Судьба Илюши Барабанова - Жариков Леонид Михайлович - Страница 3

— Отдал деньги?

— Все до копеечки. Сколько было в кармане, вытащил и отдал.

— А мы как?

Ваня строго взглянул на брата:

— По-твоему, выходит, что мы должны объедаться, а германские рабочие нехай голодают? Так, да?

— Нет.

— А если нет, помалкивай.

— Есть же хочется…

— Терпи. Нельзя только себе заграбастывать. Сперва надо голодным дать. Так только при царе неправильно жили: каждый себе хапал. А теперь все люди будут в Коммуне жить. Понял?

— Понял.

— Вот и нехай германские рабочие купят на наши денежки хлебца.

— Нехай купят… — согласился Илюша.

Ваня улыбнулся, довольный, и тихо, мечтательно сказал:

— А ты знаешь про Коммуну?.. Эх, Илюшка! Это такая жизнь хорошая! Люди будут на аэропланах летать.

А на всей земле ни одного спекулянта не останется, только рабочие и крестьяне!

— Почему?

— Потому что спекулянты и всякие богачи против Коммуны. Не хотят, чтобы бедные тоже хорошо жили. Уцепились за свое богатство и никому не дают!.. Один Ленин может осилить богатеев, и Коммуна обязательно будет.

Илюша болел всю зиму и лишь к весне пошел на поправку. Ваня продолжал торговать рассыпными папиросами и для Илюши придумал дело. Из картона смастерил лоток, повесил ему на шею и велел продавать ириски — их он выменял на папиросы.

Только вот беда: не получилось купца из Илюши.

Дни уже стали длиннее, и время клонилось к теплой поре. С крыш весело сыпалась серебристая капель, пригревало солнышко. В эти часы на Владимирской горке у памятника Крещения Руси собиралось много народу. Отсюда открывался чудесный вид на Днепр.

Илюша бродил в толпе, смотрел, задрав голову, на бронзовую фигуру святого Владимира с крестом в руке и забывал о торговле. Да и мало находилось охотников на его засахаренные ириски, сделанные из прелой муки и горькие на вкус.

Устав бродить, Илюша усаживался на чугунные ступеньки памятника и грелся на солнышке. Нестерпимо хотелось есть, и он, сам того не замечая, поедал ириски, и к концу дня у него не оказывалось ни денег, ни товара.

Ваня даже заплакал от обиды:

— Зачем же ты ириски поел?

— Я нечаянно…

— Эх, ты!.. Я стараюсь, чтобы с голоду не помереть.

Илюша раскаивался, но голод брал верх: история с ирисками повторилась. А на другой день он и вовсе выдумал невесть что — принес за пазухой больного котенка.

— Зачем приволок?

— Жалко… Он мяукает, есть просит. Ты не беспокойся, я ему свой хлеб буду отдавать.

Ваня возмутился:

— Да разве в этом дело, голова садовая? — Он подумал минуту и добавил миролюбиво: — Ладно, оставь, будем втроем жить…

Однажды Ваня примчался веселый и скомандовал:

— Илюшка, собирайся!

— Куда?

— В Москву едем. Один пацан сказал, что товарищ Ленин собирает Коммуну и сам записывает ребят в тетрадку. Хлеба там вволю. А еще одёжу нам военную сошьют — шинель и галифе.

— Настоящие? — удивился Илюша.

— Конечно… Наш отец за Коммуну погиб, — значит, товарищ Ленин нас первыми запишет, хотя у него рука на перевязи…

— Почему?

— В него буржуи стреляли.

— Как же он пишет больной рукой?

— А так: отдохнет немножко и опять пишет…

— Не везет Ленину, — сказал Илюша. — Ну ничего, ехать так ехать!

Бедному собираться — встал да пошел. Прощай, Киев! Оставайся на площади, бронзовый Богдан Хмельницкий, скачущий на коне с булавой. До новой встречи, златоглавая Киево-Печерская лавра над синим Днепром!..

По пути на станцию Илюша и Ваня увидели старичка с ведерком в одной руке и свертком бумаги в другой. Он ходил от тумбы к тумбе и клеил новенькие плакаты. Ребята замерли, когда увидели, что это был за плакат.

Ленин, в черном костюмчике, в клетчатой кепке, стоял на земном шаре с метлой в руках. Весело усмехаясь, он скидывал прочь с земли царя, попика, похожего на жука, и толстопузого буржуя с денежным мешком. Он так крепко вцепился в мешок, что шапка слетела, а сам кричал: «Караул, спасите! Меня Ленин с земли сметает!»

Внизу плаката было написано:

ТОВ. ЛЕНИН ОЧИЩАЕТ ЗЕМЛЮ ОТ НЕЧИСТИ.

За такую вещь, как этот плакат, можно было отдать все. Но у братьев ничего не было, кроме котенка, который прикорнул за пазухой у Илюши. Ваня решил, что уезжать без такой картинки немыслимо. Братья спрятались за скамейкой, дождались, пока старичок уйдет. Тогда Ваня подкрался, осторожно отклеил плакат и велел братишке спрятать его.

— Видал, как он буржуя метлой лупит?

— А почему рука у Ленина не на перевязи?

— Выздоровела, — сказал Ваня.

На вокзале, когда стало темно, братья пробрались вдоль вагонов в голову длинного поезда, туда, где посапывал во тьме небольшой паровозик с керосиновым фонарем спереди.

Ваня тайком забрался по железным ступенькам на паровоз, втащил Илюшу, и они забились под черный маслянистый живот паровозного котла; сидели там тихо, как два воробышка.

Из трубок выбивался теплый парок, и можно было погреть руки.

Вдруг над головой заревел паровозный гудок. Илюша закрыл уши ладонями. Даже котенок испугался и чуть не выпрыгнул из-за пазухи. Поезд медленно тронулся и пополз навстречу кромешной тьме, освещая себе путь тусклым керосиновым глазом.

Из трубы паровоза вместе с дымом выбивались искры, они залетали под котел, где спрятались ребятишки. Так и сгореть нехитро! Братья грелись, прижимаясь к теплому животу котла, и старались не шевелиться, чтобы машинист не заметил «зайцев». А тут котенок запищал, запросил есть.

Ваня рассердился:

— Брось ты его!

Но Илюша прижал котенка к груди, и тот затих.

На первой же остановке помощник машиниста заметил ребят и велел слезть. Трусцой побежали они в станционную кубовую, где находили себе приют бездомные люди. Так было и на этот раз: во тьме кубовой светились огоньки папиросок. Братья молча присели у входа. Ваня отдал братишке буденовку, чтобы согреть его, и шепнул тихонько:

— Документ береги, он за подкладкой…

Постепенно глаза привыкли к темноте, и можно было рассмотреть, кто находился в кубовой. Страшен был лохматый бандюга с одним глазом. Он искоса оглядел ребятишек и спросил у Илюши сиплым голосом:

— Что, шкет, замерз?

— Холодно, — сознался Илюша, — зуб на зуб не попадает.

— Попей водички! — И одноглазый поднес к губам Илюши бутылку.

Мальчик невольно глотнул и закашлялся.

— Ты зачем ему водки даешь? — вступился за брата Ваня.

Бандит ухмыльнулся:

— Теплей будет.

— За такое дело я могу в морду дать, — сказал Ваня и увидел в руке одноглазого нож.

— Не наколись, — сказал бандит. — Выпей лучше и ты, легче станет на душе.

— Мы есть хотим, — сказал Ваня.

— Воровать надо учиться. Если у другого не отнимешь, с голоду подохнешь, — ворчал одноглазый, отхлебывая из посудины.

В кубовой запахло самогоном.

— Копыто, оставь глоток, — послышался хриплый женский голос.

У дальней стены лежала на полу растрепанная полупьяная девица. Возле нее в слабом мерцании свечного огарка двое воров играли в карты.

— Людей душить надо… — продолжал одноглазый. — Если ты голодный, все радуются. Какой-нибудь пузач идет по улице и не смотрит на тебя, за человека не считает, брезгует тобой. Зато ночью прижмешь его в переулке, он и задрожит, как июда…

— Копыто, чего ты там головы пацанам морочишь? — спросила девица. — Лучше скажи: в чем счастье человека?

— Жить и не давать жить другому, — ответил бандит.

Снег задувал через порог кубовой, и некуда было от него спрятаться. Вдруг на станции прозвучали выстрелы. В кубовую вскочил какой-то оборванец и крикнул:

— Легавые!

Все, кто был в кубовой, кинулись к выходу. Илюша видел, как блеснул во тьме нож одноглазого. Выбегая, бандит шагнул через Илюшу. Остальные последовали за вожаком.

Через мгновение в кубовой не осталось ни души. Один Илюша притаился в углу и не знал, что делать. Ему почудился голос Вани. Потом послышались шаги, и в кубовую заглянул человек с наганом в руке, посветил фонарем и заметил Илюшу.