Маленький человек на большом пути - Бранк Вольдемар - Страница 12

Трактирщик понял, что я не собираюсь уходить. Выскочил из-за стойки, тряхнул меня за шиворот и, больно стукнув по ногам кнутовищем, вытолкал за дверь. Захлопнул ее с треском, дважды повернул ключ.

До слез было жаль так глупо потерянных денег. Зачем, зачем только я зашел сюда! Ведь известно: трактир — место нечистое, тут и обирают, и обсчитывают, и даже ограбить могут. А теперь что? Как отнять у него мои деньги?

Я колотил в дверь ногами. Все тихо. Обежал вокруг трактира — вторые двери тоже на запоре. И такая злость вдруг обуяла меня. Нет, не оставлю я ему своих денег, не оставлю! Взломаю дверь! Подожгу трактир! Нет, вот что — окна перебью!

Я подавил слабый внутренний голос, звавший меня к благоразумию, схватил несколько камней и запустил один за другим в ближайшее окно.

Со звоном посыпались стекла. Я дал волю ногам. Оглянулся. Трактирщик выскочил из дверей и, переваливаясь с боку на бок, как жирная утка, бежит за мной. Я видел его поднятые кулаки, прыгающие усы.

Я несся легко и быстро. Мелькали белые придорожные камни, деревья на обочине. Бежал долго, уже силы были на исходе. Но теперь и опушка леса недалеко. А там мне никакой трактирщик не страшен — спрячусь, не найдет.

Перескочил канаву, споткнулся о пенек. В глазах поплыли огненные круги…

Сколько так пролежал, не знаю. Но когда очнулся, над головой было звездное небо. Угрюмо шумел темный лес. Где я? Что со мной? Сидел и вертел головой. Но потом увидел шоссе и сразу все вспомнил. Дрожь прошла по телу. Ночью на дороге совсем один! Ну и что с того, что один? Главное, трактирщик меня так и не догнал!

Осторожно, на ощупь перебрался через неглубокую канаву. Ноги тяжелые, голова болит. Побрел, ориентируясь на белые камни. С обеих сторон тяжко вздыхают деревья, обступившие меня, словно сгорбившиеся великаны. Где-то вдалеке перекликаются собаки. Прислушался: не проедет ли кто по дороге на мое счастье?

Все тихо.

Клонило в сон. Нет, всю ночь идти я не смогу. Свернуть с шоссе и искать ночлега в какой-нибудь избе? Только заблудишься в темнотище. Да и к тому же злые псы. Лучше всего устроиться в лесу.

Шел, шел, пока наконец дорога опять не привела в лес. Немного посветлело, нет-нет да и выглянет серебряный серп луны. Я отошел в сторону от шоссе, стал петлять между деревьями, то и дело цепляясь ногами за всякие невидимые в темноте кочки и бугорки. Ну, где устроиться? А страшно ночевать одному в темном лесу!.. «Что тут особенного, — уговаривал я сам себя. — Ночь — это все равно что день, только без солнца. И деревья те же, и кусты. Днем ведь я хожу по лесу без всякой опаски. Так отчего же ночью вдруг напал на меня страх?..»

Чутко вслушиваясь в ночные шорохи, я своим новым острым ножом срезал увесистую дубинку. Сразу прибавилось уверенности. Подался поглубже в лес, постукивая для храбрости дубинкой по стволам. Под ногами хрустел валежник, поскрипывал мох.

Наконец добрался до дерева, которое в темноте принял сначала за небольшую копну сена. И только совсем вблизи понял — не копна, а пышный куст можжевельника. Опустился на колени и пролез под ветки. Очень хорошо, просто отлично! Возле самого ствола пустота, а вокруг все закрыто ветками до самой земли. Чем не шалаш!

Здесь я решил заночевать. Надрал ощупью травы, мха, устроил под кустом некое подобие берлоги. Положил рядом с собой дубинку, открытый нож воткнул в ствол — на всякий случай. Сумку под голову, на лицо шапку, руки в рукава, сам свернулся калачиком. Шелестела на ветру листва, пахло хвоей и сосновой смолой…

Пробудился, едва занялся рассвет. В лесу вовсю щебетали птицы. Вылез из-под куста, вооружившись ножом и дубинкой. Никого — ни волков, ни медведей, ни разбойников. Стал прыгать и хлопать себя по бокам, чтобы согреться.

Неподалеку захрустели ветки, послышался топот. Что это? Схватив в охапку все свое имущество, я кинулся к шоссе. Остановился и прислушался. Снова топот! Я уж и не знал, что делать: бежать или выжидать? И вдруг на шоссе, почти рядом со мной, выскочила косуля и остановилась как вкопанная. Вероятно, напугалась еще больше меня. Через мгновение косуля большими прыжками пересекла шоссе и исчезла в лесу.

Посмеялся я над своими страхами и зашагал дальше. Где-то усердствовали петухи, оповещая мир о рождении нового утра. На дороге никого — ни пешеходов, ни повозок. Я был полным хозяином этой белесой ленты шоссе, протянувшейся через всю землю, от одного края неба до другого. К постолам, подмоченным росой, пристала пыль, и за мной тянулись большие бесформенные следы.

Когда солнце поднялось высоко, я успел прошагать основательный кусок. Шоссе проходило неподалеку от какой-то деревни. Решил завернуть туда и напиться. На высоком журавле у деревянного сруба покачивалась тяжелая, с толстыми стенками бадья. С трудом зачерпнул воды. Придерживая, попытался напиться, но бадья соскользнула с мокрого сруба и, расплескивая воду, взвилась на журавле вверх. Да, в чужих местах даже напиться не просто, всему надо обучаться заново.

Присел на скамейку возле колодца, стал вытаскивать из котомки еду. В это время из ближайшей избы вышла маленькая девочка. В вытянутых руках она несла глиняную крынку.

— Возьми, мальчик, пей!

Я взял крынку, до краев наполненную жирным молоком. Сказал «спасибо» и, не найдя больше у себя в памяти других подходящих русских слов, молча протянул девочке сушку. Она не отказалась, присела на скамейку рядом со мной и, дружелюбно посматривая, взялась за угощение. Мы жевали ломкие сушки и запивали поочередно молоком из крынки. Я хотел рассказать ей про свое путешествие, но тех немногих русских слов, которые я знал, явно не хватало. Девочка от души веселилась, смеялась, раскраснелась вся. Голубые глаза с длинными ресницами так и искрились. Я безнадежно махнул рукой и тоже рассмеялся.

Скрипнув, отворилась дверь в избе, появилась женщина в платке:

— Алена!

Моя новая знакомая, схватив пустую крынку, убежала.

Постукивая дубинкой по пыльным камням, я продолжал свой путь. Соломенные крыши низкорослых изб остались за первым же поворотом. Но еще долго торчал на горизонте длинный колодезный журавль.

На солнце навалились целые горы туч. Зубчатые, рваные, где словно заснеженные, а где закопченные, темно-серые, они быстро закрывали небо. Тучи шли с разных сторон, наползали одна на другую, словно там, на небе, шел беспощадный беззвучный бой. Хотя нет, почему беззвучный? Вдалеке погромыхивало, на потемневшем горизонте дрожал отблеск далеких молний.

Я ускорил шаг. Удивительно — нисколько не было страшно. Наоборот, грозные тучи как будто наполняли меня решимостью и силой. Я смотрел на небо, смотрел на широко раскинувшиеся поля, мне было хорошо на этом приволье.

На краю неба, там, где исчезало шоссе, стремительно поднималась и на глазах росла широкая черная полоса. Ее беспрерывно рассекали яркие молнии, то прямые и короткие, то длинные, зазубренные, злобно впивавшиеся в землю. Погромыхивание, вначале далекое, превратилось в мощный гром. А я, вместо того чтобы искать прибежище, все шел и шел. Странное упрямство, нежелание покориться стихии заставляло меня не бежать от грозы, а, наоборот, идти ей навстречу.

Черные тучи овладели почти всем небом, невидимые гиганты сталкивали там грохочущие каменные громады. Сделалось темно, как перед ночью. Ветер поднимал с земли песок и швырял пригоршнями в лицо. Его порывы были такими сильными, что перехватывало дыхание. И только теперь я спохватился. Скорее найти хоть какой-нибудь кров!

Стал накрапывать дождь, поначалу мелкий. И тут в стороне от шоссе я заметил сарай. Бросился к нему. Уже не мелкий дождь, а большие тяжелые капли ринулись на меня с небес. Каждая из них с лету пробивала одежду, добираясь до тела.

Вымокший, исхлестанный дождем, я добежал до сарая. Укрылся под стрехой. Вовремя! Дождь лил теперь с такой силой, что все — и небо и землю — заслоняли сплошные водяные струи. Беспрерывно сверкали молнии, могучие удары грома заставляли сжиматься в комок и прятать лицо.