Иисус. Надежда постмодернистского мира - Райт Том - Страница 20

Подобно этим мученикам, Иисус пострадал от последствий морального разложения Израиля.

Израиль вел опасную игру с язычеством, неизменным следствием которой были страдания, претерпеваемые мучениками. В отличие om них, Иисус расценивал само стремление бороться с язычеством как признак морального в разложения. Израиль был очагом националистического революционного движения, и наказанием за что должны были стать римские мeчu, разрушенные здания и бесконечный ряд крестов за городской стеной. Иисус готовился сам понести такой крест ради спасения Израиля. Подводя итог своим npumчам, он в последний р аз поведал народу его историю, npuдaв ей новое, поразительное звучание. Однако рассказчиком и на этот раз оказался не бродячий философ, а царь изгнанного за вpama своего собственного любимого города.

Тем самым он должен был исполнить предназначение Израиля служить миру и быть светом в нем.

Именно так, я думаю, Иисус понимал свое мессианское призвание. Мы уже знаем, что Мессия должен был восстановить (или очистить) Храм и вступить в бой с врагами Израиля. Что же Иисус намеревался сделать для решения этих задач?

Прежде всего, он не собирался восстанавливать Храм в его материальной форме. Он сам готовился стать местом и средством осуществления всего, что олицетворял собой Храм. Иисус был воплощением реальности, символов которой являлась система жертвоприношений. В своем служении он избегал Храм, собственной властью предлагая прошение всем без исключения. Теперь он шел на смерть, желая этим последним и величайшим символическим примером указать людям путь, на котором все, что раньше было связано с жертвоприношениями, стало доступно через него самого.

Иисус был готов вступить и в мессианскую битву. Он уже изложил свои условия; желающий спасти свою жизнь потеряет ее, потерявший же — обретет. Вместо того, чтобы осыпать своих обвинителей оскорблениями и угрозами, подобно мученикам прошлого, Иисус, как свидетельствует многоликая раннехристианская традиция, страдал молча, произнося лишь слова прощения и надежды. Такое столь необычное для мученика поведение не поддается никакому объяснению, и тем не менее оно является достоверным историческим фактом. Всю свою жизнь Иисус поражал окружающих своим поразительным умением сострадать. Его последний подвиг во всей полноте явил его решимость отдать жизнь ради спасения ближних, о которой так часто и с таким благоговением говорила ранняя Церковь.

В другой своей работе я подробно обрисовал намерения Иисуса. Далее следует выдержка из этой работы, поскольку и в настоящий момент я едва ли мог бы что–либо добавлять или исправить.

«Иисус пришел в Иерусалим не просто проповедовать, но умереть. Швейцер был прав; Иисус верил, что Израиль ждут мессианские бедствия и что он должен взять их на себя. Думаю, Иисус пришел к этой мысли гораздо раньше, чем полагал Швейцер (Швейцер считал, что она появилась у Иисуса относительно поздно, будучи корректировкой первоначального видения). Однако это не так существенно. Существенно другое: в Храме и на Тайной вечере Иисус сознательно совершил два символических акта, вобравших в себя всю суть его служения и программы. Первый символ говорил: нынешняя система испорчена и упорствует во зле. Пришло время суду. Однако Иисус — Мессия, через которого ГОСПОДЬ, Бог всего мира, спасет Израиль и мир. Второй символ говорил: вот как произойдет подлинный исход, вот как будет побеждено зло, вот как будут прощены грехи.

Иисус знал, — должен был знать, — что за эти поступки и разъясняющие их слова его, скорее всего, осудят как мессианского претендента и лжепророка, сбивающего Израиль с пути. Он понимал: если он не переубедит судей, те выдадут его римлянам, и он будет казнен как мятежный царь–самозванец. Элементарный здравый смысл, a не обязательно какие–то особенные сверхъестественные способности, заставлял предречь если Израиль продолжит попытки антиримского восстания, Рим поступит с Израилем, как с этим странным мятежником. Однако в сердце символических актов Иисуса, пересказа им израильского Рассказа, лежало нечто гораздо большее, чем политический прагматизм, революционная отвага или жажда мученического венца. Иисус глубоко продумал с богословских позиций ситуацию Израиля и мира, а также собственную роль по отношению к ним обоим. Ему было присуще глубокое чувство призвания и доверия к Богу Израилеву, которого он считал Единым Богом. Он неколебимо верил, — видимо, Гефсимания чуть не поколебала эту веру, но и гефсиманское борение Иисус считал частью битвы, — в то, что, если он пойдет этим путем, сразится в этой битве, то долгая ночь израильского плена закончится и для Израиля и мира навсегда возгорится новый день. Сам он будет оправдан (в это верили все мученики!), и свершится судьба Израиля — спасти мир. Он не просто предоставит передышку ученикам и тем, кто к ним примкнет, вызвав огонь на себя и позволив им скрыться: если он борется с подлинным врагом, то делает это для всего мира. Призвание Раба быть светом миру обретает осуществление в нем, а значит, и его учениках, движение которых изменится после его оправдания. Смерть пастыря приведет к воцарению ГОСПОДА на земле. Оправдание «Сына человеческого» приведет к окончательной победе над злом и установлению всемирного царства.

И Иисус понес свой крест. В этом он тоже видел глубокий символ — не только римского гнета, но и заповеданного им пути любви и мира, пути поражения, ведущего к победе. В отличие от действий Иисуса в Храме и на Тайной вечере, крест — символ не только деятельности, но и пассивности. Не только действия, но и страдания. Кресту суждено было стать символом победы, но не победы кесаря или тех, кто боролся с кесарем его же средствами. Крест стал символом и средством победы Бога.»

Заключение

Идеи, изложенные в настоящей главе, обычно вызывают у моих студентов и читателей отрицательную реакцию. С одной стороны, эти идеи часто кажутся странными и эксцентричными: привыкнув к внешне незамысловатому богословию гимнов типа «Есть холм зеленый вдалеке» и упрощенному представлению о богословии искупления, некоторые христиане жалуются на излишнюю сложность моих аргументов. Можно ли допустить, что Иисус действительно думал о подобных вещах, и как это вообще соотносится с нашей простой верой? В свою очередь, критически настроенные богословы упрекают меня в том, что я претендую на слишком исчерпывающие знания, а также в том, что я приписываю Иисусу такие мысли, которых у него, возможно, и не было.

Последним я отвечаю уже не в первый раз: лучшей исторической гипотезой следует считать ту, которая без излишней замысловатости истолковывает имеющиеся у нас сведения, Многие детали моей картины отличаются от учения ранней Церкви об искуплении, хотя они и предлагаются в качестве основания для этого учения, и, в любом случае, их нельзя просто отбросить в сторону, повторяя известные постулаты («Всем известно, что Иисус и подумать об этом не мог)). Иудеи первого века очевидно мыслили именно таким образом, и есть все основания полагать, что Иисус избрал для себя именно такое прочтение общего повествования.

Первым же я хотел бы напомнить не в последний раз: на пути духовного роста иногда полезно испытывать замешательство от вопросов, пугающих своей сложностью. По сути своего изображенная здесь картина удивительно проста, но эта простота доступна не всем. Она требует пристального внимания к особому и, возможно, странному, даже отталкивающему для нас образу мышления первого века, присущему Иисусу. На самом ли деле мы хотим познавать Иисуса и следовать за ним, или предпочитаем творить себе кумира?

В заключение позволю себе четыре замечания. Прежде всего, все сказанное выше имеет непреходящее значение лишь в случае, если Иисус Назарянин действительно воскрес из мертвых, К вопросу о Пасхе мы обратимся в шестой главе. Здесь же отметим только, что, если бы тело Иисуса осталось в могиле, никто бы токе, после его казни, не придал значения его притязаниям на мессианство или на какую–то символичность своей смерти. Ведь распятый Мессия это пораженный Мессия. Что было проку в столь сложном, возвышенном и, возможно, далее искреннем отношении Иисуса к своей приближающейся кончине? Тем хуже для него. Без воскресения наша вера — лишь показной оптимизм. Именно Пасха доказывает справедливость восприятия Иисусом своей смерти.