Кола - Поляков Борис - Страница 113

Но Кир ее плохо слушал. Ему хотелось немедленно видеть Нюшку. Он взял бритву, белье и заспешил в баню. Его мысли к Гране больше не возвращались.

...В шелковой новой рубашке, выбритый, Кир шел после бани к Нюшке: пиджак нараспашку, начищены сапоги. Сколько Граня ни уговаривала, картуз не надел. Что теперь сединой таиться? Пусть видят. И шел улыбаясь.

Из бани вышел когда на свет, вдруг почувствовал, что живой и здоровый, видит солнце и находится в родной Коле. Есть боль души, горе, но жизнь и с потерею шхуны не прекратилась. Беда могла кончиться и похуже. И зародилась в душе надежда: будет еще впереди чем жить. Вот приедет отец, они сядут, обговорят. А сейчас он увидит Нюшу. Пусть при Анне Васильевне или даже при всех, но побыть с нею рядом, поговорить.

И каялся, что тогда захлестнули заботы о новой шхуне: со сватаньем получилось нехорошо. Да еще со слободкою дурь приспела. Тело, верно, просит утехи, но все же надо было пойти к Нюшке, а не в слободку. Можно было смекнуть и пьяному, что в Коле молва всезнающа. А бабы и впредь нашлись бы. В Кеми вон есть какие. От их бесстыдства дух захватывает в грехе. Сладость будто и впрямь от дьявола. Но все как гульба в кабаке, наносное, и с Нюшкой никак поравнять нельзя. Хорошо – хоть он из Кеми написал ей.

Кир шел по Коле, поигрывая шелковым пояском, и неожиданно для себя увидел: из проулка от Колы-реки шла Нюшка. Бросилось в глаза, как она расцвела: полные ведра на коромысле, а движения гибкого тела плавные, походка уверенная. Сама принаряженная в будний день. До чего же похорошела! Лето пришлось ей впрок или бабья пора приспела? И ускорил шаги ей наперерез.

– Нюша!

Она обернулась вполоборота, глаза равнодушно скользнули мимо, вернулись и замерли, как застыли на нем. Кир сразу вспомнил свое отражение в зеркале: лицо темное, все в морщинах, поседевшая голова. Он расправил плечи и, стараясь держать улыбку, подходил к Нюшке.

– Удивилась, что я в Коле? Такой?.. – спросил беспечно, браво. Не хотелось, чтоб Нюшка сразу увидела его горе.

– Нет, Кир, не удивилась. – Нюшка не засмеялась.

Кир взял ее руку. Плевать, что девки, идя по воду, с водою, оглядываются, обходят их. И в окна, конечно уж, кто-нибудь где-то смотрит. Рука у Нюшки покорная.

– Почему?

– О тебе уже знают в Коле. И у нас в дому только что говорили. Мы всем сердцем тебе сочувствуем.

Голос Нюшки проникновенный, идет от сердца. Но Кир сейчас не хотел говорить про шхуну свою, беду. Неподходящее это место. И усмехнулся.

– А я к тебе с повинной головою.

– У нас тебе будут рады, Кир, – и пожала недоуменно плечами. – Только виниться передо мной не в чем.

Нет, проявления жалости к себе он совсем не хотел.

– Я писал тебе, Нюша, как все шло у меня. И вина моя...

– Не надо про вину, Кир.

– Нет, Нюша, надо. Затем иду. Я должен сказать, как со сватами получилось. Не прислал я их...

– Ты за это себя не кори, Кир. Хорошо, что их не прислал.

– Почему хорошо? – Киру весело стало. Нюшка ссору все еще помнит. – Ты не хочешь за меня замуж?

– Не хочу, – доверчиво улыбнулась Нюшка.

И Кир тоже ей улыбнулся: такой вот строптивой нравилась всегда Нюшка.

– Ты что говоришь?

– Говорю, что за зиму обдумала без тебя.

– Ну...

– Было у нас, прошло. А больше уже ничего не будет. Казалось, она капризничает от прошлых обид. Но это все до границ, какие он ей позволит. Не впервые ему управлять Нюшкой.

– Ты меня разлюбила?

– Разлюбила, Кир.

Он не такого ответа ждал. А по Нюшке трудно понять, где правда. Рано, похоже, он прямо ее спросил.

– За что же?

– Я и сама не знаю, – Нюшка сказала просто. – Поначалу, видимо, за слободку. Я тогда обворованной и униженной себя чувствовала. Тяжкие мысли были. Потом думала – позабудется и сумею тебя простить. Потом хотела тебе отомстить тем же...

Слободка! Все-таки донесли. Нюшка за зиму поразузнала. И воспротивился весь ее словам.

– Отомстить?! Мне?!

– Тебе, Кир. А что? Так думала.

– Ну, и...

– А потом поняла: не дадим мы счастья один другому.

Слободка, будь она проклята! Кир не думал, что о ней разговор возникнет. Просительно заглянул в глаза Нюшке.

– Я сильно за все наказан, Нюша. Столько бед сразу! Не мучай хоть ты меня.

– Сочувствую тебе, Кир, вправду. Но говорю как есть. И не надо просить подаянья. Мне подать нечего, да и ты не из тех, кто живет этим. Ты сильный, выдюжишь и подымешься. А вместе не по пути нам.

Кир не мог поверить даже ее глазам, глядевшим прямо.

– Ты любишь теперь другого?

У Нюшки холодность, отчужденность во взгляде встали. Будто хотела, что есть, от него спрятать. И Кир увидел в ее глазах: да!

– Это мое дело, Кир.

Противная сила сжала сердце. Да! Кир словно ожёгся. Да! У нее кто-то есть! И она хранит, защищает теперь от Кира свою тайну. Кто же он? И ярость вспыхнула вновь огнем.

– У тебя кто-то есть, Нюша! И ты с ним?! – Кир усилием удержал, не высказал крепкое слово.

– Не дури, Кир, – Нюшка сказала спокойно, холодно. – Потом сам поймешь: хорошо, что до свадьбы так получилось. А то нам вековать бы с тобою в муках. Ты по своей дороге, а я бы свою при тебе искала. Какая уж это жизнь? При холоде и погреться нечем...

Вправду, вправду случилось. Не отрицает! Сама говорит: не кается. Кто же он?!

И с отчаянием ухватился за мелькнувшую чуть надежду: может, просто словами мстит? За обиду? Говорила же, что хотела...

Рассмеялся зло, нервно: это она напрасно.

– Не дразни меня, Нюша. Твой залог у меня.

– Залог не кольцо обручальное, не на век. Хочешь – верни. Я тебе благодарна за память буду. Не все у нас было с тобой плохим. А нет – как знаешь...

Он словно бы надрывался в крике, а дозваться Нюшку никак не мог.

И растерянно чувствовал: уходит с ней то спасительное, что ему еще оставалось всего минуты назад. И противился изо всех сил потере.

– Не боишься позора?

– Боюсь, – Нюшка подняла глаза. – Что таиться? Ты и сам в горе, знаешь – каково в нем. Но вспять от этого не пойду. И лгать не стану.

Теперь уже прочно он оставался один со своей бедой. И ярость и боль от этого удержать не мог.

– Ты горе мое не тронь. Ты еще не знаешь, каково в нем. – И мучительно искал, чем сломать бы Нюшкину непреклонность, сломить, бросить, топтать ногами. – Но я тебе покажу это...

Нюшка глянула холодно, отчужденно. Она, похоже, его презирала. Он что-то последнее потерял.

– Я, Кир, не виновна ни перед кем. – И повела головой: – А теперь, прости, некогда...

С полными ведрами на коромысле Нюшка обошла его, гибкая, ладная.

Жажда близости к ее телу, знакомому и родному, ко всей Нюшке, желанной и недоступной, охватила его тоской.

– Нюша!..

Но Нюшка не оглянулась, хотя Кир долго смотрел ей вслед.

...Обычно поминки с кротостью, в горе делают. Молчанием скорбным иль с тихим и добрым словом чтут память о невозвратном.

А Кир решил погулять: лихие поминки справить по шхуне, сожженной врагом, по мечте, по любви, посрамленной Нюшкой. И загулял.

Пьяный, ухмыляющийся, злорадный он ехал по Коле в бричке. Застоявшаяся в безделье, лошадь бежала резво. Кир подергивал вожжи и горячил ее, сам норовил стоя править: без картуза, расстегнут ворот рубахи, пиджак нараспашку. Пусть видят коляне лихость его и удаль. Пусть не думают, что пропал.

Он мог бы и музыкантов себе сыскать, и дружков понасадить в бричку. Пусть они погорланили бы, повеселили. Но то, что ему придумалось, он мог лишь один сделать. Это Кир твердо знал.

Как вернулся домой от Нюшки, вспоминалось несвязно: мимо застывшей в испуге Грани прошел не глядя. Откинул крышку сундука, в запале выбрасывал все на пол. За шхуну не смог отомстить, за груз, а уж тут-то он!.. «Пожалеет Нюшенька, пожалеет!» И засмеялся зло, с хрипом, когда попался ему передник.

Граня кинулась к нему.

– Кир Игнатьич! Не надо! Миленький вы, не надо!