Город прокаженного короля - Сальгари Эмилио - Страница 2

И опять загудел печально священный гонг в храме Гонэши, возвещая гибель священного животного. Это пал уже четвёртый слон.

Тщетны были все меры, принятые Лакон-Таем для спасения ещё уцелевших трёх белых слонов: их окуривали, их растирали различными мазями, их переводили из одного помещения в другое. Целый отряд прислужников стерёг их. Ни один стебель травы или пучок листьев, ни одно ведро воды не могло быть пронесено в стойла священных слонов, не подвергшись обследованию. На обязанности магутов, то есть погонщиков слонов, лежало отведывать их пищу на тот случай, что кто-нибудь подмешает к ней отраву, и тем не менее двух слонов постигла та же участь, что четырёх предшествующих: они пали в одну ночь. В живых оставался лишь один белый слон — и это был последний.

И вот несколько дней спустя в храме, где содержался этот последний слон, поднялась суета: у него проявились уже знакомые признаки близкой агонии. Он умирал…

— Горе, горе Сиаму! Гибель грозит нашей стране! Гнев богов обрушился на нас! — неслись испуганные возгласы.

В полдень того же дня Лакон-Тай, великий и всегда победоносный вождь, стоял на коленях, словно преступник, перед троном императора со склонённою головою и смертельно бледным лицом.

Зал был полон: у трона стояла стража, у стен — толпы царедворцев, за колоннами — все «тальпоины», или жрецы храмов Ганэши.

Но казалось, это не люди, а призраки, безгласные тени: никто не смел пошевельнуться, никто не смел промолвить слово…

Был слышен только гневный голос Пра-Барда, глядевшего в упор на Лакон-Тая:

— Собака! Я доверил тебе величайшее сокровище моей страны — семерых священных слонов. Где они? Что сделал ты с ними?

— Боги судили…

— Замолчи, раб! — загремел гневно, почти яростно Пра-Бард. — Ты хочешь свернуть на богов свою собственную вину. Покуда слонов оберегали другие, более тебя верные и честные люди, никто не мог жаловаться на гнев богов. Если умирал один «живой Ганэша», то только от дряхлости. Семь слонов погибло в семь недель! И среди них были совсем молодые!

— Я верно служил тебе, государь, на полях битв, защищал своею грудью нашу отчизну от сильных врагов! — промолвил тоном горького упрёка впавший в опалу воин.

Взор императора Сиама как будто смягчился. Казалось, он несколько успокоился, вспомнив действительно оказанные стране великим вождем заслуги.

— Да, ты служил мне и стране! — произнёс император как бы в раздумье. — Но это было и прошло… Весь народ, все мои приближённые теперь винят тебя. Ты не сберёг моих слонов! И ты же сам знаешь, что уже несколько экспедиций, отправленных мною на поиски новых священных животных, остались безрезультатными. Боги отвернулись от Сиама. Боги послали гибель семерым, быть может, последним в мире белым слонам! Теперь остаётся только один белый слон у царя Бирмы, но и это священное животное уже дряхло, и его дни сочтены… Кто же добудет для Сиама нового белого слона, в тело которого воплотилась душа Соммон-Кодома? Кто?

— Если бы ценою жизни своей я мог заплатить за доставление тебе, о государь, белого слона, я не задумался бы ни на минуту пожертвовать жизнью!

— Не торопись! Твоя жизнь не принадлежит уже тебе. У тебя есть уже другие заботы: ты — под судом! Великий совет решит завтра твою участь! — жестоко ответил Пра-Бард.

— Я не прошу милости и пощады себе, о повелитель! Но у меня есть дитя…

— Твоя дочь? Но ты разве не знаешь закона? Кто изменил долгу своему и причинил ущерб владыке своему, да будет тот предан позорной смерти. Если есть жёны у него — да будут выведены на рынок они и проданы, а вырученные за них суммы должны поступить в кассу владыки, чтобы смягчить гнев его. Если есть у преступника сыновья и знали они умысел отца своего — смерть им, а если малолетни они — рабство им. И если есть дочери у преступника — да не будут проданы они на рынке, но обращены в рабство позорное и отданы на потеху черни и нечистых иностранцев…

Словно раненый зверь вскочил Лакон-Тай, но снова упал, простирая руки к изрекшему жестокий приговор владыке:

— Пощады, повелитель! Ни в чём не повинна пред тобою моя дочь, моя Лэна! Пощады!

Но император встал с трона и, не глядя на молившего о пощаде старика, прошёл уже во внутренние покои и захлопнул двери.

Минуту спустя приёмный зал гудел, словно рой потревоженных пчёл, тысячами голосов: толпа царедворцев, слуг, жрецов, волнуясь, сновала по покою, но опасливо обходила всё ещё стоявшего на коленях перед троном старика, словно опасаясь прикосновением к его одеждам заразиться и навлечь на себя гнев владыки…

— Ступай в дом твой, — послышался властный голос начальника дворцовой стражи.

Лакон-Тай поднялся.

— Иди, в доме твоём будешь ты ожидать исполнения решения судьбы твоей. Так сказал властелин! — продолжал тот же начальник дворцовой стражи.

Лакон-Тай побрёл к выходу. Но с каждым шагом его поступь делалась увереннее и твёрже. Ещё минута — он шёл уже с высоко поднятою головою и с презрительно-гордым взором. И люди, попадавшиеся ему навстречу, те самые, которые ещё так недавно пресмыкались перед почти всесильным «великим вождём», а теперь отшатнулись от впавшего в опалу несчастливца, не выдерживали его взоров и отворачивались пристыжённо, давая ему дорогу.

— Да сбудется то, что суждено небожителями! — бормотал про себя Лакон-Тай. — Но ни дворцовые лизоблюды, ни чернь не увидят моей казни… Я — воин, и я никогда не боялся смерти. Так пусть же она придёт на мой зов и избавит меня от позора! Трусы и рабы ждут моей казни, чтобы из зрелища устроить для себя потеху. Этого они не дождутся…

Вернувшись в свой дворец, опальный вождь долго бродил в задумчивости по покоям дома и террасам богатого сада. С наступлением вечера, когда пробил час трапезы, Лакон-Тай позвал к себе дочь, красавицу Лэна-Пра.

— Моё дитя! — сказал он, лаская девушку. — На днях тебе исполнилось пятнадцать лет. Перед тобою — вся жизнь, и пусть будут милостивы к тебе всесильные боги, пусть твой жизненный путь будет усыпан лепестками роз… Я же стар, и… кто знает, что ждёт меня? В мои годы нельзя быть уверенным за завтрашний день… Помни: если я умру, а ты останешься одинокою и, кто знает, может быть, к тебе подкрадётся нужда, — я схоронил в центральном пруде нашего сада фамильные драгоценности, хранящиеся в нашей семье веками, и значительную часть моей военной добычи. Когда понадобится, ты легко добудешь эти сокровища со дна пруда. Никто не подозревает, что золото и драгоценные камни лежат там…

— Зачем ты, отец, говоришь так? — с ласковым упрёком отозвалась девушка. — Ты бодр и здоров. Ты — любимец нашего властелина. Народ обожает тебя. Вся армия боготворит… А ты словно собираешься покинуть этот мир?

Подавив невольный вздох, Лакон-Тай сказал дочери:

— Глупый живёт сегодняшним днём. Мудрый думает и о том, что будет завтра… Не волнуйся же, дитя, и помни, что я доверил тебе большую и важную тайну. Пусть же не знает о сокровище нашей семьи никто в мире, кроме тебя и… И того, кому ты когда-нибудь отдашь своё сердце как твоему мужу… Клянёшься ли?

— Клянусь! — глухим и печальным голосом ответила девушка.

В ту же ночь во дворце Лакон-Тая, победителя бирманцев и камбоджийцев, любимого всем народом вельможи, поднялась суматоха: молодой паж Фэнг, который в обращении с ним старого господина подметил что-то странное, не мог заснуть, поминутно прислушивался к тому, что происходило в соседней комнате, в спальне вождя.

Заглянув в щёлку, он увидел, что старик почему-то рассматривает свой великолепный боевой меч. Это очень удивило верного слугу.

«Неужели мой господин вновь собирается в поход?» — подумал он.

Около полуночи Фэнга словно что-то толкнуло.

— Господин! Ты спишь? — промолвил он тревожно.

Старик не отвечал.

Тогда паж вошёл в спальню и при свете лампады открыл ужасную истину: Лакон-Тай лежал бездыханный. Тут же, возле его ложа, на полу валялся изящной работы золотой флакон.

Подняв и понюхав горлышко флакона, Фэнг воскликнул: