Философия как духовное делание (сборник) - Ильин Иван Александрович - Страница 9

Итак: философия есть делание не внешне-телесное, а внутренне-душевное. Но и этого мало: это есть делание не просто душевное, но душевно-духовное5.

Душа – поток обыденных переживаний, чувств, болевых ощущений, приятных и неприятных состояний, воспоминаний и забвений, деловых соображений и т. д.

Дух – это, прежде всего, душа, когда она живет своими лучшими слоями и силами, устремленными на познание истины, созерцание красоты, совершение добра, обращение к Богу6.

Этим различие не исчерпывается. Но здесь оно начинается. Различие это столь существенно, что нужно напрячь и силы, и внимание, чтобы его постигнуть.

Обратим внимание: «душевный человек» не то же самое, что «одухотворенный человек». Человек, любящий своих друзей, отзывчиво входящий в их жизнь и интересы, ласково помогающий и сочувствующий – совсем не есть еще eo ipso одухотворенный человек. Наоборот, такие люди, как Аристотель, Спиноза, Кант, Ницше – досягавшие высших ступеней одухотворенности, – никогда не проявляли особой душевности, а некоторые из них даже осуждали ее, иронизируя и раскрывая ее слабые стороны.

Кто хочет понять, в чем сущность философии, должен приучить себя к мысли, что душа и дух – не одно и то же. Дух – это прежде всего то, что значительно в душе. И философия есть не душевное, а духовное делание.

Примеры:

Душевная деятельность Чичикова и Коробочки (мысли, чувства, волевые движения, опасения, огорчения). Но вот во время колебания Чичикова в тюрьме – не обратиться ли и не исправиться ли? – отсветы духа скользят в его душе. Гражданин Минин до своего подвига (может быть). Лев Толстой до своего великого перелома.

Душа может быть более и менее одухотворенной. Она может быть более и менее способной к одухотворению. Она может более и менее работать над своим одухотворением. Одухотворение для многих состоит только в нравственном усовершенствовании, например, дядя Влас7. Но по существу одухотворение не совпадает с нравственным совершенством.

Возможны и другие пути: одухотворение через молитвенное созерцание, одухотворение через познавательный труд, одухотворение через эстетическое творчество. Возможно сочетание и сращение всех путей. Возможно культивирование одного в ущерб другим. (Например, ученый может быть чужд религиозному пути, моральный герой может не чувствовать красоты, художник может пренебречь некоторыми элементарными требованиями морали.)

Но во всех этих случаях налицо одно: нечто как самое лучшее и высшее поставляется надо всем остальным; это нечто любится всем сердцем, всею душою, всем помышлением; душа радуется ему и влечется к нему, как к радости; но это нечто не потому хорошо, что оно приятно, что оно радует; но радует потому, что оно необычайно хорошо.

Обыкновенно люди любят друг друга иррационально, по сильному и непонятному влечению; «по милу хорош»: люблю, значит очень хорош. Это любовь душевная. Другие, редкие, любят друг друга рационально, по столь же сильному, но понятному влечению, «по хорошу мил»: он так хорош, что не могу не любить. Это любовь духовная.

Каждый из нас знает в своей жизни моменты, когда качество предмета побеждает нашу душу и заставляет следовать за собою или влечься к себе. Так геометрическая истина впервые поражает своей прозрачной ясностью и очевидностью душу будущего Евклида. Так откровение религиозное озаряет душу Илии или Якова Бёме8. Так нравственный облик Иисуса и Сократа или гениальный дар Гегеля приковывал к ним их учеников. Так картина Леонардо, роман Достоевского, поэзия Пушкина, скульптура Праксителя заставляет нас увидеть, и признать, и полюбить себя навсегда. Так хорошо, что не могу не полюбить. Может быть, еще не знаю, что в этом так хорошо и почему хорошо. Но не сомневаюсь, что хорошо. Мало того. При таком отношении к предмету состаивается еще нечто бо́льшее.

a) Качество предмета не для меня только хорошо, не мне приятно, но объективно прекрасно. Иной подход: люблю за то, что вызывает во мне приятные воспоминания, ассоциации детства, минуты угасшего счастья. Или: приятно смотреть – потому люблю. Это любовь корыстная; так любит ягненок свою мать, так любят льстецов, вкусную еду, развлечения.

Необходима любовь бескорыстная. Для нее характерно следующее: любить вообще – даже когда и больно – приятно. Но здесь из-за прекрасности предмета не замечаешь даже, что тебе приятно. Любишь не чтобы приятно было, а потому что нельзя не любить. Именно из этого чувства «нельзя» – непреложная уверенность, что прекрасное – прекрасно не субъективно, а объективно. Не для меня и не для другого – и вообще не для тех, кто пришел, или смотрит, или думает об этом. Прекрасно само по себе, объективно; это качество есть осуществление или воплощение какого-то высшего закона, объективной меры – логической, нравственной или эстетической. Религиозный человек лучше всего поймет это, если сказать: это прекрасно перед лицом Божиим9.

b) Эта радость объективному качеству предмета, если душа живет ею, ведет к некоторому чрезвычайно важному последствию.

Есть люди (и во всех нас есть это свойство), которые, увидев хорошее, фиксируют в нем немедленно дурное. Они никого никогда не хвалят или начинают свою похвалу со слова «но». Эта черта характеризует людей с больным или голодным самочувствием. Воспитание ли, угнетавшее личность; недостаток ли жизненных радостей; повышенное самолюбие и тщеславие, развившееся из этих причин, – все тут играет роль. Но эти люди несчастны в своем состоянии. Им недоступна радость бескорыстного преклонения. Им недоступно самозабвение. Они прикованы навсегда к своей личной персоне и ее субъективно дорогому, а объективно чаще всего ничтожному состоянию. Ибо за этим «но» гнездится, как показывает психопатология, рефлексия «а я». «Может ли быть что-либо хорошо, если это сделал не я?» «Что хорошего может оказаться в том, что не принадлежит мне?» Так маленький ребенок спрашивает ко всему: «А я?» И плачет оттого, что другой выказал при нем силу и ловкость.

Мы все должны приучить себя к чувству и мысли10, что все, что есть мое, только мое, только личное, мне, имяреку, свойственное – не больше, – второстепенно.

Важно, ценно, значительно – и в других, и в вещах, и во мне – то, что объективно ценно, объективно значительно, ради чего живя, мы будем правы перед лицом Божиим. Надо научиться бескорыстно радоваться объективному качеству предмета. Это необходимо для того, чтобы усвоить себе истинное философствование. Истинное философствование есть деятельность души, культивирующей духовное в себе11.

Чтобы устремиться к предмету в его объективных чертах и свойствах, нужно полюбить его за его объективные достоинства. Это значит полюбить его бескорыстно; а бескорыстие требует особого самоотречения или умения поставлять себя на задний план. Это не следует понимать только в нравственном смысле: например, что необходимо ставить вперед другого человека, ближнего. Нет, не это важно для философии. Предмет философии не человек, ближний или дальний, но мысль, проще говоря, знание12.

Духовная деятельность всегда и во всех областях требует бескорыстия. Философствование есть вид духовной деятельности и потому тоже требует бескорыстия. Но это самоотречение совершается не ради ближнего или дальнего человека, но ради знания. Философствующий должен хотеть бескорыстно знать истину. Не спрашивая о том, что ему это принесет, будет ли приятно, удобно, выгодно. Иными словами: философствование есть служение в духе.

Всякие иные побуждения суть пошлость. Правда, такой объективистический подход нужен не только в философии, но и во всех других науках. Однако в философии больше, чем где-либо. Ибо многие науки имеют свой предмет в устойчивом неизменно внешнем виде, «выну13» и воочию перед собой. Философия же этого не имеет. Поэтому философствование есть внутренняя душевная работа par excellence14. Даже социология и психология, предметы которых тоже даны внутренно, а не внешне, стоят в более легких условиях, ибо допускают не только обращенность взора своего внутрь, но и наблюдение чужих душевных состояний.