Слишком сильный - Попов Валерий Георгиевич - Страница 2

Хозяйка дома, красивая, полная женщина по имени Клара, ходила с грудным ребеночком на руках. Вскоре выяснилось, что это не ее ребенок, а их дочери, которая вышла замуж и на время оставила ребеночка бабушке. В общем, семья была веселая и приятная. Чапа тоже мгновенно подружился с хозяйскими собаками — их было две, — переводчик оказался не нужен.

Приятно было ранним утром выходить на террасу, смотреть вниз, где по сырому двору, под кривыми мандариновыми деревьями, крякая, вразвалку ходили пестрые индоутки — гибрид утки и индюка; потом вверх — на всегда ясное голубое небо, в которое поднимался гигантский светло-серый эвкалипт; сброшенная им кора, похожая на кипу брючных ремней, висела в развилках и развевалась. На горизонте поднимались горы, и там в зелени белели дома, такие же уютные и красивые, как наш. С утра начиналась жара. На третий уже, наверно, день я почувствовал, что это и есть обычная, нормальная жизнь, а пребывание наше на острове вдруг отодвинулось, казалось тревожным сном.

Впрочем, сон этот вскоре активно напомнил о себе. Однажды мы завтракали на террасе, после купания, а мимо шел, улыбаясь, Леван Михайлович.

— Не понятно, как вы управляетесь с таким морем винограда? — глядя на бесчисленные грозди, спросил отец.

— А мы и не управляемся! — вздохнул Леван Михайлович. — Приходится приглашать!

— Кого? Инженеров? — улыбаясь, спросил отец.

— Нет. Инженеров тут мало! — ответил Леван Михайлович. — Но много бомжей.

— Кого? — испуганно проговорила мама.

— Бомжей, — пояснил хозяин. — Бомж — это сокращение, аббревиатура. Расшифровывается — «без определенного места жительства». Ну, по-старинному просто бродяги. Когда везде уже холодно, только у нас тепло, — они сюда слетаются, как грачи. Работать многие умеют, и работают хорошо, но, — Леван Михайлович развел руки, — народ ненадежный!

Мы тревожно переглянулись — одна и та же мысль пришла нам.

— Да нет, вы не беспокойтесь! — по-своему поняв нашу тревогу, успокоил нас Леван Михайлович. — Люди они, в основном, добродушные, а порой и интересные, с любопытными судьбами. Так что вам они неопасны! — успокаивающе закончил он.

— А где же они спят? — спросил я.

— Да в основном в горах, в лесу. Под кустами, в шалашах. В городе милиция их шугает, хотя и не выселяет: все знают, при уборке урожая большая помощь от них! — Леван Михайлович ушел. Завтрак мы закончили в тревожном молчании.

И тревога наша подтвердилась. На следующее утро — мы как раз снова завтракали — громыхнули железные ворота, и на фоне тихого, вежливого голоса Левана Михайловича послышался знакомый, нахальный, сиплый голос Зотыча. Мы дружно вздрогнули.

Потом на террасе появился Леван Михайлович.

— Старый знакомый, Грачев! — как бы оправдываясь, пояснил он. — Который год уже знаю его. В прошлом году дал ему секатор — подрезать засохшие мандариновые ветки, — так вместе с секатором исчез. И снова явился как ни в чем не бывало. Но я уже поумнел: паспорт у него отобрал, на всякий случай! — Леван Михайлович показал нам растрепанную книжицу. Через окно, выходящее на террасу, мы видели, что он запер паспорт в стол. Тут под террасой как ни в чем не бывало появился Зотыч. Нельзя сказать, чтобы от ночевок в горах он стал выглядеть лучше, — обмундирование его окончательно обтрепалось, щеки заросли. Он увидел на террасе нас, таинственно поднес палец к губам и многозначительно подмигнул — без всякого нашего согласия сделал нас участниками заговора. Ночью мы не спали.

— Вот холера привязалась к нашей семье! — проворчал отец. — Что он тут собирается натворить, бог знает!

В результате, конечно, мы вместо Зотыча собирали виноград. Отец залезал на высокую лестницу к высокой виноградной крыше над двором, срезал ножницами тяжелые гроздья, передавал мне, я опускал их еще ниже, маме, и она аккуратно укладывала тусклые, с дымчатым налетом тяжелые грозди в плетеную корзину. Зотыч сидел на пустом ящике, курил и распоряжался:

— Да аккуратней срезай! Аккуратней передавай! Эх, руки-крюки!

— Я, кажется, вас нанимал виноград собирать! — сказал ему Леван Михайлович.

— А я их нанял, за полцены! — нахально отвечал Зотыч.

— Ничего-ничего… нам очень интересно! — натянуто улыбаясь, сказала мама.

Леван Михайлович, покачав головой, ушел, а Зотыч стащил сапог и стал перематывать бинты на ноге — одна ступня у него все время болела, нарывала; как он однажды сказал нам — после совершения одного спецзадания во время войны.

Вообще, собирать виноград было интересно, хоть и очень долго; за три дня мы обобрали двор, оставив листья, стебли и проволочный каркас, потом стали срезать грозди, перевившиеся с высоким проволочным забором вдоль железнодорожного полотна, — дом Левана Михайловича и Клары находился между шумным шоссе и железной дорогой, — стена винограда слегка уменьшала грохот, — впрочем, мы скоро привыкли к нему и не замечали. В последний день мы собирали виноград до полной темноты.

— Смотрите! — вдруг воскликнул отец.

Было темно, тихо и тепло. Поездов какое-то время не было, и над невысокой железнодорожной насыпью, далеко влево и далеко вправо, летали зеленые светлячки: вспыхнет зеленый огонек, прочертит небольшой путь в темноте и погаснет — яркие, пунктирные черточки.

— Здорово! — тихо проговорил я.

Вдруг стал нарастать грохот, потом полыхнул прожектор — совсем рядом с нами прогрохотал длинный, тяжелый товарный состав, мы прильнули к железной ограде — она крупно тряслась, в такт громыхающему поезду… но вот он внезапно оборвался… мы сразу посмотрели в темноту.

— Всех разогнал! — после долгого молчания произнесла мать.

— Летит! — воскликнул я.

— И вон еще! — закричал отец.

— Да их целые тучи! — сказала мать.

Пунктирных вспышек над темным полотном, кажется, стало еще больше.

Усталые, довольные, неся за скрипучие ручки широкую корзину с виноградом, мы вышли за ограду. Мать закрыла за нами железную калитку.

— Леван Михайлович! — в теплой, пахучей темноте прокричал отец. — Принимай работу!

Из кухни вышел Леван Михайлович в светлой шляпе, за ним, что-то дожевывая, Зотыч.

— Ну наконец-то управились! — произнес Зотыч.

— Строгий у вас начальник! — усмехнувшись, проговорил Леван Михайлович.

— А как же, без строгости нельзя! — произнес Зотыч.

Ужинали мы на террасе. Вокруг голой лампы, торчащей из стены, толклась ярко освещенная мошкара, — видно, там у нее было что-то вроде дискотеки, — но кусачей мошкары, как на Севере, здесь совершенно не было, и от этого было вообще полное счастье. Леван Михайлович принес взрослым вина, которое получается из его винограда, мне дал виноградного сока. Пригласили и Зотыча, вернее, он вел себя так важно, словно это он нас к себе пригласил.

В самый разгар ужина мы вдруг услышали, что к железным воротам подъехала машина, хлопнула дверца, потом кто-то стал стучать. Клара открыла калитку, и мы увидели, что вошел молодой черноволосый милиционер в форменной рубашке с короткими рукавами.

Он что-то вежливо спросил по-грузински, Клара, чуть помедлив, ответила. Поклонившись, он стал подниматься к нам на террасу.

— А-а-а, знаю его! — близоруко сощурясь, воскликнул Леван. — Мой студент, историю у них на юридическом читал. Наверное, что-нибудь историческое приехал спросить!

Мать и отец встревоженно переглянулись. Зотыч абсолютно спокойно продолжал курить.

— Здравствуйте, уважаемые! — подходя к столу, поклонился милиционер. — Извините, что прервал застолье!

— Почему прервал — садись! — воскликнул Леван. — Гостю всегда рады! Не бойся, когда, где, какая конференция была, спрашивать не буду! — Он довольно засмеялся.

Милиционер внимательно смотрел на невозмутимого Зотыча. Он переоделся в подаренный ему чесучовый китель Левана и выглядел почти элегантно, хотя китель не сходился на груди.

— Что… поймал, говоришь? — наконец поворачиваясь к гостю, насмешливо проговорил Зотыч.

— Что значит — поймал? — испуганно заговорил милиционер. — Как я могу кого-то поймать за столом всеми уважаемого Левана Михайловича! Просто спросить вас хочу — если хозяин позволит!