В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович - Страница 77

Семья моя жила в Нормандии — как раз там, где была высадка союзников, и немцы их всех выселили. Только из газет я узнал, что мой брат стал известным футболистом — вратарем. Благодаря этому мне удалось найти родных.

НТС В ПРИБАЛТИКЕ: ОТ НАРВЫ ДО НОРИЛЬСКА

Интервью с Раисой Ионовной Матвеевой-Рацевич

— Как вы попали в эмиграцию?

— Я родилась в Эстонии, а родители мои прибыли из Петрограда.

Когда вы впервые услышали об НТС?

— В 1935 году, при первом знакомстве с моим будущим мужем, Леонидом Дмитриевичем Матвеевым.

Что тогда представлял собой НТС в Прибалтике?

— Это был начальный период организации в Эстонии. Там действовали другие эмигрантские объединения — Братство русской правды, спортивное общество «Витязь», Русский клуб, РСХД, русские скауты — морские и сухопутные… Ведь Нарва и вся принарвская часть Эстонии была русской, по-эстонски говорили, как правило, лишь в административных учреждениях. Выходила русская газета «Нарвский листок».

НТС был на подпольном положении — официально мы существовать права не имели — СССР под боком, и местные власти боялись испортить отношения с могучим соседом. Все проводилось конспиративно — мы имели право знать лишь пятерых членов организации.

— В чем заключалась деятельность нарвского отдела?

Так как это было самое начало, нужно было идеологически подготовить наш небольшой кружок. Мы изучали конспекты: кооперацию, солидаризм. Пользовались большим количеством антисоветской литературы: газетами, которые доставлялись из-за границы. По газетам мы знали фамилии Байдалакова, Георгиевского. Мы должны были пропагандировать идеи Союза нашему окружению.

— А операции по переходу границы, по переправке литературы?

— Этого не было. Нам нужно было искать квартиры, где мы могли бы собираться, не вызывая подозрений. Первое время такой квартирой стала наша — мой браг тоже был вовлечен в организацию. Потом, опасаясь слежки, мы сняли другую квартиру. Но средств не хватало, и мы ей пользовались недолго. Потом начали встречаться в Русском клубе, под видом исторического кружка. Там мы больше всего занимались изучением положения в СССР — ведь в местных газетах об этом не писали.

В 1936 году моего мужа призвали на военную службу — на этот год работа прекратилась. В следующем году в Нарве состоялся колоссальный русский певческий праздник — туда приехало большое число русских из разных стран. Все — в национальных костюмах. Праздник длился три дня. Поле для нашей деятельности здесь было большое.

— Сколько членов НТС насчитывалось в Эстонии к 1940 году?

— Группы были в Нарве, Таллине и Тарту, а сколько в них человек — не знаю. Уполномоченным от Центра был Ходоровский в Таллине.

— Чем вам запомнилась советская оккупация 1940 года?

— Радио тогда еще не было широко распространено, но те, у кого были радиоприемники, начали говорить, что завтра советские войска войдут в Нарву. Уже к четырем утра на горе в Знаменской, где проходило Ленинградское шоссе, собралось много народу. Кто-то ждал со страхом, представляя, что нас ожидает, а кто — с радостью. Ведь в Нарве находилась Кренгольмская мануфактура, среди рабочих которой было очень много прокоммунистически настроенных людей.

Мы смотрели на дорогу и ждали. Первой появилась небольшая танкетка. За ней шли солдаты. Помню, нас удивило, что мы не увидели солдат в высоких сапогах. Они шли в обмотках, усталые, изможденные. Это можно было объяснить долгим маршем, но все они были очень худы.

После этого на большой зеленой площадке за церковью в Ивангороде был устроен митинг. Агитаторы рассказывали о прекрасной жизни в СССР. А советские офицеры удивлялись — что это у вас тут одни буржуи собрались? Присутствовавшие фабричные рабочие были нарядно и хорошо одеты, что для советских было в диковинку.

— Когда начались аресты?

— Почти сразу после их прихода. После отступления Юденича в Нарве осталось немало офицеров Белой армии — их арестовали сразу. Затем пошли поголовные аресты среди русской интеллигенции — без особого разбора. «Брали» педагогов, учителей, врачей, юристов. В гимназии, где я училась, работал весьма социалистически настроенный педагог Кузьма Иванович Плотников — его тоже посадили. Сажали купцов, собственников магазинов — ведь Эстония была капиталистической страной, так что было кого сажать.

— Когда пришли к вам?

— 22 июня 1940 года арестовали моего мужа. Причем арестовала его эстонская политическая полиция. От эстонцев мне удалось узнать, что через два дня всех арестованных отправят в Таллин. Я пришла на вокзал и успела даже попрощаться с мужем за руку. Увидев меня в окно, он сошел по ступенькам, — их везли в общем вагоне. Это была наша последняя встреча.

— Вы сказали, что его арестовала эстонская политическая полиция. Значит, она выполняла задания НКВД?

— Да. В день ареста мы были дома. Неожиданно постучали в дверь. Мы выглянули в окно и увидели двоих в штатском. Так как аресты уже шли, я сказала мужу, чтобы он бежал через черный ход, пока я замешкаюсь у двери. Но они заметили его на улице и бросились за ним. Обыска не было.

— Кто еще из членов НТС тогда был арестован?

— Мой брат Георгий Богданов — в это время он был в Таллине. Сергей Толкачев, мой одноклассник — там же. Калегин, Борис Агеев, Олег Тимофеев — все из нашей группы. По Эстонии арестованных членов НТС было больше — Ходоровский, Лишин, о других я не знаю.

На следующее утро я села на поезд и поехала в Таллин. Там встретила Тамару Павловну Лаговскую и еще одну даму — они тоже искали своих арестованных мужей. Мы вместе ходили но всем таллинским тюрьмам — везде нам отвечали, что наших мужей там нет.

Я в Нарву уже не вернулась — осталась в Таллине. Первое время работала в вокзальном буфете. Вскоре моя подруга Тамара Юрканская (тоже член НТС) устроила меня в Эстонское морское пароходство — машинисткой. Потом перевели в инспекцию морского регистра.

О наших мужьях никто из нас ничего узнать не сумел. После мне кто-то сказал, что все они — в Ленинграде, в «Большом доме». Мы пытались добиться разрешения отправлять им передачи, хотя бы деньгами. Просьбу удовлетворили — несколько месяцев мне удавалось отправлять мужу по сто крон в месяц — деньга принимали.

Видимо, меня искали в Нарве, потом начали искать в Таллине, и вскоре нашли.

Так как я жила в районе, подчиненном морскому НКВД, меня стали вызывать туда. Больше всего их интересовало, чем занимался мой муж. Но я отвечала, что толком ничего не знала. На допросы я ходила с чемоданчиком: мыло, полотенце, зубной порошок. Понимала, что меня могут арестовать в любой момент.

Самым неприятным был допрос накануне Пасхи, как раз во время церковной заутрени. Расспрашивали обо всех моих знакомых. В частности, задали вопрос о Наталье Янсон — очень религиозной женщине аристократического происхождения. Я ничего им не сказала, кроме того, что Янсоны — религиозные люди. Потом я пришла в эту семью и спросила: что мне отвечать в следующий раз? Она дала мне иконку и сказала: когда придешь к ним, ни о чем не думай — отвечай то, что само придет на ум.

На последнем допросе их в комнате было трое. Вопросы дурацкие. Вдруг неожиданно погас свет. Страх на меня напал, но я этого не показала. Через минуту свет зажегся. Для чего они это сделали — не знаю.

После этого случая мое дело передали в другое место, другому человеку. Разговоры шли в основном на религиозную тему. Например, один раз он мне сказал, что его мать знала Иоанна Кронштадтского! Последний раз я должна была явиться к нему 22 июня 1941 года. В дверь стучала напрасно — его уже не было.

На работу я продолжала ходить. При мне арестовали одного из наших инженеров, в прошлом — капитана дальнего плавания.

На всех углах были развешены объявления: «Кто вовремя не явится из отпуска, будет расстрелян», «Кто самовольно уйдет с работы, будет расстрелян». Однажды, выйдя на работу, я услышала какой-то странный шум. Когда пришла в нашу контору, увидела бухгалтера, метавшегося по комнате. Он сказал: «Вы что, ничего не видите?! Посмотрите в окно!»