Русский код развития - Нарочницкая Наталия Алексеевна - Страница 60

«Культурная пустыня» постсоветского либертарианства делает «несложненькую» уже в конце XIX века философию похожей на краткий курс пропагандиста. Несмотря на атеизм, старые российские либералы в подавляющем большинстве происходили из культурных семей, воспитанных, по крайней мере, формально в вере, в цельной парадигме русской православной культуры и в глубоком проникновении в культуру западноевропейскую. Открывая гетевского Фауста, и Милюков, и Керенский, и Ленин, и даже Троцкий, в отличие от сегодняшних постсоветских либералов, не державших в руках Писание хотя бы из культурной потребности, понимали, что пролог к Фаусту -это пересказ в художественной форме Книги Иова, а читая пушкинские строки: «Здесь барство дикое без чувства, без Закона... » понимали, что под Законом имеется в виду Закон Божий - нравственный, а не конституция (в советское время «Закон» стали печатать с маленькой буквы).

Атеистическая революционная интеллигенция воспроизвела себя в третьем поколении. Оно и было окончательно стерилизовано марксизмом гораздо больше, чем народ, - грубый, но имевший традицию и сохранивший долю внутренней свободы, которая и стала иммунитетом. Почти сто лет назад честные представители русской интеллигенции, шокированные развязанной ими же антиэтатистской стихией, сначала в сборнике «Вехи» (после революции 1905 года), а затем (после революции 1917 года) в сборнике «Из глубины» сами развенчали идейную пустоту и бесплодие революционных идей с покаянной беспощадностью и философской глубиной. Петр Струве подытожил, что «идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему». Тогда это привело к хаосу и революции, которая и явилась «духовным детищем интеллигенции» (Сергей Булгаков).

Сегодняшние либертарные нигилисты - куда более травмированный тоталитаризмом сектор общества, чем те, из кого новые комиссары уже не в «пыльных шлемах», но в звездно-полосатых майках (made in USA) собираются «выдавливать по капле раба».

Православие.ру,

08.06.2005 г.

Революция - духовное детище интеллигенции

- Наталья Алексеевна, мы все живем в странное время, когда, с одной стороны, XXI век на дворе и редко что тайное не становится явным. А с другой стороны, «оранжевые» революции у нас происходят буквально под боком. Одни это относят к технологиям Февраля, другие - к технологиям Октября, хотя многие понимают, что все это - одно и то же. Как Вы думаете, в чем заключается главный урок того, первого Октября?

- Самый главный урок Октября заключается в том, что любой революционный проект «до основания» - это богоборческий вызов миру, Божьему замыслу о России и о человеке. Тот дореволюционный проект пытался полностью переломать Россию. Но в результате Россия сама постепенно переламывала этот проект. Я отделяю советский период истории в целом от самого революционного замысла. Чудовищная суть замысла и есть самый большой урок Октября. Не надо никогда соблазняться никакими революционными проектами, надо всегда думать о том хаосе и о тех утратах, которые в результате революции абсолютно неизбежны. Весь мир воспринимает нашу страну как объект для расхищения. И в революции 1917 года, и в более поздней «революции» 1991 года мы потеряли итоги трудов десяти поколений русских людей. Где сейчас Полтава? Где Прибалтика? Где Крым и Севастополь? Где геополитические позиции страны, собранные в течение веков и которые до 1917 года никто не оспаривал? Все рубежи царской России были законными, признавались всеми правовыми нормами эпохи. А преодолевать утраты очень трудно.

И еще один важный урок Октября: пока русские стоят друг против друга, постоянно обвиняют, требуют друг от друга покаяния, весь мир пользуется результатами нашего безверия и нашей неспособностью найти согласие ни по одному из важнейших вопросов своего прошлого, настоящего и будущего. Другие пожинают успехи в нашем неустройстве и смуте. Ведь только сейчас мы начинаем собирать камни и заодно осознавать, что преобразования - это хорошо, а революции - это плохо.

Но самое главное - это сохранить единство национального мировоззрения. Расколотость нашей нации создает паралич, в котором теряется понятие национальных интересов, общего стратегического пути и нашего места в истории. До хаоса, до такого предела никогда нельзя доходить. Также я сделала для себя вывод и не перестаю его повторять: сегодня самое губительное - оценивать события, продолжая оставаться на одной из сторон в том споре 1917-го, как и в споре 1991-го. Надо подняться над этими спорами, посмотреть панорамно на весь XX век - такой трагический, драматический и великий по-своему. Нужно понять, что Россия родилась не в 1991-м и не в 1917 годах, что она развивалась тысячу лет на фоне гораздо более глубоких и неискоренимых традиций русской жизни. Она пережила это и должна пережить все остальное.

- Если рассуждать о принципе «подняться над схваткой», то легко можно обнаружить, что практически все технологии, которые нас раскалывают, идут извне. На Ваш взгляд, сами эти технологии изменились с Октября 1917 года?

- Они достаточно последовательны, схожи и всегда опираются на внутренний раскол, на внутреннего врага. Вызревание кризисной ситуации, безусловно, всегда происходит в самой стране. Государство в такие моменты начинает искать пути, шататься. Но то, куда именно его опрокинуть, очень и очень зависит от этих технологий. Международное участие и в событиях 1991 года, и в «оранжевых» революциях по периметру наших границ было огромным. В принципе, оно было даже большим, чем в революции 1917 года. Мы живем в информационном обществе, когда манипуляция общественным сознанием есть один из самых главных и крайне эффективно действующих методов современной политики.

- На Ваш взгляд, эти методы достигли апогея сегодня?

- Конечно. Ведь стандарты «демократии» требуют «зримого» одобрения обществом тех или иных лидеров или идей. И вот на экране ТВ разворачивается разыгранный по нотам гигантский спектакль, который мы все могли лицезреть не так давно в Грузии, на Украине, в Киргизии. И не важно, что большинство жителей страны может даже и не смотреть телевизор. Люди могут по-прежнему пахать, доить коров, стоять у станка или писать книги. Столичные площадные сидения царят на экранах телевизора, и это в глазах весьма заинтересованных сил извне имеет эффект всенародной стихии. Это нужно хорошо понимать.

- Неслучайно, наверное, что именно в условиях кризиса последних остатков традиционного общества эти технологии стали особенно острыми, обрели свою всесильность?

- Конечно. Все это происходит в столицах. Помню, как в дни августовского путча 1991 года я оказалась в Прибалтике. Тогда мы бросили путевки, опасаясь, что вообще не сможем вернуться, и в 5 утра выехали на машине. И мы видели, как в самой Латвии и в Белоруссии царило полное спокойствие... И когда говорят потом о «широком общественном движении», о «всенародном порыве», то становится смешно и грустно - как же легко совершить подмену! Никогда не было ничего похожего на такое движение ни в 1991 году, ни в обеих революциях 1917 года. Да, народ хотел перемен. Он всегда хочет перемен и заслуживает их. Но, подчеркиваю, - именно перемен, а не революций, сломов и переворотов. И самодержавие перед 1917 годом никто, кроме интеллигенции, особенно свергать не хотел. Другое дело, надо признать, падение самодержавия тогда не особенно взволновало народ, гораздо больше его тогда волновал вопрос о земле. Поэтому так равнодушно все и отнеслись к тому перевороту. Еще отец Сергий Булгаков писал, что «революция есть духовное детище интеллигенции. Поэтому суд над революцией есть суд над этой самой интеллигенцией».

- Можно вспомнить, как Максимилиан Волошин в свое время сказал, что революция, перетряхивая классы, усугубляет государственность. Причем не улучшает государственность, а именно усугубляет...