Помощница ангела - Кузнецова Юлия - Страница 5

5

Она посмотрела на их собственную духовку. В ней только стерилизовали банки для варенья с фруктозой, которые Милочка закручивает для мамы. Правильное питание — это ещё одна добродетель Идеальной Жены в понимании мамы.

— Доброе утро, мама, папа!

Папа кивнул, не отрываясь от ноутбука. Алёна подошла к холодильнику, вытащила миску с фруктовым салатом, нарезанным для неё Милой. Мама оторвалась от окна и изобразила на лице тревогу.

— Это всё?

— Нет. Ещё зелёный чай.

— Алёна, мне не нравится, что ты не ешь мяса. Растущему организму необходимы белки, а не только углеводы, поверь. Как насчёт йогурта?

— Попробуй хамон, — сказал папа, — отличная вещь. Мой зам из Испании привёз.

— Игорь, — мягко улыбнулась мама, но в голосе звучала тревога, — зачем ты предлагаешь девочке канцерогенный продукт? Алёна, там в холодильнике на обед возьми отварную телятину.

— Спасибо, я не хочу.

— Канцерогенный продукт? Испанцы столетиями едят. И что такое канцерогены, ты в курсе вообще-то?

— Папа, я не ем никакого мяса, — попыталась не дать разгореться ссоре Алёна, — я не могу есть друзей.

— Так что такое канцероген, Наталья? Уж коли делаешь заявления, будь добра, включай голову!

Мама покраснела, а папа внимательно посмотрел на Алёну.

— Друзей? — хмыкнул он, — ладно, это китч[5]. Вполне нормально для твоего возраста. А вот одёжку можно было и глаженую надеть.

— Это индийский хлопок, папа.

— Ну, тут я поддержу дочь, — сказала мама, — синтетика — мёртвый материал.

— Очередной китч, — отмахнулся папа, подливая себе кофе. — Подростковый возраст. Родители — дураки. Сбросим Пушкина с парохода современности! Да что я буду тебе говорить, я и сам такой был. И мама.

— Я не была, — улыбнулась мама, аккуратно собрав на ложку остатки йогурта из стеклянной баночки, — я всегда была послушной девочкой. Ходила в том, что разрешали родители. Никуда не сбегала. Не общалась с дурной компанией. Никогда не врала.

— Вау, — сказал папа с насмешкой.

— Да! Никогда! — голос мамы зазвенел.

Алёна быстро прожевала салат. Она не переносила родительских ссор. Вообще Алёна не переваривала любые конфликты. В мире и так много всего плохого, зачем ещё что-то от себя лично добавлять на чашу Зла? По литературе что-то рассказывали про чашу Добра… Вот на эту чашу бы и добавить гирьку. Найти себе маленькое хорошее дело и выполнить его.

— Повезло твоим родителям с такой идеальной дочерью, — снова хмыкнул папа.

Тут Алёна встала из-за стола и заторопилась к выходу. Зачем он всегда её клюёт, как ворон? Почему она не спорит, а только проглатывает обиды?

— Алёна, подожди меня на улице, — велел папа, а мама всё скребла и скребла ложечкой пустую банку. Дзынь-дзынь-дзынь…

У Рининого вольера Алёна присела на корточки. Рина ткнула в сетку влажный нос и с подозрением зарычала.

— Глупая, это же я, — улыбнулась Алёна, но в Рининых глазах свернуло что-то такое, отчего Алёне расхотелось гладить её по носу.

— Бедненькая, — прошептала Алёна, — зачем они тебя так обозлили? Ведь посёлок охраняется. И в доме сигнализация.

Рина не сводила с Алёны хмурого взгляда, а потом нажала лапой на сетку вольера так сильно, что сбоку на рейке отлетел гвоздик. Получилась дырка. Если так пойдёт и дальше, она прорвёт сетку и выскочит. Надо сказать папе.

Алёна услышала стук колёс по дорожке. Папа катил чемодан — улетал в Швецию на неделю. А может, на другую планету.

— Папа, у Рины…

— Погоди, Алёна, со своими животными и спасением мира. Хочу с тобой серьёзно поговорить. Во-первых, такой стиль одежды неприемлем. Я хочу, чтобы ты выглядела нормально.

— Если мы поедем куда-то вместе, я оденусь так, как вы хотите, — сказала тихо Алёна, — мне это неважно, правда.

— Отлично. Теперь о важном. Я хочу отправить тебя учиться в Англию.

— К-когда?

— В сентябре. Возражения есть?

— Не знаю…

— Значит, нет.

— Папа! — попыталась Алёна пробиться к нему через стекло, из-за которого он с ней разговаривал, — папа, я уже спрашивала у мамы. Она сказала, спросить у тебя. Под Смоленском есть детский экологический лагерь. Там читают лекции по биологии, экологии, проходят практику, обсуждают способы защиты окружающей среды…

— Нет.

— Но почему?

— Я был в лагере подростком и уверен — это не для тебя. Ты у нас домашний цветочек. Тепличный. Ни к чему тебе экстремальные условия. А если тебя похитят по дороге? Дочь у меня одна. И я слишком много в тебя вкладываю, во всех смыслах. Так что сиди дома, а в сентябре поедешь в частную школу под Лондоном, где за тобой будет глаз да глаз. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — прошептала Алёна. Как был папа за стеклом, так и остался. А вопросы были. Почему он не слушает то, что говорит она, Алёна? Зачем «тюкает» маму, она ведь и так его слушается? Почему у него глаза не улыбаются, когда улыбается рот? Он вообще-то, ей родной папа или так… Пришелец из космоса?

Он ведь не похож на них… Алёна была рослая, в маму. Как говорила Милочка: «Сибирская порода». А папа — ростом чуть выше Алёны. И ходит сгорбившись, напряжённо глядя под ноги, словно боится нечаянно наступить на что-то по дороге.

Вот он сгорбился ещё больше, залез в свой автомобиль (или космический корабль?), поднял стекло, кивнул Алёне.

Погружённая в раздумья, она проводила машину взглядом и вдруг спохватилась, что не сказала про Рину. Надо найти садовника и сказать ему. Но садовник придёт только в двенадцать, а сейчас половина десятого. В десять её ждут Вик и Энджи. Ладно, она скажет насчёт Рины садовнику, когда вернётся.

Глава 4

Зинка Кабанова

Ангелина сидела на обочине и пересыпала песок с руки на руку. Солнце на минутку прикрылось тучей, запахло луговой травой, с речки задул ветерок.

Мимо толкала коляску толстая мамаша. Она говорила в мобильный телефон:

— Нет, таки, вы думаете, что-то есть в моей груди? Таки вы ошибаетесь. Она пустая, эта грудь. Молока вы там не найдёте. И этот паршивец всё равно её требует. Таки это соска, а не грудь. Но я не могу быть соской, я занятая женщина.

Ангелина поморщилась и дала себе слово никогда не заводить детей и уж точно не кормить их грудью. Она пробьётся в люди и станет заколачивать бабки. Чтобы никогда в них не нуждаться.

Потом прошли две тётки в обтягивающих шортах-велосипедках и грязных, измазанных землёй, растянутых футболках. Они пели песню. «Не слышны в саду даже шо-орохи».

— Ой, — одна остановилась, поправила очки и всплеснула руками, — это же Таткина внучка. Гелюшка? Как ты выросла…

— И правда выросла, — подхватила другая, — эх, Гелюшка.

Она явно не помнила Ангелину, но ей всё равно было, что подхватывать — хоть «Подмосковные вечера», хоть «Гелюшку». За «Гелюшку» Ангелина с удовольствием врезала бы обеим, но тут подошёл шатающийся усатый мужичок, и они втроём ни с того ни с сего расхохотались. Ангелина сообразила, что все трое — пьяные.

Она проводила их глазами и подумала, что странно всё-таки слышать про бабку — Татка. Бабка и есть бабка. Старая, больная и вредная. А Татка — это как будто про девчонку говорят. А бабка, по мнению Энджи, девчонкой не была. Такой вот и родилась, старой, больной и вредной.

Наконец на велике подъехал Вик. Он посигналил.

— Брюссель! — бросила ему Ангелина.

— Лондон! — ответил Вик и слез с велика.

— Найроби!

— Иерусалим!

Он аккуратно прислонил велик к забору старой Кабанихи и махнул подошедшей Алёне.

— Минск.

— Канберра.

— Была уже вчера.