Властелин Окси-мира - Бахтамов Рафаил - Страница 10

Минут через сорок в нижней части аквариума появилась тонкая белая полоска жидкости. Она явно отличалась от бензина и сильно напоминала воду. Теперь вопрос был в том, виновато ли только сходство или на дне аквариума настоящая вода, полученная, правда, оригинальным и сложным способом…

Мы долго ждали. Однако полоса не расширялась. Обнаружился первый просчёт: краник аквариума помещался слишком высоко. Через него можно было выпустить бензин, но никак не перекись. Только после долгих и хитроумных манипуляций удалось собрать в пробирку немного белой жидкости. Она вела себя подозрительно спокойно, не делая ни малейших попыток разлагаться.

Большую часть жидкости Гена перелил в мензурку, оставив на дне пробирки несколько капель. Пустую мензурку мы взвесили заранее, и теперь не составляло труда узнать вес жидкости. Пользуясь делениями, можно определить её объём и вычислить плотность. А уже затем по таблице (таблицу мы захватили с собой) найти, какую концентрацию имеет перекись водорода данной плотности. Правда, всё это имело смысл, если мы получили окисленную воду. Если же это обыкновенная вода, то её плотность можно и не определять – она, как давно известно, равна единице.

Чтобы решить этот главный вопрос, вовсе не нужны были ни весы, ни мензурка, ни таблица. Стоило только уронить в пробирку с остатками перекиси кусочек перманганата калия.

Гена посмотрел на меня. Я достал из кармана маленький бумажный пакетик. Аккуратно разложил его на столе, развернул. Взял маленькую костяную лопаточку и подцепил несколько бурых крупинок. В другой руке у меня была, пробирка. Оставалось самое простое – высыпать перманганат в жидкость.

Тут у меня начали дрожать пальцы. Глупо, но мне никак не удавалось поднести лопаточку к отверстию пробирки. Я рассыпал перманганат и не разлил жидкость только потому, что её было слишком мало.

– Дай сюда, – сказал Гена и взял у меня пробирку.

Он набирал лопаточкой перманганат, а я стоял и думал о разных грустных вещах. Из опыта, конечно, ничего не получилось. В пробирке вода, перекись я узнал бы сразу. В своё оправдание мы скажем, что у нас нет палладия. Допустим, Смолин поверит. Однако достать палладий очень трудно – это почти такой же драгоценный металл, как платина. А если достанем? Ещё хуже: я чувствовал – дело не в палладии.

Между тем у Гены при всей его решительности тоже ничего не получалось. Он почему-то всё время пытался наклонить пробирку, тогда как нужно было просто опрокинуть лопаточку.

– Позвольте, – попросил Данил Данилович.

Все остальное произошло мгновенно. Тёмные крупинки упали в жидкость, она всплеснулась, стала лиловой и затихла. Ничего не произошло. Это была типичная вода.

Гена взглянул на меня и отвернулся. Это было нечестно: в такой момент вспоминать, кто затеял историю.

– Смотрите, – сказал Данил Данилович. Сказал спокойно, но так, что я мгновенно обернулся.

На поверхности жидкости качался огромный, словно я смотрел на него в микроскоп, пузырь воздуха. Он лопнул с треском – так, по крайней мере, мне показалось. Я задохнулся от страха. Но его место занял другой. Потом третий. Перекись (теперь было ясно – перекись!) вспенилась, забурлила. Не сильно. Судя по пузырькам, в пробирке был раствор, и не очень концентрированный. Уж конечно, не чистая перекись.

– Процентов пятнадцать – двадцать, – сказал я печально.

– Пятнадцать? – переспросил Смолин. – Неужели пятнадцать? Так это же победа!

По-моему, это было, скорее, поражение. Во всяком случае, неудача. Спорить, однако, мне не хотелось. Я сказал:

– Гена, прикинь плотность.

Я мрачно уселся на стул и участия в дальнейшей работе не принимал. Но Гена, которому помогал Данил Данилович, действовал уверенно: взвешивал, вычитал, делил. Однако, когда он заглянул в таблицу, уверенность поубавилась.

– Выходит процентов пятьдесят – шестьдесят, – пробормотал он. Чепуха, конечно. Но попробуй определи точно, когда тут меньше кубика.

Я рассмеялся. 60 процентов! Я никогда не видел перекись водорода такой концентрации. Но представлял: это динамит, настоящий кислородный вулкан. Что может быть общего между ним и этой спокойной, вялой жидкостью?

Перекись концентрации 60 процентов и выше, вспомнил я, обладает интересными свойствами. Если, например, обмакнуть в неё сухую лучину, на воздухе лучина загорится.

Я встал, нашёл тонкую сухую щепку и, откровенно улыбаясь, опустил её в мензурку. Гена не возражал, хотя, конечно, понял, что к чему, – память у него хорошая. Секунд через двадцать я вынул лучину, помахал в воздухе и небрежно бросил на стол. Именно в этот момент она вспыхнула…

Впечатление было потрясающее. Не только Смолин и Данил Данилович, но и химики не сразу поняли, что произошло. Они знали 3-процентную перекись, работали с пергидролью. Однако слабые растворы не больше похожи на настоящую окисленную воду, чем котёнок на льва.

– Почему же она так слабо разлагалась? – подумал я вслух.

– Может быть, порошки? – предположил один из химиков.

Я схватился за голову. Ещё бы, десять порошков фенацетина!

Комиссия составила акт. Настоящий, по всем правилам, за подписями и печатями. Мы получили копии. Я долго рассматривал свой экземпляр – первый в моей жизни акт испытаний.

Прямо из лаборатории Смолин повёл нас в столовую. Мы поели (что было совсем не лишне) и выпили по стакану пива.

– За ваш успех! – сказал Смолин.

Данил Данилович ничего не сказал, но чокнулся так, что я почувствовал: нам верят.

– Д.Д. – молодец, – объявил Гена, когда мы

вышли. С этого дня Данил Данилович стал Д.Д. – разумеется, в наших внутренних разговорах.

На следующий день мы принесли заявку на «Способ получения перекиси водорода». Сделать её было нетрудно: нужно было просто описать сущность нашего изобретения. Смолин взял её в руки и тут, совершенно неожиданно, разразилась гроза.

– Что это такое? – хмуро спросил он.

– Заявка, – вежливо объяснил я.

– Хорошо, возьмите.

Я взял. На первой странице синела размашистая резолюция: «В семейный архив!»

… О поисках нового написано много книг. О том, как в знакомых, привычных вещах человек замечает вдруг что-то такое, что можно и обязательно нужно улучшить. О том, как задача овладевает 'человеком, отбирая время у сна, музыки, родных. Человек становится рассеянным, невпопад отвечает на вопросы, а по утрам, встречаясь со знакомыми, любезно говорит: «Добрый вечер». Ему кажется, решение где-то здесь, совсем рядом. Стоит сделать ещё один, последний шаг… Но проходят долгие месяцы и годы, прежде чем в тумане смутных догадок, расчётов и допущений рождается единственно верная идея. И тогда изобретатель восклицает: «Эврика!»

В книгах тут обычно ставят точку. Романтика поисков кончилась, начинается будничная работа, которую небрежно и даже чуточку презрительно именуют «оформлением». Считается, что дальше всё просто. Автор составит заявку. Её рассмотрят, и предложение (если оно, конечно, хорошее) будет одобрено и внедрено.

– Чушь! – гремит Смолин. – Оформление – это же великое и сложное искусство. Не понимаете? Объясню.

Вы решили задачу. Решили хорошо, интересно, по-новому. Но пока решение известно только вам, человечество ровно ничего не выиграло. Оно не стало ни умнее, ни сильнее, ни богаче – ведь «секрет» вашего предложения ещё не сделался общим достоянием.

Предложение нужно описать, то есть изложить, так, чтобы любой технически грамотный человек смог в нём разобраться, а при желании и осуществить. Просто? Но вспомните, что люди, которые будут его рассматривать и изучать, привыкли к определённым вещам, сжились с известными машинами, механизмами, приборами. Отказаться от этих представлений им нелегко (если бы было легко, вам не понадобилось бы столько труда, чтобы прийти к новому!).

Автор работает над предложением. Естественно, он знает его как никто другой, и многое для него просто, само собой разумеется. Переход от прежних вещей к новым происходит в его сознании постепенно и со временем начинает ему казаться вполне логичным, закономерным.