Сокровище Голубых гор - Сальгари Эмилио - Страница 17

— Мы уже приискали, — резко ответил лоцман и, обращаясь к товарищам, прибавил: — Поставьте почетную стражу к покойному и не подпускайте к нему никого со стороны. Он наш и должен остаться нашим.

Потрясенный трагическим событием, капитан удалился под навес и молча опустился на скамью рядом с девушкой, даже не пытаясь остановить ее рыданий. Мрачный и угрюмый сидел в своей каютке дон Педро; он стерег оружие с боевыми припасами. Ретон, удалившись на свой пост, зорко наблюдал за движением на палубе. Старик ожидал новой дикой выходки со стороны бунтовщиков, больше не признававших над собой никакой власти.

Так как навес находился как раз перед входом в каюту, то дон Педро был всего в нескольких шагах от своей сестры и капитана и мог свободно с ними переговариваться.

— Что это сделалось с вашими людьми, дон Хосе? — спросил он. — Раньше они были такие покорные и человечные, а тут вдруг взбеленились.

— Малокультурных людей продолжительный голод часто доводит до полного озверения, — отозвался капитан. — С этим нужно считаться и быть настороже. Если им удастся захватить нас врасплох — мы погибли и очутимся у них в желудках.

— Да неужели они в самом деле решатся на людоедство? — с ужасом вскричала девушка, отирая слезы. — Мне это кажется невозможным.

— Вот увидите, что будет, сеньорита, — сказал капитан. — Я не ручаюсь, что они не набросятся теперь на труп своего погибшего такой ужасной смертью товарища.

— Почему же вы не прикажете скорее спустить его в воду? — спросил молодой человек.

— Из опасения встретить отчаянное сопротивление, поэтому и отложил до наступления темноты. Тогда, быть может, удастся украдкой спровадить тело… Впрочем, едва ли ему дадут пролежать в покое столько времени, — задумчиво прибавил он. — Вообще наше положение отчаянное.

—Так не позволять же этим зверям съедать труп на наших глазах! — в ужасе вскричал молодой человек.

Капитан молча потеребил концы своей бороды, потом вдруг встал и вышел из-под навеса, крепко сжимая в руках карабин.

Вся команда попряталась между бочками и ящиками, загромождавшими часть палубы, и растянулась в тени. Зной стоял такой, что почти нечем было дышать. Пылающее солнце слепило глаза. Тяжелое безмолвие царило над затерявшимся в океане плавучим дощатым островком, лениво раскачивавшимся на зеркальной поверхности водной глади. Кругом все еще ничего не было видно, кроме безотрадной пустыни безбрежного океана. Куда ни обращался полный отчаяния взор капитана Ульоа и его верного боцмана, всюду виднелась одна и та же картина: сверху, как раскаленное железо, жгло неумолимое небо, а внизу, точно расплавленная сталь, сверкали неподвижные морские воды.

Сравнивая эту водную пустыню с песчаной сахарской, дон Хосе вдруг увидел приближавшегося к плоту фрегата. Огромная птица с быстротой молнии рассекала воздух, хотя ее блестящие крылья казались почти неподвижными. Подняв свою дальнобойную двустволку, капитан прицелился в птицу.

— Если бы удалось свалить этого пернатого великана, всем хватило бы понемногу, и мои очумевшие от голода молодцы, быть может, хоть на время успокоились бы, — пробормотал он, продолжая тщательно прицеливаться.

Два выстрела, один за другим, раздались в тот самый момент, когда фрегат проносился над палубой, и огромная птица, усиленно затрепетав крыльями, тяжело грохнулась у подножия мачты.

Вообразив, что капитан выстрелил в кого-либо из их товарищей, все матросы выскочили из-за своих прикрытий, размахивая ножами и топорами, которые они все время не выпускали из рук. Но увидев убитую птицу, сразу поняли, в чем дело.

— Охота была вам, капитан, тратить заряд на эту дрянь! — презрительно заметил Эрмоса. — Напрасно трудились; у нас на борту есть другая, более лакомая и обильная закуска.

— У тебя карабин заряжен, Ретон? — обратился сеньор Ульоа к боцману вместо ответа лоцману.

— Да, капитан.

— Давай его сюда. А мой вот возьми, его нужно зарядить. Запасшись новой двустволкой, дон Хосе, с пылающими от едва сдерживаемого гнева глазами, обернулся к Эрмосе и крикнул:

— Ты опять за свое? Повтори-ка, что ты сказал!

Чувствуя, что начинается новое действие их страшной драмы, команда сплотилась вокруг своего предводителя. К дону Хосе примкнули боцман и дон Педро, оба вооруженные.

Несколько мгновений Эрмоса молчал, очевидно взвешивая в уме возможные последствия своих слов, затем решительно проговорил:

— Что ж, и повторю. Я сказал, что не стоило труда убивать эту птицу, которой хватит не больше как на троих. Ведь теперь не прежние дни, когда у нас всего было вдоволь и мы искали в пище разве только разнообразия.

— А разве что-нибудь хуже, чем ничего! — продолжал дон Хосе.

— Бывает, что иногда и хуже. Вы знаете, капитан, что у нас на борту есть нечто, чем гораздо лучше можно утолить голод всех нас, нежели эта дрянь… Вы сами можете воспользоваться ею, если брезгуете нашим угощением.

— Каким? — грозно спросил дон Хосе.

— А! Вы все еще разыгрываете из себя ничего не понимающего? — насмешливо произнес лоцман. — Ну, я объясню, если вам так желательно. На наше счастье, судьба послала смерть товарищу Эскобадо. Вот его тело и послужит нам…

— И ты осмеливаешься говорить мне такие гнусности в лицо?! — вне себя крикнул капитан.

— Голодный человек на многое может осмелиться, — мрачно ответил лоцман. — Мы дошли до такого состояния, что готовы на все, лишь бы утолить мучающий нас голод. Не правда ли, товарищи?

Гул одобрительных возгласов послужил ему ответом.

— Негодяи! — воскликнул честный моряк, содрогавшийся и перед тем, что задумала озлобленная голодом команда, и перед необходимостью усмирять ее лишним кровопролитием. — Неужели вы за несколько дней так озверели, что потеряли всякую совесть и стыд? Не узнаю в вас своих прежних добрых товарищей и примерных людей.

— Пустое брюхо ничего не чувствует, кроме голода, — пробурчал Эрмоса, все-таки невольно опустив глаза перед пылавшим негодованием взором капитана.

— Нет, я все-таки не допускаю мысли, чтобы вы позволили себе совершить такую гнусность у меня на глазах, — говорил дон Хосе, надеясь смягчить очерствевшие сердца.

— Мы вас не заставим насильно смотреть, капитан. Можете уйти. Не мешайте только нам делать то, к чему нас вынуждает необходимость, — не сдавался лоцман.

— Друзья, подумайте, ведь это ваш бывший товарищ! Как же вы можете решиться трогать его с такой ужасной целью насыщения им? Опустите лучше его тело скорее в воду — по крайней мере, у вас не будет соблазна, и вы избавитесь от страшного греха, — продолжал дон Хосе, стараясь говорить как можно сдержаннее.

— Нет, капитан, мы на это не согласны! — вскричало несколько решительных голосов.

— Ну, так я заставлю вас, негодяи!.. Я еще ваш капитан! Сию минуту опустить в воду тело умершего! Слышите? Иначе буду стрелять в вас, как в бешеных зверей!

— Стреляйте! Мы все заодно, и ни один из нас не будет повиноваться вам в этом деле, — неустрашимо заявил Эрмоса.

— Да ведь это самый настоящий бунт.

— Ну, бунт так бунт. Называйте, как хотите, — от этого ничего не изменится. Над нами сейчас только одна власть — голодный желудок.

— А я повторяю, что я еще ваш командир, и приказываю тотчас же опустить мертвое тело в море! — вскричал Ульоа. — Это мое последнее слово! — прибавил он, прикладывая к плечу карабин.

Но вместо того чтобы повиноваться, команда с угрожающим видом окружила мертвое тело, опасаясь, как бы боцман или дон Педро не бросили его в воду.

— Расходитесь, мерзавцы! — громовым голосом снова крикнул Ульоа.

— А, черт бы тебя побрал! — воскликнул, в свою очередь, Эрмоса, подскакивая к нему с поднятым ножом. — Что ты все пугаешь нас своим оружием? Не с голыми руками и мы. Эй, товарищи, за мной!

Грянул выстрел, и предводитель бунтовщиков упал мертвый к ногам капитана: пуля пробила ему навылет висок.

Рев ужаса и ярости со стороны мятежников потряс воздух. Затем вдруг воцарилось гробовое молчание. Казалось, на несколько мгновений все оцепенели.