В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович - Страница 48

Я стоял возле станции метро и поджидал Лермонта, когда тот появился в полковничьей форме: я не знал, плакать мне или смеяться! Оказывается, он надел ее еще в самолете, надеясь шокировать британских таможенников. По те лишь хладнокровно проверили его британский паспорт: подданные Ее Величества имеют право носить все, что им вздумается. Даже форму советского полковника.

Они честно рассказывали мне обо всех допущенных нарушениях. Я честно описывал все это в своих отчетах.

Вот это и было моей ошибкой.

В тот день я приехал в Майнц и направился в штаб. Алекс к тому времени уже работал здесь — участок «Озеро» был моим полноценным владением. Алекс резко начал говорить о том, что я плохо готовлю «орлов» — они нарушают инструкции! Я возразил, что его «орлы» так же нарушали инструкции, как и мои. Что провалов не было, что у нас не разведшкола, что я не мшу проконтролировать соблюдение «орлами» всех инструкций.

Потом все те же обвинения повторила Бригитта. Она сказала, что Участковый должен установить с «орлом» «внутренний контакт». На вопрос, как она себе это представляет, ответить не смогла.

Все это начинало мне не нравиться. Недопонимания и трения с «эмигрантскими детьми» были и ранее, но это было уже слишком.

Но в единственном настоящем провале меня никто никогда не обвинял.

Это было в 1985 году. «Орел» был из города Брэдфорд, славный парень, который отправлялся в СССР на поезде, за свой счет. Через друзей-консерваторов я вышел с ним на связь, он согласился взять с собой несколько писем в советских конвертах и бросить их в почтовый ящик на советской территории. Операция обещала быть несложной. Конверта было четыре, но адресованы они были трем «контактам». Более значительный объем литературы в такое долгое путешествие брать было рискованно. Вторая часть задания была гуманитарной — передать вещи сестре Галанскова.

Кличка «орла» была Чибис. Когда об этом узнали в штабе, удивились — когда-то это была кличка Бориса Евдокимова, члена НТС, захваченного КГБ. Он провел в психушке не один год. Совпадение.

Письма были спрятаны у «орла» на ноге. В случае нательного обыска инструкция была простой — стоять и не шевелиться, такие обыски очень часто были поверхностными.

Поезд остановился на пограничной станции Чоп. Как когда-то говорил один мой знакомый, это название напоминает хлопок ладоней, означающий, что кого-то поймали…

Один из пассажиров поезда провозил что-то запретное. Кто и что — никто не знает. Но пограничники устроили нательный обыск всем остальным пассажирам. У Чибиса сдали нервы. Он снял с ноги письма и сунул их за батарею в купе.

Это было первое место, куда заглянул пограничник. Он достал письма и спросил — чье это? Все пассажиры промолчали. С поезда сняли двоих, чьи места были возле батареи — Чибиса и пожилого английского коммуниста, который ехал в СССР, чтобы своими глазами увидеть перестройку…

Поезд ушел. Вещи двух незадачливых пассажиров поставили на платформе. Привели пограничную собаку, дали ей понюхать найденные письма и пустили к вещам, чтобы она нашла чемодан «преступника». Не знаю, чем кормили этого бедного пса, но он кинулся к чемодану английского коммуниста и поднял лай! Бедный старик еще раз начал объяснять, что обожает Горбачева и никакой антисоветчины провозить не может.

Обоих посадили на следующий поезд и отправили в Москву — продолжать путешествие. На квартиру сестры Галанскова Чибис уже не пошел — слежка за ним была установлена блокирующая. Хмурый человек ходил по пятам, не скрывая своих намерений. Но на выезде из СССР его никто не задерживал, и он благополучно вернулся в Англию.

Для меня это было шоком. Из-за этого провала в России могли арестовать трех человек. И это было бы на моей совести. Конечно, меня никто не обвинял в провале, ведь «орел» знал, что в случае обыска нельзя проводить какие-либо манипуляции с листовками, но…

Мне опять могли сказать, что я неправильно выбрал «орла». Или «не установил внутренний контакт». Но Бригитта меня ни в чем не обвиняла. Наоборот, она сказала, что это часть нашей ответственности. Мы не можем предугадать всего. Альтернативой было бы — ничего не делать.

Через некоторое время Бригитта сообщила мне, что один из «контактов», которым были адресованы письма, вышел на связь и сообщил, что к нему приходили гебисты. Он от всего открестился, заявив, что не отвечает за письма, которые ему посылают без его ведома. Развивать это дело «товарищам» самим было не с руки — уже началась перестройка. Никто не пострадал.

До 25 лет я курил лишь изредка — в компании. Но после этого случая вредная привычка осталась.

В 1984-м я на два месяца застрял во Франкфурте — ждал британскую визу. Писал для «Посева». Просматривая последние сообщения о положении политзаключенных в СССР, наткнулся на несколько знакомых фамилий. Некоторых я знал лично. Они сидели в Пермском лагере. Официально политзаключенных в Советском Союзе не было. Так что все, кто сидел по статье 70 («антисоветская агитация и пропаганда») официально числились «уголовниками». Моя мать, которая сидела по статье 190 часть I («распространение злостных клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»), отбывала срок в уголовном лагере. Разница между этими статьями — никакая. Только в сроках — и значительная: по 190-й давали до трех лет лагерей и до пяти — ссылки, а по 70-й до 15 лет и пять — ссылки. Но по семидесятой сидели в специальных лагерях. Одним из них был Пермский.

Как можно было помочь этим людям из Франкфурта? Конечно, наши «орлы» переправляли деньги и вещи для их семей. Организация Международное общество защиты прав человека (МОПЧ), созданная в 1972 году по инициативе бывшего руководителя «Закрытого сектора» Ивана Ивановича Агрузова, устраивала кампании в их защиту на Западе.

Но как можно было донести информацию о людях, отбывающих срок «за политику» внутри страны? Ведь своей радиостанции у нас не было.

Для средних советских людей все, что было связано с этими лагерями, оставалось тайной. Равно как и то, что в стране вообще есть политические заключенные. На разоблачение своих тайн режим всегда реагировал крайне болезненно.

В редакции «Посева» было немало самых разнообразных советских справочников, которые использовались для акции «Стрела». Пользуясь вынужденным простоем в основной работе, я часами просиживал за ними, выбирая самые различные адреса в Пермской области. В основном адреса учреждений. Иногда исходил из того, что в каждом городе СССР есть улица Ленина. Так и писал адрес: город такой-то (из энциклопедии), улица Ленина, дом 1, Хозяину. В надежде, что это письмо до кого-нибудь в Пермской области дойдет.

Я написал разработку «Операции Пермь». Составляется листовка с информацией о Пермском политическом лагере. Вместе с нашим основным материалом «Это моя страна» вкладывается в советский почтовый конверт с одним из отобранных мною адресов в Пермской области. Несколько «орлов» из разных стран в течение одного месяца сбрасывают десятки этих писем в почтовые ящики в Москве и Питере. Все.

Идею Бригитта одобрила. Операция была проведена, потом об этом опубликовали статью в «Посеве» (№ 1,1985).

В сентябре 1984 года многие жители Пермской области, где в Чусовском районе находятся одни из самых строгих лагерей для политзаключенных, получили письмо Народно-трудового союза российских солидаристов. Ниже содержание этого письма в отрывках и пересказе.

«Граждане Пермской области!

Вы, наверно, уже не раз слышали о расположенных неподалеку от места вашего проживания исправительно-трудовых лагерях, а то и бывали в тех местах. Многим из вас, наверно, известно и о не совсем обычных заключенных некоторых из лагерей — о политических заключенных.

Советская власть, сделавшая ложь одним из главнейших своих орудий в борьбе с политическими противниками, формально не различает между ними и уголовными преступниками; их судят по Уголовному Кодексу и держат вместе с уголовниками. Они ни в коем случае не убийцы, не растратчики и не воры, а держат их в условиях, куда более тяжких, чем воров (…). Это условия голода, холода и изнурительного труда. Но мало этого, это еще и условия изоляции от внешнего мира, полного отрыва от семьи, от друзей, от народа, полная невозможность продолжать начатую ими борьбу за изменение политического строя в пашей стране, за улучшение жизни в России и ее народов, за политическую свободу, за освобождение культуры и экономики нашей страны от навязчивой опеки государства (…).