Я — Спок (СИ) - Нимой Леонард - Страница 41

Сам Пекин был сбивающим с толку, потрясающим, древним, безвкусным, строгим, обманывающим ожидания и необычайно познавательным. Город сотрясали первые западные веяния — и всего через несколько лет им было суждено вырваться в демонстрацию и бойню на площади Тяньаньмэнь. Если честно, я не был удивлен, когда это произошло — будучи там, я ощущал, как нарастает напряжение между двумя весьма далеким друг от друга лагерями: коммунистами-радикалами и поклонниками западной демократии. Многие, особенно молодежь, рады были приветствовать новые свободы и капитализм — а старая гвардия коммунистического режима сопротивлялась.

Площадь Тяньяньмэнь, октябрь 1981 года

Противостояние между этими двумя группами было очевидно везде. Например, «Бейцзин Фаньдьень», где я остановился, управлялась консервативными коммунистическими кадрами, которые высоко ценили такие старомодные коммунистические ценности, как грубость по отношению к клиентам и ужасное обслуживание. А ниже по улице была другая гостиница, управляемая либерально настроенными кадрами, которые были гораздо дружелюбнее к представителям западной цивилизации и у которых была гораздо более европейская кухня и гораздо более европейское обслуживание. Когда мне отчаянно требовалась передышка от отношения персонала моей гостиницы к постояльцам, я спускался вниз по улице в этот отель. То же самое можно было сказать и о каждой лавке. Я мог войти в магазин и по отношению продавца сразу же понять, управляется он либеральными или консервативными кадрами. И было совершенно ясно, что эти две группы друг друга глубоко возмущают.

Но я встречал многих китайцев, которые были рады встретить человека с Запада, особенно американца. Собственно, один дружелюбный юноша из местных узнал меня на улице, как человека из съемочной команды «Марко Поло» и пригласил к себе в гости, встретиться с семьей. Ему было так интересно узнать больше о Западе, что он умудрился выучиться весьма сносному английскому по пятнадцатиминутной, набитой пропагандой передаче, идущей один-единственный раз в неделю по телевизору. (Я посмотрел пару-другую выпусков забавы ради — там всегда были истории про злобных капиталистов, эксплуатирующих несчастных рабочих). Я разрывался надвое. Как страстно мне ни хотелось воспользоваться возможностью встретиться с китайской семьей у них дома и узнать побольше об их поразительной культуре, я решил не ходить — ведь я знал, что, когда я покину страну, юноше и его родным, несомненно, придется подвергнуться допросу.

Но я мог вволю бродить по пекинским улицам, потому что в Китае никогда не показывали «Звездный путь» и не слыхивали про Спока или Леонарда Нимоя. Если на меня глазели местные, то только потому, что они интересовались иностранцами. Я наслаждался безвестностью, включая возможность зайти в любой магазин или ресторан без необходимости принимать меры предосторожности.

Собственно, однажды я увидел огромную очередь из местных у ресторана — отличное подтверждение качества еды, как я выяснил — так что я пристроился в очередь и смешался с молчаливой толпой. Внутри я обнаружил, что там продавалось одно — и только одно — блюдо, раздаваемое из огромного котла. Так что, подражая стоящим впереди, я взял тарелку и подал ее повару, который щедро наполнил ее пельменями за огромную сумму в что-то около двадцати центов. Я прошел с ней за большой семейный стол, где семейная пара дала мне место среди своих детей. Это было потрясающе!

За всю мою жизнь пребывание в Пекине больше всего походило на пребывание на другой планете (если не считать фильмов). Как и все остальные, я скоро начал тосковать по контакту с внешним миром. Радио слушать я не мог, потому что оно все было на китайском, и телевиденье было не лучше. Редкие новостные передачи (разумеется, на китайском) предлагали нам только пару картинок, и, хоть газета «Пиплс Дэйли» и печаталась на английском, она была настолько забита дурацкой пропагандой, что годилась только, чтоб посмеяться. Единственной ежедневной газетой на английском, которая чего-то стоила, была азиатская версия «Уолл Стрит Джорнел», так что я стал читать ее.

Именно оттуда я узнал, что в Голливуде пришли в движение силы, которым вскоре было суждено на меня повлиять. Наружу просочился слух о грядущей смерти Спока в новом стартрековском фильме, и некоторые поклонники необычайно громко выражали свое неодобрение. Одна их группа купила рекламный разворот в газете, посвященной киноиндустрии, и этот выпад стал известен по всему миру…

По крайней мере, он проделал путь до Пекина, потому что однажды утром я забрал свой экземпляр «Джорнел» и прочитал заголовок на первой странице:

Далее статья объясняла, как вышеупомянутые фанаты вычислили эту сумму: они предположили, что одни из них вообще откажутся смотреть фильм, другие посмотрят всего один раз вместо обычных трех-четырех, а еще какое-то количество не станет покупать видео и сувениры.

Я был в восторге! Щупальца предполагаемой смерти вулканца оплели полпланеты! За все мое пребывание в Китае я так не хохотал.

В последнюю неделю октября в Пекине стало страшно холодно. Резкий ветер налетал с монгольской пустыни, поставляя пыль в городской воздух, и так отравленный углем и дровами, щедро сжигаемыми домами и заводами. Я обрадовался, когда вечером пятницы я снялся в финальной сцене, и в последний раз снял вечно чешущиеся ахметовы усы и бороду.

Утром в воскресенье мой никогда неунывающий водитель отвез меня в аэропорт. Хоть у нас не слишком-то хорошо получалось друг с другом коммуницировать, его манера обращения всегда была настолько доброжелательна, что (хоть это и было строжайше запрещено) я тайком подарил ему несколько мелочей. После множества улыбок, поклонов и многократного обмена рукопожатиями с обеих сторон, он уехал, и я остался один в огромном, холодном пекинском аэропорту. Вообще-то, «холодном» — это преуменьшение, снаружи было не более 40 градусов по Фаренгейту, так холодно, что я мог видеть свое дыхание.

Я добрался до зоны выходов и, к своему изумлению, обнаружил зал ожидания для первого класса. Зал ожидания для первого класса в предположительно бесклассовом обществе? Я благодарно вступил туда, поскольку он располагался на восточной стороне и солнечные лучи, просачиваясь сквозь окна, несли желанное тепло. Я был один и сидел себе тихо, когда вошел уборщик и, увидев меня, начал вопить, размахивая шваброй в одной руке и совком в другой.

— Первый класс! — кричал он на английском, который практически невозможно было разобрать, жестами предлагая мне удалиться. — Первый класс!

Я кивнул:

— Да, я знаю, у меня билет первого класса.

— Первый класс! Первый класс!

Я понял, что попытки общаться с помощью речи бесполезны, и достал билет. Даже не взглянув на него, уборщик издал рык, как медведь, проигравший бой за свою территорию, и ушел.

Культурный шок от возвращения в западный мир объял меня, когда сошел с самолета для пересадки в Токио. Аэропорт был восхитительно теплым и уютным — и все же на стенах, на дюжине различных языков, были развешаны вежливые извинения: