Капитан Темпеста - Сальгари Эмилио - Страница 20

Чело турецкого витязя мгновенно прояснилось при этих любезно сказанных словах, и на губах его мелькнула улыбка.

— Да, я согласен, — сказал он, — что лучше быть побежденным рукой женщины, нежели мужчины… Но все-таки я желал бы, чтобы об этом знали только мы одни и чтобы от моих соотечественников навсегда было скрыто, кто в действительности капитан Темпеста. Они держатся разных со мной взглядов.

— Даю вам слово, Мулей-Эль-Кадель, что от меня никто не узнает этой тайны, — поспешила его окончательно успокоить молодая девушка. — Кроме двух находящихся сейчас здесь моих испытанных друзей, в Фамагусте было всего три лица, которые знали ее, но в настоящее время их уже нет на свете: Мустафа никого из них не оставил в живых.

— Да, великий визирь — зверь, опозоривший в глазах христианского мира всю турецкую армию. Я думаю, и сам Селим, хотя и не отличающийся особенным великодушием и мягкостью, не одобрил его. Побежденные имели полное право на пощаду за проявленную ими храбрость и стойкость… Однако что же мы говорим об этом, когда есть кое-что более важное для нашей беседы. Синьора, я узнал, что вы нуждаетесь в подкреплении ваших сил, и приказал своим слугам захватить с собой закусок и вина.

Молодой турок сделал знак своим неграм, которые тотчас же приблизились и достали из принесенных ими корзин холодное мясо, хлеб, покрытую плесенью бутылку французского вина, сухари, бисквиты, кофе в особой грелке, пару ножей и две чашки.

— К сожалению, другого ничего не могу предложить, — говорил Мулей-Эль-Кадель. — Хотя стол самого визиря превосходно снабжен, у его подчиненных не достает многого, к чему они привыкли.

— Я и на это не могла рассчитывать, и очень признательна вам за вашу заботливость, — сказала молодая герцогиня с сердечной улыбкой. — Но мои друзья более меня настрадались от недостатка пищи, уже по одному тому, что они как мужчины имеют лучший аппетит… Угощайтесь, синьор Перпиньяно, и ты также, мой верный Эль-Кадур, — прибавила она, указывая на закуску.

Сама она удовольствовалась чашкой кофе, налитой ей молодым турком и бисквитом, между тем как ее лейтенант и араб, пропостившись более двадцати четырех часов, с волчьим аппетитом набросились на более существенное.

— Так, скажите мне, синьора, что я должен сделать для вас? — спросил Мулей-Эль-Кадель, когда молодая девушка отставила выпитую чашку и отказалась от второй.

— Я попрошу вас помочь нам выйти из Фамагусты, — ответила она.

— Вы желаете возвратиться в Италию?

— Пока нет.

На красивом подвижном лице турка выразилось глубокое изумление.

— Следовательно, вы желаете остаться на Кипре? — произнес он тоном, в котором слышалась как бы затаенная радость.

— Да, до тех пор, пока я не разыщу любимого человека, находящегося у вас в плену, — пояснила герцогиня.

Лицо Мулей-Эль-Каделя заметно омрачилось.

— Кто же этот человек? — уже более сухо предложил он вопрос.

— Виконт Ле-Гюсьер.

— Ле-Гюсьер? — повторил Мулей-Эль-Кадель, закрыв глаза рукой, чтобы сосредоточить свою мысль. — Погодите, начинаю припоминать… А, это, должно быть, один из тех немногих дворян, которые были взяты в плен и пощажены Мустафой, не правда ли?

— Да. Вы знали его лично? — видимо волнуясь, осведомилась молодая девушка.

— Если это тот самый, кого в Никосии называли звездой, душой тамошнего гарнизона, то знал и помню, что о нем шла молва, как о самом доблестном из христианских военачальников…

— Он, он самый… Мне хотелось бы узнать, где его держат в плену.

— Это не трудно будет узнать. Стоит только порасспросить кое-кого у нас.

— Может быть, эти дворяне были отправлены в Константинополь, вы не слыхали об этом?

— Нет, и мне кажется, что у Мустафы были особые намерения относительно этих пленников… Вам желательно освободить их всех до вашего возвращения на родину?

— Нет. Я приехала сюда в качестве капитана Темпеста исключительно с целью вырвать из ваших рук виконта Ле-Гюсьера, но если бы удалось освободить вместе с ним и остальных пленных, я, разумеется, была бы очень довольна.

— А я до сих пор думал, что вы взялись за оружие против нас только из ненависти к мусульманам.

— Вы ошиблись, Мулей-Эль-Кадель.

— Очень рад этому, синьора… Хорошо, ваше желание будет исполнено. Сейчас неудобно пойти к Мустафе, но завтра днем я обязательно побываю у него и узнаю, где находится Ле-Гюсьер, будьте покойны. Сколько с вами будет спутников? Я приготовлю вам турецкие одежды, чтобы удобнее было вывести вас из Фамагусты. Сколько же нужно? Три?

— Нет, пять, сказал Перпиньяно, — По соседству с нами скрываются еще двое христиан — венецианских моряков. Они умирают с голода в затхлом погребе. Я обязан им спасением своей жизни, поэтому просил бы взять с собой и этих бедняков. Без нашей помощи они обречены на верную и ужасную смерть.

— Отлично, — проговорил Мулей-Эль-Кадель. — Я хотя и бьюсь против христиан, потому что должен это делать как мусульманин, но я не палач их. Постарайтесь, чтобы эти люди завтра были здесь с вами.

— Благодарю вас, эфенди. Я так и был уверен, что благородство и великодушие Дамасского Льва не уступят его доблести, — сказал венецианец.

Молодой турок вежливо поклонился ему, по-рыцарски поцеловал руку герцогини и, приготовившись уходить, сказал:

— Клянусь Кораном, что сдержу данное вам слово, синьора. Итак, до завтрашнего вечера.

— Благодарю и я вас, Мулей-Эль-Кадель, с дрожью в голосе промолвила герцогиня, видимо тронутая. — Когда я вернусь на родину, скажу там, что нашла и между мусульманами людей не менее великодушных, чем благородные венецианцы.

— Это будет большой честью для нас, — ответил сын дамасского паши. — Прощайте, синьора, или, вернее, до свидания!

Эль-Кадур выпустил молодого турка вместе с его слугами и собаками, после чего тщательно закрыл выход и возвратился на свое место возле ложа герцогини.

Араб только вздохнул.

— А вы вполне уверены в честности и великодушии Мулей-Эль-Каделя, синьора? — вдруг спросил Перпиньяно.

— Вполне. Разве у вас есть сомнения на этот счет, синьор Перпиньяно?

— Я вообще не доверяю туркам.

— Вообще, это понятно, синьор, но Мулей-Эль-Кадель составляет исключение среди своих единоплеменников… А ты что скажешь, Эль-Кадур? Можно доверять Мулею-Эль-Каделю?

— Он клялся Кораном, — коротко ответил араб.

— В таком случае действительно сомневаться более нечего: сдерживать клятву Кораном или на Коране считает себя даже самый негодный из мусульман, — сказал лейтенант. — Ну, теперь я отправлюсь за своими моряками.

— Дай мне, пожалуйста, свои пистолеты и ятаган, Эль-Кадур, — попросил лейтенант. — Моя сабля не может больше служить мне.

Араб молча отдал ему свое оружие и вдобавок накинул ему на плечи свой бурнус, чтобы молодой венецианец мог сойти за мусульманина.

— Прощайте, синьора, — с низким поклоном проговорил Перпиньяно, обернувшись к герцогине. — Если я не вернусь до утра, то это будет означать, что турки убили и меня.

— Бог даст, вернетесь благополучно, да еще и втроем, — сказала молодая девушка, дружески протягивая ему руку.

Немного спустя лейтенант находился уже вне подземелья. Было немного за полночь. В городе стояла тишина, нарушаемая лишь ожесточенным лаем голодных собак, дравшихся из-за своей ужасной добычи — человеческих трупов.

Лейтенант осторожно свернул в маленький узкий переулок, с обеих сторон окаймленный развалинами старых домов, в которых раньше ютилась беднота. Он прошел было уже до половины этот переулок, когда вдруг перед ним появилась фигура высокого человека, облаченного в красивый и богатый костюм капитана янычар.

— А, синьор Эль-Кадур! — насмешливым голосом произнес это человек на плохом итальянском языке. — Откуда это шествуешь, куда и зачем?.. Вот неожиданная и приятная встреча! Хотя и темно, а мои старые глаза все-таки сразу узнали тебя.

— А кто вы? — спросил Перпиньяно, выхватив из бурнуса ятаган и становясь в оборонительную позу.