Ты у меня одна (СИ) - Сергеева Оксана - Страница 28

— В этом есть какой-то символизм?

— В чем?

— В том, что ты подарил мне кактус? Мне надо об этом задуматься?

— Нет, не задумывайся. Просто ты такой хреновый цветовод, что начинать тебе надо с кактусов, — говорил через силу, потому что говорить совсем не хотелось. Смотрел бы на нее молча. Просто смотрел — уже и так все понятно. Столько времени пытался ее понять, разобрать, как механизм да, видно, не тем пользовался инструментом.

— Ну да, — согласилась она, — у меня вообще цветов дома нет. И не было никогда. — Смахнула со стола крошки, стряхнула руки и убежала в спальню переодеваться.

Алёна пронеслась мимо, не замечая заторможенного состояния Шаурина. Он пошел следом, чувствуя себя, как в параллельной реальности. Неужели только ему сегодня так тяжело дышится?

Надев шелковый комбинезон, Алёна, ища одобрения, довольно покрутилась перед Ваней. Он всегда так красиво говорил, делал точные, емкие и очень приятные комплименты.

— Нравится?

— Космос, — коротко сказал он, и Алёна нахмурилась, заметив, что Ваня сегодня какой-то странно неразговорчивый.

А он просто не смог ничего подобрать. Потому что не видел этого наряда, без мыслей смотрел только в ее голубые глаза. Они ведь, на самом деле, сами по себе очень светлые, бледно-голубые, а яркими кажутся, потому что радужка у них темно-синяя.

Шаурин шагнул к ней, убрал волосы от лица и поцеловал. Прижал ее к себе даже излишне крепко. Крепче, чем нужно было, чтобы просто поцеловать. И это сладостное чувство еще больше разрослось. От вкуса поцелуя, от ее мягких губ стало грудь рвать и вены. Опомнившись, отпустил. Алёна немного недоуменно взглянула на него.

— Вань, что-то случилось?

— Нет.

— Ты устал, может, сегодня?

— Да, устал, — согласился он, хотя дело было не в усталости. — Собирайся и пойдем. — Шаурин выдохнул, поправил светлый пиджак и вышел в прихожую.

Через минуту Алёна появилась перед ним в той же серой футболке и шортах.

— Не пойдем никуда, — распорядилась она и не дав ему возразить продолжила: — Ты уставший после работы, замученный весь. Переживу я, если не попаду на эту выставку. Следующий раз сходим. Пойду ужин готовить.

Ваня, в общем-то, не успел воспротивился такому решению. И, как видно, обсуждению оно не подлежало. Алёна весьма решительно настроилась остаться дома.

— Мясо или рыбу? — просила она и включила духовой шкаф.

— Что хочешь.

— Тогда рыба.

— Рыба — это хорошо, — задумчиво сказал Шаурин.

— Сделать поострее?

— Можно поострее. — Скинул пиджак и, бросив его на спинку, расслабленно откинулся на стуле.

Алёна возилась на кухне, что-то говорила про Свету, про то, что они с Игорем уже вернулись с отдыха.

— Игорь мне еще не звонил. Еще в себя, наверное, не пришел. Это Светка-Ха-ха уже готова трещать со всем миром.

— Как ты ее назвал? — Алёна застыла с ножом в руке.

— Света-Ха-ха.

— Почему? — рассмеялась.

— Потому что хохотушка. Смеется так заливисто, сам ржу не могу с нее.

— Ну да, это точно. Стоит Светке засмеяться вся компания ржать начинает.

— Кофе давай.

— Блин, точно.

— Со сливками.

— Конечно, Иван мой Царевич, все для тебя. Рыба острая, а кофе со сливками.

Алёна сварила кофе, поставила чашку перед Иваном и, навалившись на него сзади, обняла его за плечи. Прижалась, крепко чмокнула в щеку.

Такая ласка и нежность с ее стороны вызвала в теле волну удовольствия. Ваня утопил пальцы в светлых локонах, притягивая Алёну к себе за затылок. Поцеловал в губы. Поцелуй затянулся, и в голове мелькнула мысль: черт с ним с этим ужином. Но Алёнка вырвалась от него со смешком. Иван покинул ее на время, чтобы повесить пиджак в шкаф (раз уж они точно никуда не идут) и помыть руки.

Такая кротость в Алёнкином поведении Шаурина начала настораживать: как правило, после подобной приятной «оттепели» следовали жесткие «заморозки». Стоило им сблизиться, Алёна словно пугалась, и делала шаг назад. Отступала, пропадала. После страстной ночи и душевных выходных у нее обязательно появлялись срочные дела, которые не терпели отлагательства, так что даже на телефонный звонок времени не хватало; как снег на голову валились какие-то друзья, требующие внимания. Поначалу Шаурин думал, что это закон подлости такой, потом понял: подлость тут совершенно ни при чем, а вот какой-то закон явно существует. Раздражало. Дико раздражало, но еще не так, чтобы биться головой об стену или ставить ультиматумы. И ведь не врала же в чувствах, не притворялась, но никак не мог понять, зачем пыталась выстроить стену отчуждения, отстраниться и показать свою независимость. Он же не давил на нее. Они оба друг на друга не давили, уважали свободу, предоставляя некоторое личное пространство. Им обоим это было важно и нужно.

— Тебе какой-то Гера звонил, — сообщила Алёна, когда Иван вернулся на кухню. — Или какая-то…

— Какой-то. — Шаурин взял со стола телефон и набрал номер Геры.

Тот ответил сразу:

— Да неужели… расцветали яблони и груши, — с ехидцей протянул грубый мужской голос, — Шаур Денисович, это что за бл*хомудия творится? — как всегда загнул матом. — Не могу до тебя дозвониться.

Ванька рассмеялся.

— Это все досадная случайность.

— Вот зря ты со мной так неосторожно. Знаешь же, я человек мнительный.

— Гера, когда водку пить будем? — ударил в лоб вопросом.

— Есть повод?

— А нам нужен повод? Я, как только тебя слышу, мне уже выпить хочется. С тобой ведь на трезвую голову невозможно разговаривать.

Гера хохотнул. Наверное, находился он в каком-то просторном пустом помещении, оттого голос его не очень приятно резонировал, а и без того резкий смех казался еще резче.

— Нет, ты просто испортился, совсем от меня отвык. Повадился со своими пластелиновыми друзьями по морковному соку убиваться.

— Гера, реально дел по горло.

— А у кого их не по горло? Короче. Ты завтра с утра у себя в конторе будешь?

— Должен быть.

— Я заеду.

— Давай.

— Аривидерчи.

Неожиданно Алёна вскрикнула и ругнулась. Обжегшись, она подула на запястье и скривилась от боли.

— Не суй руку под воду! — окрикнул Иван и оттащил ее от раковины. — Алёна, ну как так… — то ли возмутился, то ли отругал.

— По-русски, ёклмн… — хныкнула она. — Вот ненавижу обжигаться. Ненавижу!

Действительно ненавидела. Это к душевной боли она терпима. Так очерствела за детские годы, такой иммунитет приобрела, что нужно было очень сильно постараться, чтобы ее обидеть. Зато любая царапина могла запросто до слез довести. Вот сейчас боялась, что расплачется. Этого еще не хватало! И Ванька, как назло, засуетился, распереживался, еще больше выводя ее из равновесия. Чтобы успокоиться, Алёна запила подступившие слезы Ванькиным кофе и пошла за мазью от ожогов. Была кажется у нее такая. Надо посмотреть не вышел ли срок годности.

Срок годности, к счастью, не вышел.

— Шаурин, вот чё ты ко мне с кактусом приперся? Подари мне розы, — хныкала она, пока он обрабатывал запястье.

— Вот сейчас, конечно, самое время просить розы.

— А когда их еще просить? Подари мне, блин, розы. Нормальные, красивые, красные розы. Хочу увидеть тебя с розами.

Взгляд у Алёны стал перламутровым, — от боли и накативших слез. Довольно сильно она обожглась.

— Давай уже не сегодня. А то опять передоз окситоцина будет. — Шаурин отбросил тюбик с мазью и подхватил Алёну на руки.

— Конечно, уже не сегодня. Ты куда меня?..

— Угадай.

— Ваня у меня ужин сгорит… — нерешительно напомнила, когда он усадил ее в спальне на кровать.

— Ну и хрен с ним. Сделаешь мне свои фирменные бутерброды. С майонезом. — Снял с себя футболку. — Раздевайся, Мурка. Буду тебя жалеть.

— Ты сказал, что не будешь их больше есть.

— Я пошутил. Раздевайся.

— А для того чтобы ты меня пожалел, надо раздеться? — забыв про боль и неловкость, попыталась улыбнуться, может, игриво или обворожительно, чтобы потом они просто занялись сексом, а не разыгрывали драматичную мизансцену из какой-то сопливой оперетты. Однако улыбка получилась натянутая и фальшивая.