Кола - Поляков Борис - Страница 118

– Как же так?

– Видите ли, тогда как раз разгромили Степана Разина и немало его людей пробиралось через Россию к монастырю. Монахам как новая кровь в жилы.

– И долго они держались?

– Почти восемь лет.

– Ого! А потом сдались?

– Нет. Монах один предал. Показал тайный ход, и стрельцы почти всех порубили в монастыре. А кто чудом в живых остался, потом казнили. Даже тут, в Коле, казнили колесованием, рассекали напятеро...

– У нас, в Коле?! – Шешелов вдруг почувствовал себя вовсе не городничим, а простым жителем Колы, принимающим прошлое города как свое, и даже причастным к его истории. И то, что Герасимов с благочинным не заметили нового тона в его вопросе, порадовало.

– У нас, – сказал благочинный.

За окном наступали сумерки.

– Может, свет нам зажечь? – спросил Герасимов.

– Не надо. Лучше пройтись по воздуху. Как, Иван Алексеич? Духота, поди, спала.

Шешелов хотел закурить давно, однако все не решался из-за Герасимова: его лицо смотрелось болезненным, серым. И встал в знак согласия, улыбнулся Игнату Васильичу.

– Спасибо хозяину за хлеб-соль...

– По корню характеров Кола – город как никакой в России, – продолжал благочинный. – Не только с соловецкого мятежа тут казнили святых отцов: начиная с Ивана Грозного ссылали бояр, холопов, позднее – сподвижников Пугачева...

– Это я уже знаю, – Шешелов вспомнил Лоушкиных и хотел пошутить над строптивым характером Нюшки, но подумал вовремя о Герасимове и промолчал.

На крыльце он закурил трубку. Герасимов вышел их проводить. Были легкие сумерки. Солнце едва лишь село на севере, и закат там разлился заревом. Луна висела на юге белая в светлом небе. Земля, прогретая за день, еще не остыла. Благочинный расправил плечи и вздохнул полной грудью.

– Благодать-то какая, ночь!..

Июль не принес ожидаемого дождя, в Коле стояла сушь. Жухли от солнца трава, деревья, не было совсем ветра. В огородах капуста и репа сулили неурожай, не росли по лесам грибы. А солнце каталось по небосводу не заходя, старательно и нещадно сушило землю.

Однако к августу оно все же поутомилось. Теперь поднималось уже не так высоко, как раньше, тепло и свет его поубавились; когда подходило к северу, опускалось каждый раз ниже, а потом и прятаться за горизонт стало. В эти часы приходила спасительная прохлада.

Но ночи светлыми оставались, в легких сумерках, и улицу видно сквозь. После парной духоты дня коляне как ожили. В домах – открытые ставни, и многие окна настежь. Посреди улицы, на лужайке молодежь играет в горелки. Разгоряченные голоса, смех.

– Давайте свернем, – попросил Герасимов.

Они свернули в проулок и пошли не сговариваясь к Туломе. Мостки под ногами кончились. Ноги ступали по мягкой пыли. В проулке тихо, как не бывает днем. Заборы, земля, дома хранили еще тепло дня.

– У меня так сумно на душе, – сокровенно сказал Герасимов, – места не могу найти.

Благочинный коснулся его плеча рукой.

– Это ты из-за Кира. Да и шхуну жалко тебе.

– Шхуну, что греха таить, жалко. Только я не про это хотел сказать. Сердце прямо как беду чует.

– У меня тоже такое чувство, – сказал Шешелов. – Словно я чего-то жду. А чего жду?

– Возьмите себе обет: «Отче наш» поутру и сорок земных поклонов, – серьезно сказал благочинный.

– И господь услышит?

– Души ваши очистятся, и уйдет сумность.

Шешелов посмотрел сбоку на благочинного. Может, он прав, не надо так откровенничать? Поди, Герасимову и без того тошно. Лучше про что угодно, не копаясь в своей душе. До истязаний своих можно договориться.

В конце проулка пристраивали сруб к дому. Стучал негромко топор, повизгивала пила. Прилаживали уже стропила. Сруб высокий, с подклетью по-новгородски, белел свежим отесом.

– Что это ночью они? – спросил Шешелов.

– Сегодня уже понедельник, – пояснил благочинный. – И сподручней по холодку. Хозяин тут сына женил по осени, а теперь для внуков старается. Молодуха на сносях ходит.

Шешелов снова вспомнил о Кире, Нюшке. Может, Герасимов думал сына женить по осени? А теперь? И деланно пошутил:

– Вот тебе и война. Мужики огнем и мечом стараются убивать друг друга, а бабы хотят рожать. Ничто их не останавливает.

– Выходит, больше в жизнь верят, – улыбнулся ему Герасимов.

– В жизнь все верят, – сказал благочинный. – Иначе зачем бы он стал пристраивать? Не знает, что война? Знает.

Вчера, в это время примерно, Шешелов сидел на крыльце, курил. Почтмейстер шел мимо с лопатой и граблями, почтительно поклонился. Шешелов пригласил его покурить. Почтмейстер наведывался на Монастырский остров, приводил в христианский вид родительские могилки.

«Солнце все посушило», – жаловался. А теперь он дерну свежего нашел немного, полил его. И цветы посадил в горшочках. «Годовщина родителей?» – спросил Шешелов. «Нет, ходил попроведать. – Почтмейстер покурил молча. – Когда еще доведется, кто знает? Война вокруг. Мало ли...»

Шешелов смотрел тогда на почтмейстера незаметно, сбоку: как же он при такой душе стал в прислужниках у исправника? Старики говорили, что надо поласковее с почтмейстером. Поласковее. Доживая свой век, стыдно не понимать людей. А коляне еще недавно казались ему на одно лицо. И вспомнился исправник: вор на воре, мол, в Коле, пьяницы, шаромыги. А чем Шешелов лучше исправника? Если такими глазами видеть, тут и вправду живут изгнанцы. Или потомки их. По опале, гоненью, немилости. Ненужные обществу люди. Или, может быть, только власти? Народ своевольный и беспокойный вправду. Но в постройках, одежде, манере вести себя эдакая ядреность. И живут они против России чище. Шешелов кое-где побывал, видел.

Вслух сказал:

– Славный будет дом. Под стать всем порядным. Коляне все же живут культурней, чем во многих местах России.

– Крепостных нет, – сказал благочинный.

– Не от этого, – возразил Герасимов. – Чужая держава рядом. Бывают там, видят, вот и тянутся не отстать.

– А я про что говорю? Видят, что крепостных нет, и сами не крепостные.

– В Норвегии нет крепостных? – спросил Шешелов.

– У них дворянские привилегии отменены, – сказал благочинный. – Уже больше сорока лет. У нас в России крепостные от бар убегают и буйствуют, а колян и гони – не выгонишь. Заграница рукой подать, а они туда не бегут.

– Полно, отец Иоанн, – усмехнулся Герасимов.

– Почему – полно? Не про отступников я, а про тех, кому город обязан историей. Не хочу знать и думать, что их сюда сослали. Но смею предполагать, что здесь они остро чувствовали, что они русские, и любили этот край. – И обернулся к Шешелову. – Да и сами вы посудите: наладить в дикой окраине государства город порто-франко... Для этого надо быть не преступниками по своей сути, а дельными весьма и думающими людьми.

– Порто-франко? – переспросил Шешелов. – Вольная пристань?

– Правда, – кивнул Герасимов. – Было такое. Закон разрешал Коле вести торговлю с другими странами.

– Кола – вольный город? Как Венеция?

– Почти, – засмеялся благочинный. – Только холоду чуть побольше и зима немного подольше.

– Да и вольность скоро урезали, – вставил Герасимов. – А торговля, она волю любит.

Они вышли к амбарам на берег Туломы и пошли по тропинке к мысу, где был редут. Шли не спеша, гуляя. В Туломе полная вода, на привязях спали шняки. Впереди у редута четверо инвалидных сидели, играли в карты. Подле них стоял часовой, смотрел. «Вот тебе караул», – хотел сказать Шешелов, но смолчал. По заливу стояли еще посты. На мысу Притыка и Фадеевом ручье. Там дрова заготовлены были, хворост, смола для дыма. При появлении чужих должны бы подать сигналы. А если там тоже играют в карты или, хуже того, спят? И заметил, что часовой отошел от играющих и стоял с ружьем ближе к пушкам, нес службу. Слава богу, увидели далеко.

Герасимов, наверно, ни с кем не хотел встречаться. Кивнул на тропу в проулок.

– Давайте сюда свернем...

Не доходя до редута они свернули и через нижний посад пошли к кольским причалам. Солдат стоял неподвижно, боком, одинокий на пустом мысу, возле маленького редута. И этот редут, и солдат, отслуживший свой век, и сами пушчонки – у одной кусок дула отломан, другая кривая – показались Шешелову жалкими и никчемными. Вспомнились бруннеровские рассказы о Соловецком монастыре и каменных его стенах, о больших кораблях, бросающих в него бомбы. Плавучие крепости, созданные для нападения. А если они заявятся и сюда?