Дураки и герои - Валетов Ян - Страница 30

Но они все-таки успели. Последний марш-бросок делался ночью. В полной тьме они пересекали границу – пусть чисто условную, но границу. Не было ни пограничников, ни контрольно-следовых полос и даже вкопанных в землю полосатых столбиков. Просто безо всяких внешних признаков закончилась территория одной страны и началась территория другой. А так – вокруг по-прежнему тянулась красная безжизненная равнина.

Разбивать лагерь на закате, как делалось обычно, они не стали, а сделали всего лишь короткую остановку – оправиться, заправиться и перекусить. На все про все ушло часа три, а потом прозвучала команда «по машинам» и грузовики вместе с машинами сопровождения, нырнули в ночь с затемненными фарами, утыкаясь друг другу в бампер, чтобы не потерять дистанцию.

Автомобили спустились по пологому пыльному склону в высохшее русло одного из притоков реки, и поползли на северо-восток, лязгая разболтанными шасси и коробками передач.

Через час машины выбрались из сравнительно ровного русла и повернули строго на восток, чтобы через сорок минут встать привалом до утра в неширокой лощине между двумя возвышенностями, поросшими сухими, уродливыми кустами.

А еще через два часа, когда спать хотелось нестерпимо, к Сергееву и Хасану подошел Кубинец.

Они едва успели накрыть «хувер» маскировочной сетью и сами нырнуть под края. Вертолеты вспороли морозный воздух лопастями метрах в трехстах от валунов, возле которых они притаились.

Раскрашенные в ООНовские цвета «хью» шли «двойкой», боевым порядком, опустив морды к земле. На пилонах примостились гладкие тела ракет. За защитными экранами, прикрывавшими салоны от холода, виднелись силуэты пулеметчиков.

– Ищут, – почему-то шепотом сказал Вадим. – Со спутника засекли и ищут…

– Ерунда, – возразил Сергеев, глядя вслед удаляющимся вдоль русла «кобрам» через окуляры бинокля. – Если бы засекли, прошлись бы с тепловизорами. И был бы нам, Вадик, полный и окончательный звездец. Это патруль. Или рейд. Точно не знаю. Но нас не ищут…

– Скорее рейд, – подтвердил Подольский. – Быстро идут. Пушки наготове. Целенаправленно.

Он закашлялся и сплюнул в сторону. Потом быстро оглянулся и затоптал плевок ногой. Сергеев сделал вид, что ничего не заметил. Вадик тоже.

– Уходить нам надо с русла, Миша, – сказал коммандос. – Мы тут, как на тарелке. Ведь чудом их услышали. А если бы не услышали?

Сергеев кивнул. Вадик был прав. Просто повезло. Повезло, что остановились. Повезло, что вышли на воздух. Повезло, что услышали и что сетка оказалась под рукой. Сколько еще раз повезет? И что будет, когда везение кончится?

Уйти с русла – означало резко снизить скорость передвижения, а выигрыш с маскировкой в зимнем голом редколесье представлялся крайне сомнительным. До места, где обрывистый берег проседал до льда и «хувер» мог выйти наперерез уходящим на север БТРам, оставалось всего ничего – менее шестидесяти километров. Если не будет торосов или мусорных завалов, которые придется обходить, то всего лишь часа четыре пути. Если же выбираться на берег сейчас, то шансы догнать таинственный отряд диверсантов исчезнут, как утренняя дымка – еще до восхода солнца.

– С русла мы пока не уйдем, – произнес Сергеев уверенно и положил автомат на броню. – Через 20 километров справа будет порт. Железа навалено – горы целые: корабли, машины, автобусы. Его волной принесло. Там спрячемся и переночуем.

Вадим изменился в лице, но не сказал ничего. Взял с брони снег и потер лоб над бровями. По побелевшей коже побежали капли и он смахнул их перчаткой.

– Что, Вадюша? – спросил Подольский с отцовской заботой, хотя был он старше командира коммандос от силы лет на десять и в родители ему никак не годился. – Случилось что-то?

– Норрррмально, Мотл. – Вадим тоже положил автомат на броню. – Раз уж стали – давайте заправимся. Чего потом время терять…

В баки – левый и правый – вошло две с половиной канистры. Пустые емкости Подольский закрепил в сетке на корме, а полупустую канистру Сергеев поместил обратно, в кабину. Внутри «хувера» было прохладно, но и дышалось легко, словно мороз вымел из тесных железных внутренностей катера запах страха и подживающих ран.

Али-Баба мирно сопел под ворохом одеял. От его дыхания над импровизированным ложем вился парок. Наверное, нервы у араба были хоть куда! Или существовал второй вариант: он шел на поправку и обессиленный ранениями организм требовал сна.

Сергеев включил отопитель и снова выполз наверх – помочь Матвею и Вадику собрать сеть.

Ветер разорвал плотную пелену снежных облаков и в прогрызенные им дыры на мгновения выплеснуло замороженный до прозрачности солнечный свет, но следующий порыв задернул проемы в низком небе и бросил вниз, на реку и скалы колючий снежный заряд. Издалека принесло тоскливый вой – то ли волка, то ли собаки, закрутило между валунами и растворило в снежном безмолвии.

Воздух был чист, и если бы не запах железа от разогретых моторов «хувера», то ничто не указывало на присутствие здесь человека. Только черный речной лед, разрисованный белыми узорами, как причудливыми татуировками, обрывистый берег да каменные россыпи по обе стороны русла. Ни звуков, ни цвета, ни запаха. Мир стертых красок и давящих полутонов. Мир застывшей смерти.

– Я за штурвал, – сообщил Вадик и скользнул в люк.

– Ты как? – спросил Сергеев Мотла вполголоса.

– Бывало лучше.

Они помолчали, слушая давящую тишину, и тут в моторном отсеке заскрежетало – взревел и завелся двигатель «хувера», выплеснув наружу черный, жирный от старого масла и плохого топлива, выхлоп.

Подольский опять зашелся в кашле, и его плевок упал в снег кровавым цветком. На этот раз он не стал затирать его ногой.

– Тебе хуже.

На этот раз Сергеев не спрашивал, а утверждал.

Матвей молча кивнул.

– Не надо было тебе ехать с нами.

Подольский ухмыльнулся. Именно ухмыльнулся, а не улыбнулся.

– Думаешь? – спросил он с насмешкой. – Лучше было остаться и лежать в палатке? Подыхать на глазах у Равви?

– А умереть у нее на глазах будет лучше?

Мотл вскинул голову и уперся взглядом своих темных, навыкате, глаз в лицо Сергееву.

– А кто тебе сказал, что я собираюсь умереть у нее на глазах? Нет уж… Увидеть? Да! Хочу! Больше чем жить! Я ведь все ей простил, даже тебя. И если бы после той ночи случился ребенок, он был бы моим сыном. Я обязательно дойду туда, Миша, чтобы ее увидеть, тут ты прав, но никогда не дам ей увидеть, как умираю. Умирать я пойду прочь. С тобой, Сергеев, пойду. И смотреть, как я умираю, придется тебе. Так что я – ценное приобретение. Как там, у классика? Хайль, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Матвей посмотрел на низкое небо, задрав костлявый подбородок, потом повернул безбровое лицо к Сергееву и сказал негромко:

– Правда, тебе не привыкать… Да? И не смей говорить, что я неправ… – оборвал он сергеевскую попытку возразить. – Сам видишь, я прав… Единственно, чего я боюсь, дружище – стать вам обузой.

Он выдохнул со свистом, словно воздух медленно выходил из шарика с «пищалкой», и произнес:

– Вот повидаю ее, найдем Молчуна, а там…

Сергеев вспомнил палатку, гибкое жаркое тело, жгучие, как капли расплавленного олова, поцелуи и почувствовал, что краснеет. Разум говорил, что ему нечего стыдиться, не в чем раскаиваться. Все, что произошло той ночью, было известно Мотлу с самого начала. Им нужен был ребенок и если бы тогда все получилось, Матвей не услал бы ее прочь. Просто не смог бы услать. Но случилось то, что случилось…

– Поехали, – сказал Сергеев. – Мы обязательно должны успеть до темноты.

– Поехали, – согласился Подольский. – Кстати, знаешь, почему так побледнел Вадим?

– Нет? А в чем дело…

– На карту глянь, Миша… Это Рачьи Заводи. Такие же, как под Херсоном. Под Кременчугом. Точно в такой же он тогда, после Волны, искал жену. Думаю, что для него порт не лучшее место для ночевки.

Сергеев внутренне содрогнулся, представив себе, что должен был почувствовать командир коммандос, услышав его планы. Но уходить с русла Михаил не собирался, а другого места, где можно было бы спрятаться перед рывком, просто не было.