Капитан Темпеста - Сальгари Эмилио - Страница 42

— Неужели нам эта игра обойдется так дешево? — говорил венецианец греку. — Не верится мне в такое счастье.

— Что же, бывают ведь и полные удачи у людей, — сказал в ответ Никола. — Если только черт не вмешается в последнюю минуту, мы выиграли. Шиабека, наверное, уже потоплена и…

— Да, но должно же ее бесследное исчезновение возбудить подозрения этой турчанки…

— Очень может быть, что и возбудит, но разве мы должны отвечать за это? С чего же придет ей в голову, что это дело наших рук? — возражал грек. — Если же эта разряженная тигрица и догадается, то мы будем уж далеко, и пусть она попробует догнать нас. А что вы скажете о виконте?

— Я положительно изумлен его хладнокровием. Я так и ожидал, что он при виде герцогини сделает что-нибудь такое, что выдало бы нас всех с головой. Это было бы вполне естественно при такой неожиданности для него. Значит, вы все-таки успели его предупредить?

— Да, но не тем путем, как я сначала думал. Хорошо, что он из понятливых, и достаточно было одного взгляда Эль-Кадура, чтобы заставить его сдержать себя.

— Да, опасная была минута! Слава Богу, что все обошлось благополучно… Однако нельзя сказать, чтобы он выглядел хорошо. Судя по тому, что от него осталась одна тень прежнего, думаю, что Гараджия заставляла и его ловить пиявок наряду с простыми невольниками.

— И я так думаю, синьор, — говорил грек. — Я пробыл в ее власти целых три месяца, и знаю, на что она способна, не будь с ней этих проклятых янычар, я бы на прощанье непременно всадил ей пулю в голову, в отместку за несчастных христиан, над которыми она так жестоко издевается.

— Ну, не будем говорить о том, чего нельзя, Никола… Посмотрите, как великолепно держит себя в седле герцогиня: не уступит и самому лучшему наезднику!

— А храбрость-то какая! Одна она стоит всех нас вместе взятых… Я слышал, как она тут билась на поединке с капитаном Метюбом, который считается лучшим бойцом во всей турецкой морской армии, и шутя повергла его к своим ногам.

— Да, она победила даже самого Мулей-Эль-Каделя, с которым никто другой из нас не решался схватиться… Вообще, с ней мы можем быть вполне спокойны: раз она за что берется, то всегда доводит до конца.

— Это верно, синьор. Но все-таки погодите хвалить день раньше вечера, — наставительно заметил Страдного.

Герцогиня и турчанка скакали впереди всех, погруженные в свои мысли, видимо, ни на что не обращая внимания и не обмениваясь ни одним словом. Когда они спустились на берег, Элеонора провела рукой по лицу, как бы желая прогнать назойливые мысли, и, указывая на галиот, с полураспущенными парусами мирно покоившийся на якоре в расстоянии всего одного узла от берега, сказала:

— А вот и мой корабль.

— Да? А что же это не видно шиабеки? — удивлялась Гараджия. — Ее отсутствие меня очень тревожит, — говорила турчанка, окидывая глазами море, где не было видно ни одного паруса, кроме тех, которые раздувались на галиоте. — Уж не случилось ли чего-нибудь особенного по ту сторону острова?

— А что же там может случиться, Гараджия?

— Туда могли подойти венецианцы. У них еще остались корабли.

— Немного и притом, что они могут сделать теперь, когда по всему острову победоносно развевается знамя пророка и все бывшие на нем христиане истреблены?

— Мало ли что!.. Ну, хорошо, подождем немного и спросим твоих людей на галиоте. Они, наверное, скажут нам, что сталось с моим кораблем. Не мог же он исчезнуть так, чтобы никто из них не заметил этого?

Пока всадники спешивались, с галиота была спущена шлюпка и быстро подошла к берегу. На ней были те два матроса, которые все время оставались на галиоте, и Олао, посланный к ним ночью греком Страдиото из крепости.

— Здесь стояла шиабека, куда она делась? — поспешила осведомиться у них комендантша крепости.

— Была, госпожа, — почтительно ответил Олао, — но давеча на заре подняла паруса и направилась вдоль берега.

— Разве показался какой-нибудь вражеский корабль на горизонте? Или еще что случилось?

— Вчера вечером на юге действительно виднелся корабль, как будто направлявшийся к острову. Должно быть, шиабека пошла ему навстречу, чтобы узнать, откуда он и чей.

— Ну, значит, она скоро вернется… Уж не венецианский ли это корабль?.. Гм!.. Посадите прежде всего на галиот вот этого христианского пленника и оставьте его крепко связанным в междупалубье… или, еще лучше, заприте его в каюту и приставьте к двери караул, слышите?

— Будь покойна, госпожа: об этом уж позабочусь я, — поспешил сказать Страдного.

Пленник держал себя совершенно спокойно. Ободряемый взглядами герцогини, которые она украдкой бросала ему, он первый сел в шлюпку, потом в нее поместились Николо Страдного, старый далмат и четверо матросов из числа тех, которые находились в эскорте молодой венецианки. Шлюпка с этими пассажирами быстро направилась к кораблю.

— Так не забудь же, Гамид, что я жду твоего скорого возвращения и надеюсь услышать от тебя приятную весть о том, что твоя сильная рука отомстила Мулей-Эль-Каделю за меня, — говорила между тем Гараджия, следя глазами за удалявшейся шлюпкой. — Если ты это сделаешь, я назначу тебя губернатором замка Гуссиф и через своего деда попрошу тебе те отличия, которые ты сам пожелаешь.

— Ты слишком добра ко мне, госпожа… — начала было герцогиня, но турчанка быстро прервала ее нетерпеливым восклицанием:

— Опять «госпожа»?.. Ведь я уже просила тебя звать меня только по имени!

— Виноват, Гараджия, я не привык так называть женщин, которые мне не сродни… Повторяю — ты слишком любезна ко мне…

— Ты заслуживаешь гораздо большего, Гамид… Ну, прощай пока, эфенди, — продолжала Гараджия, крепко пожимая мнимому юноше руку. — Мои глаза будут следить за тобой по морю.

— А мое сердце — биться для тебя, Гараджия, — утешала ее герцогиня, думая про себя совсем другое. — Лишь только убью Дамасского Льва, тотчас вернусь к тебе.

Но вот вернулась шлюпка, доставившая пленника и его провожатых на борт галиота. За ней шла другая, поменьше. Элеонора села в первую вместе с Перпиньяно, Эль-Кадуром, Бен-Таэлем, невольником Мулей-Эль-Каделя, и несколькими греками и через минуту уже быстро неслась к галиоту, между тем как остальные спутники усаживались во вторую шлюпку.

Опираясь на лошадь, которую держала под уздцы, Гараджия полными слез глазами следила за мнимым сыном мединского паши. Прекрасное лицо жестокой турчанки было окутано облаком печали.

Между тем находившиеся уже на галиоте ренегаты поспешно распускали все паруса и поднимали якорь. Почувствовав под своими ногами родную, так сказать, палубу, дедушка Стаке сразу вошел вновь в привычную роль и весело командовал.

Якорь быстро был поднят, и когда на борт взошла вторая партия пассажиров, корабль сначала двинулся немного вперед, потом плавно повернулся под нажимом руля, управляемого умелой рукой Николы, и спокойно направился к выходу с рейда.

— Жду тебя, Гамид! — послышался с берега отчаянный крик Гараджии.

Герцогиня сделала ей прощальный знак рукой, между тем как с ее губ сорвался веселый смех, заглушаемый раскатами громового голоса дедушки Стаке, кричавшего:

— Благодарим вас за угощение! Не взыщите, что плохо пришлось с вами расплатиться!

Он прокричал эти слова на своем языке, и турки могли принять их за дружеский прощальный привет, так оно, очевидно, и было, судя по тому, что они ответили ему пожеланием счастливого пути и маханием фесок.

Когда корабль скрылся из виду, обогнул мыс, Гараджия вскочила на коня и понеслась обратно в замок, сопровождаемая своими янычарами. Лицо ее все более и более омрачалось. Удаляясь от берега, она не раз останавливалась и, обернувшись назад, подолгу смотрела на море, хотя там уже давно ничего не было видно.

Наконец, добравшись до вершины возвышенности, она дала коню шпоры и бешеным галопом помчалась по ровной площадке, на которой стоял замок. Янычары остались далеко позади.

Когда она готовилась въехать на опущенный мост, ей бросился в глаза скакавший ей навстречу, со стороны болот, высокого роста капитан янычар с громадными усами. Лошадь его, прекрасный арабский скакун, была вся в пене. При виде этого всадника Гараджия остановилась, между тем как со всех сторон стали сбегаться янычары с дымящимися фитилями пищалей.