Земля осенняя - Саймак Клиффорд Дональд - Страница 2

Едва сознавая, что делает, он вылез из машины. Впоследствии, раздумывая над случившимся, он укорял себя за безрассудство: ведь машина была единственным связующим звеном с пропавшей реальностью. Вылезая, он оперся рукой о сиденье и ощутил под ладонью прямоугольный предмет, на котором его пальцы сомкнулись словно сами собой. Рэнд выпрямился, поднес руку к лицу и обнаружил, что прихватил фотоаппарат, лежавший рядом на сиденье.

Он продолжал раскачиваться в кресле, под которым по-прежнему поскрипывали доски, и размышлял о том, что снимки сохранились до сих пор. Он давно уже не рассматривал их, очень давно, ибо, живя в краю вечной осени, предпочитал удовлетворять лишь повседневные, насущные нужды, как будто норовил отвлечься от мыслей о прошлом, отвернуться от того, что знал — или полагал, что знает.

Решение фотографировать не было сознательным, хотя позже он и пытался убедить себя, что это не так (правда, рассудок все равно отказывался внимать); сейчас Рэнд кисло поздравил себя с тем, что сообразил подкрепить свидетельства памяти, на которые никогда нельзя полагаться целиком и полностью, кое-чем более надежным и достоверным. Человеческое воображение способно творить чудеса, воспроизводить то, чего на деле вовсе не происходило, поэтому безоговорочно доверять ему не следует ни в коем случае. Происшествие, если вдуматься, носило некий мистический оттенок, словно реальность, в которой существовал разрушенный город, находилась в ином измерении и ее нельзя было ни объяснить, ни рационализировать. Рэнд смутно припомнил, как навел фотоаппарат, услышал щелчок затвора и увидел, что с холма на него несется целая толпа. Он кинулся к машине, захлопнул за собой дверцу и включил зажигание, намереваясь сбежать от разгневанных людей, которые находились не далее чем в сотне футах. Однако стоило ему съехать с обочины, как дорога вновь изменилась, стала гладкой и устремилась к городу, который неожиданно обрел прежний облик. Рэнд затормозил и обмяк на сиденье; прошло несколько минут, прежде чем он нашел в себе силы продолжить путь. Теперь он ехал медленно, ибо опасался собственных взвинченных нервов. Он планировал пересечь реку и добраться к ночи до Чикаго, но действительность внесла в эти планы существенные коррективы. Во-первых, его физическое состояние оставляло желать лучшего, а во-вторых, надо было проявить пленку; помимо всего прочего, не мешало как следует поразмыслить. Поэтому, миновав город, он свернул с дороги на лесную стоянку с местом для костра и старомодной колонкой. В багажнике у него имелся небольшой запас дров. Он развел костер, вытащил коробку с кухонной утварью и провизией, достал из нее кофейник, поставил на жаровню сковородку и разбил на ней три яйца. Сворачивая на стоянку, он заметил на обочине человека; тот приближался неторопливым шагом и остановился у колонки.

— Работает?

— Работает, — отозвался Рэнд. — Я только что набрал воды в кофейник.

— Жаркий денек, — сказал мужчина, нажимая на рукоятку. — В такую жару много не находишь.

— Вы идете издалека?

— Да, уже шестую неделю.

Рэнд присмотрелся к незнакомцу. Одежда того было поношенной, но чистой, брился он, по всей видимости, день или два назад, волосы явно нуждались в ножницах парикмахера.

Из крана хлынула вода. Мужчина наклонился и подставил под струю сложенные чашечкой ладони.

— Хорошо, — проговорил он, отдуваясь. — Жажда замучила.

— Как у вас с едой? — спросил Рэнд.

— Плоховато, — ответил мужчина, поколебавшись.

— Загляните в багажник. Там должна быть тарелка с вилкой, думаю, найдется и чашка. Кофе вот-вот сварится.

— Мистер, мне бы не хотелось, чтобы вы решили, будто я свернул сюда…

— Забудем, — перебил его Рэнд. — Вы меня не объедите, тут вполне достаточно для двоих.

Мужчина извлек тарелку с чашкой, вилку, ложку и нож, а затем подошел к огню.

— Мне как-то не по себе, — признался он. — Все произошло так быстро… У меня всегда была работа, целых семнадцать лет.

— Держите, — Рэнд положил ему яичницы и принялся готовить порцию для себя.

Мужчина уселся за деревянный столик поблизости от костра.

— Не ждите меня, — сказал Рэнд. — Ешьте, пока горячая. Если хотите, вот хлеб. А кофе будет чуть погодя.

— Если не возражаете, я возьму кусочек попозже, — отозвался мужчина.

Он назвался Джоном Стерлингом. Интересно, подумалось Рэнду, где сейчас Джон Стерлинг? Бродит по стране, ищет работу, любую — на день, на час? Каково ему без работы после того, как он оттрубил на одном месте семнадцать лет? Вспомнив про Стерлинга, он ощутил угрызения совести. Он был обязан Стерлингу, находился у того в долгу, причем тогда, во время разговора, даже и не подозревал, что подобное случится.

Они сидели за столом и говорили, уплетая за разговором яичницу, вытирая хлебом тарелки и попивая горячий кофе.

— Семнадцать лет, — рассказывал Стерлинг. — Я работал оператором в одной фирме, которая всегда держалась за меня, а потом выкинула на улицу, меня и сотни других. Нас было много, несколько тысяч, тех, кого взяли и сократили. Нет, фирму я не виню. Они ждали правительственного заказа, а он не поступил, и все остались без работы. А вы? Тоже в таком же положении?

— Как вы догадались? — спросил Рэнд, утвердительно кивнув.

— По еде. Так ведь дешевле, чем в ресторане, верно? К тому же у вас с собой спальный мешок. Вы спите в машине?

— Да, — ответил Рэнд. — Мне проще, чем многим другим, у меня нет семьи.

— А у меня есть, — вздохнул Стерлинг. — Жена и трое детей. Мы с женой долго спорили. Она не хотела меня отпускать, но в конце концов я ее убедил. Денег ни гроша, кругом сплошная безработица, — я превратился в обузу, а без меня ей будет легче. Знаете, такой участи не пожелаешь и врагу. Когда-нибудь я вернусь к своим, когда все наладится. Они меня ждут.

По шоссе проносились автомобили. Со стоявшего неподалеку дерева соскочила белка, осторожно направилась к столу, но что-то, видно, напугало ее, и она опрометью кинулась обратно.

— Не знаю, — проговорил Стерлинг, — возможно, наше общество оказалось нам не по силам. Может, мы переоценили себя. Я люблю читать, всегда любил. Так вот, я обычно размышляю над прочитанным. Похоже, мы перенапряглись. Пожалуй, наши мозги годились для доисторической эпохи. Все шло нормально, пока мы не насоздавали того, чего не в состоянии оказались постичь. Наши мозги, мне кажется, отстали от жизни. Мы выпустили на волю экономических и политических монстров, с которыми не ведаем, как справиться, а значит, не можем подчинить их себе. Может статься, вот причина, по которой мы с вами лишились работы.

— Трудно сказать, — отозвался Рэнд, — я как-то не задумывался.

— Человек думает, — продолжал Стерлинг, — думает и грезит. Когда идешь по дороге, заняться чем-нибудь иным чаще всего не получается. Он воображает себе всякую ерунду; вернее, ерундой она представляется на первый взгляд, но если присмотреться, начинаешь потихоньку сомневаться. С вами такое бывало?

— Иногда.

— Меня одолевала одна глупая мыслишка, совсем глупая. Я никак не мог от нее отвязаться, может, потому, что шел пешком. Время от времени меня подвозили, а так я шел себе и шел. Мыслишка вот какая: если идти, не останавливаясь, может, удастся уйти от всего этого? Чем дальше ты ушел, тем меньше у тебя забот.

— Куда вы направляетесь? — полюбопытствовал Рэнд.

— В общем-то, никуда. Просто иду, и все. Через месяц-другой поверну на юг, чтобы обмануть зиму. В северных штатах зимой не слишком уютно.

— Осталось два яйца, — сказал Рэнд. — Хотите?

— Мистер, я не могу…

— Да хватит вам, право слово.

— Ну, если вы настаиваете… Только давайте разделим пополам: яйцо мне, яйцо вам. Идет?

Пожилая дама кончила возиться с хризантемами и ушла в дом. Издалека доносилось постукивание палки: старый сосед Рэнда вышел на вечернюю прогулку. Заходящее солнце заливало мир багрянцем. Листва на деревьях переливалась всеми оттенками алого и золотого. Рэнд наслаждался игрой красок с того самого дня, как поселился здесь. Трава имела рыжевато-коричневый оттенок: она еще не высохла, однако мнилось, что ее смерть уже не за горами. На улице показался старик. Судя по всему, палка была ему не особенно нужна, он вполне мог бы обойтись без нее. Задержавшись у калитки Рэнда, он произнес: «Добрый вечер». «Добрый вечер, — отозвался Рэнд. — Сегодня прекрасная погода для прогулки». Старик кивнул с таким видом, будто был каким-то образом причастен к тому, что день выдался на славу. «Похоже, — проговорил он, — завтра тоже будет ясно». Затем повернулся и заковылял дальше. Этот обмен мнениями представлял собой нечто вроде ритуала, повторяющегося изо дня в день. Несмотря на чередование дня и ночи, в деревне ровным счетом ничего не менялось. Просиди он на крыльце хоть тысячу лет, сказал себе Рэнд, старик все так же будет проходить мимо и произносить те же слова, как если бы дело происходило не в действительности, а в каком-то фильме, отрывок из которого раз за разом прокручивают зрителям. Время остановило свой бег и зациклилось на осени.