попал сосед по парте. Лютров повернулся к Углину, подобравшему под себя худые ноги в шелковых подштанниках.

– Ваше мнение, Иосаф Иванович?

– Противопоказаний нет, – не оглядываясь и не отрываясь от шахмат, сказал ведущий инженер. – Белее того: если начальство решит менять насосы, мы тут поживем.

– Ладно, валяйте.

– Командир, а ты вроде уклоняешься? – сказал Костя Карауш.

– Да я тут своего бывшего курсанта встретил. Зовет к себе, и отказать неудобно,

– Везет людям.

Все, кроме Кости, вышли в коридор. Карауш задержался у выхода, переступая с ноги на ногу, потирая руки.

– Что, одессит, никак поиздержался? – спросил Лютров.

– Надысь, понимаешь, разгончик учинили в сельской местности…

– Держи. Хватит? ~ Лютров протянул ему двадцать пять рублей.

– Уложусь, надо полагать.

– Ну и смета у тебя, Костик, – заметил Углин.

– Вы, Иосаф Иванович, человек мыслящий, а не понимаете, что ресторан – учреждение с накладными расходами… Ну, бывайте!

Отправляясь в душ, Лютров не без интереса восстанавливал в памяти неожиданную встречу с человеком, который и в самом деле чуть не угробил его. Но и оказался виновником другого, весьма важного события в жизни своего инструктора.

Годы в училище, трудные радости постижения дела, посвящения в профессию, внешне однообразные, они остались в памяти как непрерывное восхождение по долгой тропе, в конце которой начинался летчик Алексей Лютров. Он получил диплом с отличием, но еще до того начальник училища предложил ему работу. Инструктора.

Несколько лет затем жизнь его не выбивалась из колеи служебного благополучия, и только в самом конце сороковых годов стали давать знать о себе первые признаки неудовлетворенности работой.

Сведения о новых самолетах, двигателях, скоростях, о создании школы летчиков-испытателей – все это настойчиво будоражило воображение как предчувствие высокого возрождения, грядущего золотого века авиации. Где-то в опытных КБ клокотало настоящее дело, оно манило, работа в училище казалась рутиной, задворками авиации. Сил было много, много молодости, свободы, избытка любви к небу.

На имя начальника училища посыпались рапорты с просьбой об отчислении в школу летчиков-испытателей. Но слезные бумаги возвращались с неизменным «отказать». Когда Лютров решил, что исчерпаны все возможности, в училище пришел приказ откомандировать в школу одного человека из числа наиболее способных инструкторов. Дружно написав еще по одному рапорту, инструкторы стали ждать, на кого выпадет жребий.

Это был третий курсант в то утро. Лютров принимал экзамены по технике пилотирования. Задание состояло из обычного комплекса фигур высшего пилотажа: переворот, «петля Нестерова», иммельман и переход в горизонтальный полет.

В верхней точке полупетли при завершении иммельмана курсант потерял скорость, но заученно отдал ручку от себя, ожидая перехода в горизонтальные полет. Не тут-то было. Машина заваливается через нос и, вращаясь, начинает падать.

Перевернутый штопор. Ничего необычного. Это была классическая ошибка не очень способных курсантов.

Лютров напомнил:

– Перевернутый штопор. Выводи.

Однако управление оставалось неподвижным. Машина падала, а курсант не отзывался. Забыл, что следует делать?

– Перевернутый штопор, – повторяет Лютров, – нужно убрать газ, ручку на себя, дай левую ногу…

Но ручка перед Лютровым, синхронно связанная с той, что в кабине курсанта, остается неподвижной. Странно неподвижен и затылок человека в передней кабине, словно все происходящее никак к нему не относится.

Больше ждать было нельзя. Лютров взял управление. Левой ногой надавил на легко поддавшуюся педаль, потянул на себя ручку, но она и не думала перемещаться. Рули? Трансмиссия управления? Что бы там ни было, а земля приближалась, через несколько секунд будет поздно.

– Прыгай! – приказывает он курсанту, с силой надавливая на кнопку СПУ, и, не слыша ответа, чувствует, как сознание охватывает обидное отчаяние, как противно слабеют мышцы. А затылок курсанта по-прежнему невозмутим, словно в задней кабине у него не инструктор, а господь бог… Значит, все? Да, все. Оглохший курсант не думает выбираться из самолета. Оставить его и выпрыгнуть одному? Нет, он не настолько влюблен в себя, чтобы с завтрашнего дня и потом долгую жизнь, как вторую тень, носить за собой смерть этого мальчишки, которому вздумалось умирать вот так, головой вниз.

Левая педаль!

Ручку на себя! На себя! Сильнее! Еще! И не стало мыслей. Были руки, было лихое, почти веселое желание испытать себя в последние секунды.

На мгновение ему показалось, что голова курсанта шевельнулась. Собрался прыгать, дружок? Поздно, милый, посмотри вниз, и ты увидишь, как дрожат листочки.

Ручка согнулась? Подалась?

Спарка[1] лениво прекращает вращение, машина управляема! Лютров дает газ, набирает скорость и от самой земли, когда всем на аэродроме показалось, что они услышали глухой удар упавшей машины, начинает крутой подъем кверху.

Чувствуя прилив торжества над смертью, устыдившейся тупой бессмысленности жертвы, он делает сложную серию фигур, громко называя каждую из них нерадивому курсанту.

– Понял, как надо летать? – озорно спрашивает Лютров.

Понял, как славно жить, как надо бороться и какова на вкус победа?

Но курсант молчал, поглядывая то направо, то налево сквозь стекла кабины. «Что-то неладное с парнем», – решил Лютров.

Он вывел самолет из зоны полетов, стал снижаться.

– Выпускай шасси, – четко сказал Лютров.

Из его кабины этого сделать нельзя, управление выпуском не дублировано и находится в передней кабине. Курсант по-прежнему бездействует. Лютров принимается за испытанный способ: он раскачивает спарку так, чтобы ручка сдвоенного управления ударяла по коленям курсанта, авось догадается обернуться к инструктору. Догадался. Лютров показывает на пальцах: выпускай шасси! Кивнул, хоть и не очень уверенно, но на табло загорается очко: «Шасси выпущено». Боже, какое наслаждение сажать послушную машину!

На земле выясняется, что неплотно привязавшийся к сиденью курсант, зависнув в перевернутом положении, высвободил уложенный под ним в чаше сиденья парашют. Тугая сумка подалась вперед по полету, попала в пространство между сиденьем и ручкой управления, ограничив ее перемещение как раз на себя. Но одна беда не приходит: опрокинувшись, парень не заметил, что выдернул вилку шлемофона. Растерявшись, он и не пытался выяснить, почему не слышно инструктора. Непонятное поведение самолета, падение, штопор, молчание Лютрова – этого было более чем достаточно, чтобы в голове парня все смешалось, он забыл даже, что у него есть парашют.

Не на шутку тяготясь содеянным, незадачливый курсант и вообразить не мог, что сослужил добрую службу своему инструктору. Отпуская Лютрова в школу летчиков-испытателей, начальник училища был уверен в точном выполнении основного требования запроса, где говорилось о направлении в школу «наиболее способного, смелого и находчивого офицера из числа летчиков-инструкторов».

Вот уж чего он не мог предвидеть, так эту встречу!

Иногда жизнь пробавляется маленькими чудесами, Лютров знал это, но его она не баловала. А тут поди ж ты! Ни один человек из его прошлого не удивил бы его больше, появись он в этом аэропорту, чем его бывший курсант, которого он так и не сделал летчиком.