И в сердце нож - Хаймз Честер - Страница 5

Мейми проковыляла через комнату и остановилась у бронзового гроба, где лежал ее супруг.

Большой Джо был одет в кремовый летний костюм, светло-зеленую крепдешиновую рубашку, шелковый коричневый галстук с ангелами и подковообразной заколкой с брильянтами.

Его крупное широкое коричневое лицо было чисто выбрито, от большого рта лучами разбегались морщины. Похоже, ему недавно был сделан массаж. Жесткая седоватая курчавая шевелюра Джо была после его смерти коротко острижена, и теперь он был тщательно причесан. Это сделала Мейми. Она же обрядила его в последний путь. Руки Джо были сложены на груди так, что виднелись алмазный перстень на левой руке и масонский с печаткой на правой.

Мейми сняла кольца, положила их в глубокий передний карман своего длинного черного шелкового платья, которое волочилось по полу. Затем закрыла гроб.

— Ну и поминки! — сказала она вслух.

— Он отошел в мир иной, — скрипучим голосом произнес преподобный Шорт.

Мейми вздрогнула. Она его не заметила.

Он сидел, ссутулившись в пухлом кресле, уставясь в противоположную стену.

— А что вы думаете?! — вспыхнула она. Смерть Вэла заставила ее забыть всю светскость. — По-вашему, я бы похоронила его и живым?

— Я это видел, — произнес преподобный Шорт, не обращая внимания на ее слова.

Она удивленно уставилась на него.

— Это вы про Вэла? — догадалась она.

— Женщина, полная похоти и блуда, поднялась из геенны огненной и ударила его ножом в сердце.

Не сразу Мейми поняла смысл его фразы.

— Женщина? Вы это видели?

Мейми почувствовала, как комната накренилась.

— Да смилуется Господь, — сказала она.

Она вдруг увидела, как Большой Джо в гробу, рояль, а также телевизор с радиолой начали медленно возноситься к небесам. Темно-красный ковер тоже стал подниматься, он раскинулся перед ее взором словно бескрайний вишневый океан, куда она и рухнула лицом вниз.

— Грех, похоть, мерзость перед лицом Всевышнего, — прохрипел преподобный Шорт, а потом добавил уже шепотом: — Она всего-навсего шлюха, о Господи!

Глава 5

Автоматический лифт стоял на первом этаже, и большинство скорбящих гостей не стали дожидаться, пока он поднимется, а ринулись вниз по лестнице. Но их уже успели опередить.

По обе стороны корзины с трупом стояли Дульси и Чинк и смотрели друг на друга. Чинк был крупным желтым мужчиной, несмотря на молодость, уже сильно располневшим. На нем был бежевый летний костюм. Он склонился над корзиной.

Первый из гостей услышал, как Дульси воскликнула:

— Тебе незачем было его убивать.

На что Чинк ответил страстно:

— Даже из-за тебя? — Но тут он осекся и процедил сквозь зубы: — Замолчи и оглохни.

Она больше не сказала ни слова, пока гости не окружили корзину, высказываясь насчет того, кто в ней находится:

— Это же Вэл!

— Если это не он, то тогда святой Петр.

Аламена протиснулась поближе, чтобы лучше разглядеть покойника. Официант вагона-ресторана сказал:

— Убили вроде бы одним ударом, причем прямо тут…

Голос за спиной Аламены отозвался:

— Не иначе. Больше крови нет нигде.

Покойник вытянулся во всю длину на матрасе из мягкого хлеба так, словно корзина была предназначена именно для него. Левая рука, на которой сверкало золотое кольцо, лежала ладонью вверх на груди, под ней виднелся черный вязаный шелковый галстук и песочного цвета шелковая летняя рубашка. Правая рука лежала ладонью вниз, прикрывая среднюю пуговицу оливкового габардинового пиджака. Ступни смотрели носками вверх и врозь, выставляя напоказ резиновые подошвы почти не ношенных легких английских туфель.

Нож вонзили чуть ниже левого нагрудного кармана пиджака, из которого высовывалась белая полоска носового платка. Нож был с костяной ручкой и кнопкой, выбрасывающей лезвие, — таким охотники свежуют дичь.

Рубашка, галстук и пиджак были в пятнах крови. Кровь попала и на вощеную бумагу, в которую были завернуты батоны, и на бок плетеной корзины. На тротуаре крови не было.

На лице застыло выражение крайнего удивления. Слегка выпученные глаза уставились куда-то чуть выше ног.

Лицо было красивое, с гладкой коричневой кожей, и его черты слегка напоминали лицо Дульси. Голова была непокрытой, с курчавыми черными, обильно напомаженными волосами.

После обмена репликами наступила гробовая тишина: всем стало ясно, что убийство было совершено прямо здесь.

— Какой у него удивленный вид! — сказала, глядя в пространство, Дульси.

— Ты бы тоже удивилась, если бы тебе в сердце всадили нож, — мрачно отозвалась Аламена.

Внезапно у Дульси началась истерика.

— Вэл! — закричала она. — Вэл, милый, я ему покажу…

Она бы упала на грудь покойнику, если б Аламена быстро не оттащила ее в сторону, а там уже гости занялись ею, не пуская к корзине.

Она отбивалась от них и кричала:

— Отпустите меня, сволочи! Это мой брат, и один гад за это ответит.

— Бога ради, замолчи! — прикрикнула на нее Аламена.

Чинк уставился на нее, лицо его было искажено гримасой ярости. Аламена замолчала и взяла себя в руки.

Из дверей соседнего дома появился цветной полицейский. Увидев толпу, он выпрямился и начал приводить в порядок свою форму.

— Что случилось? — спросил он громким, но неуверенным голосом. — Кто-то пострадал?

— Даже очень, — фыркнул остряк из толпы.

Полицейский протиснулся к корзине и уставился на труп. Воротник его синей форменной рубашки был расстегнут, и от него разило потом.

— Кто его зарезал? — спросил блюститель порядка.

— Какой ты любопытный! — высоким фальцетом отозвался Поросенок.

Полицейский поморгал, потом вдруг улыбнулся, обнажив ряд желтых зубов.

— Ты не с эстрады, дружище?

Все взгляды устремились на него. В сером рассветном полумраке лица превратились в темные пятна. Всем хотелось знать, что он будет делать.

Но полицейский стоял ухмыляясь и не делал ровным счетом ничего. Он не знал, что делать, и не очень из-за этого волновался.

Где-то вдалеке послышалась сирена. Толпа стала таять.

— Всем оставаться на месте, — скомандовал полицейский.

На Седьмой авеню замигал красный глаз патрульной машины. Она со скрежетом развернулась и сделала двойную парковку. С противоположной стороны выскочила вторая, а из-за угла, со 132-й улицы, и третья, чуть было не столкнувшись со второй. Четвертая вылетела на Седьмую со 129-й и, визжа сиреной, помчалась совсем в другую сторону.

В пятой патрульной прибыл белый сержант из участка.

— Никому не расходиться, — зычно распорядился он.

К этому времени из окон стали высовываться полуодетые жители окрестных домов. Кое-кто выбежал на улицу.

Сержант приметил белого человека в белой рубашке с короткими рукавами и брюках хаки, стоявшего чуть поодаль.

— Вы работаете в этой бакалее? — спросил его сержант.

— Я управляющий.

— Тогда откройте магазин. Мы соберем там подозреваемых.

— Я протестую, — заявил управляющий. — Меня сегодня обокрал черномазый прямо у меня на глазах, а полицейский его не смог задержать.

Сержант уставился на цветного полицейского.

— Это был его дружок, — донес управляющий.

— А где он сейчас? — спросил сержант.

— Понятия не имею. Мне пришлось вернуться, чтобы открыть магазин.

— Вот и открывайте, — буркнул цветной полицейский.

— Если что-то пропадет, отвечать буду я, — добавил сержант.

Управляющий молча пошел открывать.

К обочине в конце квартала незаметно подрулил черный седан, и из него тихо вышли двое высоких чернокожих в черных костюмах. У костюмов был такой вид, словно в них спали. Чернокожие вышли и зашагали к месту происшествия. Слева пиджаки у них оттопыривались. Сверкающие ремни портупеи пересекали перед синих рубашек.

Один из них с обожженным кислотой лицом задержался у дальнего края толпы, второй прошел вперед.

Внезапно кто-то громко крикнул: