Необычайные похождения Севы Котлова. Повести - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 8

— Нет, он не мог пойти! И не пошел! И никогда не пойдет!… Честное слово, никогда не пойдет! — стал я горячо защищать бедного Диму. — Это был не наш Дима… А совсем другой мальчик из нашей школы…

— Разве в нашей школе есть еще один Дима Котлов? — удивилась Елена Кирилловна. — Котлов… редкая фамилия!

— Не знаю… Наверно, больше нету… А того, другого мальчика, который паспорт передавал, совсем не Димой звали.

— Не Димой? Но как же к этому другому мальчику из нашей школы попал Димин паспорт? Украл он его, что ли?

— Нет, нет, он не украл. Не украл! Он просто взял на время… Поносить…

— Чужой паспорт? И Дима об этом знал?

— Нет, он ничего не знал!

— А ты?

— Я?… Тоже не знал… то есть я догадывался… Но только так… слегка…

Совсем немножко догадывался. Понимаете?

— Хочу понять. — Елена Кирилловна подперла подбородок сразу обоими кулаками. — Значит, один мальчик, как ты говоришь, не украл, а просто взял без спросу поносить Димин паспорт. Ходил с ним по городу, купил по нему билет в кино да еще передал его своему товарищу.

— Ну да! — обрадовался я. — Все правильно! Вы все поняли!

Елена Кирилловна взглянула на меня так, что я сразу перестал радоваться.

— А кто же, интересно узнать, этот великий изобретатель?

— Один мальчик…

— Твой товарищ?

— Нет, он не мой товарищ… Он мой знакомый. Но но товарищ… То есть чей-нибудь он, может быть, и товарищ… А для меня — просто знакомый… И все…

— Так надо же немедленно сообщить об этом твоем «не совсем товарище» в милицию: он, может быть, и сейчас ходит по городу с чужим паспортом и творит неизвестно что!

Елена Кирилловна уже дотронулась до телефонной трубки, но я, наверно, так изменился в лице, что рука ее вздрогнула и соскочила с телефона.

— Не надо звонить в милицию… — тихо сказал я. — Не надо. Он ведь уже не ходит с паспортом. Этот мальчик… Он уже вернул его на место. И паспорт лежит себе преспокойненько в шкафу. Честное слово, положил обратно.

— А ты откуда знаешь?

— Я видел…

— Видел? И почему же не схватил, не задержал его — нечестного человека, который причинил такую неприятность твоему брату?

— Я не успел схватить. То есть я схватил, а он сразу взял и вырвался… — И для большей убедительности я добавил: — Чуть рукав его у меня в кулаке не остался!

— Здорово ты схватил! А кто же все-таки этот таинственный мальчик?

Я опустил голову и снова стал по-журавлиному переминаться с ноги на ногу.

«Хоть бы телефон позвонил, что ли?» — с тоской думал я. Но, всегда такой голосистый, телефон тут, как нарочно, умолк. Настроение у меня было плохое.

Ведь я шел к директору, чтобы сказать правду, а получилось так, что еще сильней заврался и окончательно все запутал.

Елена Кирилловна вдруг улыбнулась и показала сразу все свои красивые белые зубы.

— Ты не хочешь выдавать товарища? Правильно. Не выдавай. Приходи с ним вместе ко мне. Я буду здесь часов до семи вечера. И мы оба с ним потолкуем.

Хорошо потолкуем, чтобы он все понял… А то ведь еще и не до того додумается! Надо его вовремя остановить. Как ты думаешь?

— А он уже сам остановился! — стал я убеждать Елену Кирилловну, для чего-то приподнимаясь на цыпочки и прижимая руки к груди. — Он уже все давно понял!

И сам остановился… Он ведь хороший… Ну, неплохой парень… И он больше не будет додумываться до плохого, а только до одного хорошего!…

— Он тебе обещал, что ли?

— Ну да! Честное пионерское дал!

— Отлично. И все-таки вы с ним приходите ко мне. Сегодня же приходите.

Договорились, Сева? Я буду ждать вас. До семи часов вечера.

Ровно в семь

В тот же день одна наша соседка очень удивлялась на кухне:

— Что это случилось с нашим Севооборотом? (Так «остроумно» — Севооборотом, а иногда даже Севообормотом — звал меня соседкин муж, известный всему дому шутник, который очень хвастался своим агрономическим образованием.) Что случилось с нашим Севочкой? Раньше он, если замечали, никогда не ходил открывать парадную дверь — хоть до утра звони, хоть руками стучи, хоть ногами колоти! А сегодня на каждый звонок выскакивает. Светопреставление!

Я и правда выбегал на каждый звонок: ведь я знал, что сегодня обязательно должны принести штрафную повестку, а она ни в косм случае не должна была попасть в руки к Диме или вообще к кому-нибудь, кроме меня.

«Вот бы Дима ушел сейчас из дому!» — мечтал я. Но Дима, кажется, вовсе не собирался уходить. Удобно устроившись на диване, он решал какую-то шахматную задачу. Перед ним, на самой большой подушке, до которой мама и дотрагиваться запрещала, лежал раскрытый на последней странице номер «Огонька» и шахматная доска, в одном уголке которой одиноко притаились четыре фигурки. Дима ерошил волосы, поправлял очки и чесал свой затылок так, что мне казалось, он доскребется в конце концов до самой коры головного мозга. Но задача, как назло, не решалась. «А вот мы так пойдем, — бормотал себе под нос Дима. — А вот если мы так попробуем?…» Каждый раз, возвращаясь в комнату после очередного открывания дверей, я, словно невзначай, сообщал:

— Говорят, на улице погода просто замечательная!

— Вот ты пойди и погуляй, — не отрываясь от доски, советовал мне Дима.

«Сам пойди погуляй!» — про себя огрызался я. И продолжал вслух:

— А вот сейчас Петр Ефимович пришел. Говорит, скворцы уже прилетели и все почки за одну ночь полопались. Два часа, говорит, по улицам бродил, невзирая на ревматизм.

— Делать нечего твоему Петру Ефимовичу.

Но я не сдавался:

— Я вот сейчас Лидии Кондратьевне дверь открывал. Пошла, говорит, за ботиночками для Борьки, три часа по городу проходила — и забыла купить: такой воздух на улице. Прямо опьяняющий!

На самом деле Лидия Кондратьевна просто не нашла для своего трехлетнего Борьки подходящего номера и вовсе не восторгалась погодой, а на чем свет стоит ругала «торговую сеть». Но вот Дима радостно смахнул фигуры с доски на диван, схватил подушку и подбросил ее под самый потолок (видела бы это мама!).

— Эврика! Эврика!… Упорство горы сокрушает! Он побежал в коридор, к телефону, чтобы сообщить своему другу Кольке об очередной «сокрушенной горе». И как раз в эту минуту раздался длиннющий звонок в парадную дверь.

Никто из наших соседей так не звонил. Я бросился открывать. Ну, ясно! Все!

Конец! Попался! На площадке стоял пожилой небритый почтальон-мужчина с той особенно толстой сумкой на боку, в которой разносят не письма и не газеты, а деньги, разные важные квитанции и повестки. Дима был совсем рядом, у телефона, а почтальон держал в руке повестку — небольшую, желтенькую и очень ехидную.

— Это мне, это мне, — зашептал я, прямо вырывая повестку у него из рук. — Давайте я распишусь.

И быстро-быстро расписался в каком-то разлинованном журнальчике на глазах у растерявшегося почтальона.

Но тут вмешалась наша соседка — жена знаменитого шутника с высшим агрономическим образованием по имени Виктория Владимировна.

— Кому здесь почта? — поинтересовалась она, вытирая руки о фартук.

Я замахал повесткой:

— Мне, мне… Не беспокойтесь, пожалуйста.

— Да, гражданину Клячину, — охотно подтвердил почтальон.

— Не Клячину, а Клячину, — поправила соседка: она очень не хотела сознаваться, что ее фамилия произошла от такого некрасивого слова — «кляча». И вдруг, сообразив, в чем дело, она закричала: — Так это же нам!

Посылка!… Мандарины из Самарканда! Я жду эти мандарины, как свежего воздуха, а он схватил их и держит в руке. — Она выхватила у меня повестку, чуть не разорвав ее при этом на мелкие клочки. — Теперь мне все ясно!

Теперь я понимаю, почему письмо от дяди из Архангельска идет уже вторые сутки. И куда девалась позавчерашняя вечерка!…

— Она по воскресеньям не выходит! — только и мог я крикнуть в ответ. И скрылся в комнате.