Штуковина(Пер. Т.Гинзбург) - Саймак Клиффорд Дональд - Страница 2

Весь день он возился с прополкой, а перед заходом солнца отправился загонять коров.

Чтобы наведаться на участок, где росла ежевика, ему не пришлось отклоняться от курса, потому что коров надо было искать в этом направлении, но он хорошо знал, что, не будь их здесь, он свернул бы с дороги, так как весь день помнил о встреченном в этом месте дружелюбии.

Было еще светло, едва начинало смеркаться, и теперь он мог окончательно убедиться, что штуковина, чем бы она там ни являлась, определенно не живая, а просто кусок металла, напоминающий по форме две спичечные коробки, одна чуть больше другой, положенные одна на другую. Похоже было, что штуковина давно уже валяется без присмотра: металл потемнел, как бывает, когда какую-нибудь технику надолго бросят под открытым небом.

Кусты под штуковиной были придавлены, а позади нее футов двадцать почвы было взрыто.

Как и накануне, Джонни ощутил чувства дружбы и товарищества, хотя этого последнего слова он до сих пор вообще не знал — в школьных учебниках оно отсутствовало. Штуковина сказала:

— Можешь теперь немножко взглянуть на нас. Только сразу же отвернись. Долго пока смотреть не надо. Просто глянь разок и отведи глаза. Ты должен привыкать к нам постепенно.

— Где вы? — спросил Джонни.

— Да здесь же, — сказали они.

— Внутри? — спросил Джонни.

— Да, внутри, — сказали они.

— В таком случае я не могу вас видеть. Я не вижу сквозь металл.

— Он не видит сквозь металл, — сказал один из них.

— Он не видит, когда нет света, — сказал другой.

— Значит, он и нас не может видеть, — сказали оба вместе.

— А вы выйдите оттуда, — сказал Джонни.

— Мы не можем выйти. Мы умерли бы, если б вышли.

— Значит, я никогда вас не увижу.

— Никогда не увидишь, Джонни.

Ему стало ужасно тоскливо от того, что он никогда не увидит этих своих друзей.

— Мы не понимаем, кто ты, — сказали они. — Расскажи нам о себе.

И, откликаясь на их доброту и дружелюбие, он рассказал, кто он, и как он осиротел, и как его взяли к себе дядя Эб и тетя Эм, которые на самом деле вовсе не тетя и не дядя ему. Он не говорил, какие ему приходится сносить унижения, как его секут, и мучают, и отправляют без ужина слать, но все это без слов стало ясно его новым друзьям, и теперь они преисполнились к нему больше чем дружелюбием, больше чем чувством товарищества. Теперь от них исходило сострадание и нечто являющееся у них эквивалентом материнской любви.

— Оказывается, он еще ребенок, — сказали они друг другу.

Они как будто обняли Джонни и крепко прижали его к себе, а он, сам того не сознавая, опустился на колени и, протянув руки к лежавшему среди сломанных кустов предмету, выплакал все, что наболело у него на душе, как если бы действительно касался чего-то живого и теплого, приносящего утешение, которого ему всегда не хватало и которое он сейчас наконец обрел. И хотя просить Джонни не осмелился, ему ответили на невысказанную мольбу:

— Нет, Джонни, мы тебя не покинем. Мы не можем покинуть тебя, Джонни.

— Обещаете? — спросил он.

На сей раз ответ прозвучал печально:

— Обещания не нужны. Наша машина сломалась, и починить ее мы не в силах. Один из нас умирает, и второй тоже вскоре последует за ним.

Джонни показалось, что этого он не вынесет: найти двух друзей и тут же их потерять.

— Джонни! — позвали они.

— Да? — одерживая слезы, откликнулся Джонни.

— Хочешь с нами меняться?

— Меняться?

— Ну, в знак дружбы. Ты даешь нам что-нибудь, и мы тебе что-нибудь дадим.

— Но, — оказал Джонни, — но у меня ничего… — И сразу же вспомнил о своем перочинном ноже. Не бог весть какая ценность с этим сломанным лезвием, но это все, чем он располагает.

— Вот и славно, — оказали они. — Положи его на землю, рядом с машиной.

Он вынул нож из кармана и положил его возле машины и хотя очень старался уследить за тем, что произойдет, но произошло все так быстро, что он ничего не успел заметить. Просто нож исчез, а на его месте появилось что-то другое.

— Спасибо, Джонни, — услышал он. — С твоей стороны было очень мило пойти на этот обмен.

Он протянул руку и взял лежавший на земле предмет. Даже в темноте было видно, как тот сверкает. Было похоже, что это какой-то драгоценный камень, и грани его переливались всеми цветами радуги.

Только теперь Джонни заметил, что уже совсем стемнело, и понял, как он задержался, а поняв это, он со всех ног бросился бежать, даже не простившись.

Разыскивать коров в такой тьме было бесполезно, и он понадеялся, что они сами уже двинулись домой и что он догонит их по дороге. Он скажет дяде Эбу, что собрать их было нелегко. Он скажет дяде Эбу, что те две телки снова отбились и их пришлось разыскивать. Он скажет дяде Эбу… он скажет… он скажет…

Он задыхался от быстрого бега, и сердце у него так и скакало, и на плечи все сильнее наваливался страх — страх от сознания своего ужасного проступка — проступка тем более непростительного, что совершен он был после целой серии других: после того, как не была принесена вода из ручья, после того, как потерялись две телки, после того, как в кармане обнаружились спички.

Коров он не догнал — они были уже в хлеву и, конечно, подоены, потому что он задержался еще больше, чем ему думалось.

Подходя к дому, он буквально трясся от страха. В кухне горел свет, и ясно было, что там уже готовы к встрече.

Он вошел в кухню, и они сидели у стола, и их освещенные лампой лица казались высеченными из камня.

Дядя Эб встал, возвышаясь почти до потолка, и видно было, как напряглись мускулы под его засученными по локоть рукавами.

Он потянулся к Джонни, и Джонни отступил, но крепкая рука уже схватила его за ворот, оторвала от пола и тряхнула с дикой яростью.

— Я тебе покажу! — сквозь зубы процедил дядя Эб. — Я тебе покажу! Я тебе покажу!

Что-то стукнулось об пол и покатилось, оставляя за собой огненно яркий след.

Дядя Эб перестал трясти Джонни и, немного подержав в воздухе, отпустил.

— Это выпало из твоего кармана. Что это такое?

Джонни отодвинулся, мотая головой.

Он не скажет, что это. Ни за что не скажет. Пусть дядя Эб делает с ним что хочет, он не скажет. Пусть хоть убивает!

Дядя Эб быстро нагнулся, поднял камень и, вернувшись к столу, положил под лампу. Тетя Эм подалась вперед со стула.

— Бог ты мой! — только и сказала она.

Оба они уставились на камень; глаза их расширились и засияли; дыхание стало прерывистым; они словно застыли. Наступи сейчас конец света, они его не заметили бы.

Что привлекло их — красота камня?

Потом они выпрямились и посмотрели на Джонни, отвернувшись от камня, как если бы он перестал интересовать их, как если бы у него было свое предназначение, которое он выполнил, и перестал быть нужен. Вид у них был странный… нет, не то, что странный, но необычный, не такой, как раньше.

— Ты, верно, умираешь с голоду, — обратилась к Джонни тетя Эм. — Я разогрею тебе ужин. Сварить яиц?

Джонни оторопело кивнул. Дядя Эб сел, не обращая никакого внимания на камень.

— Знаешь, — сказал он. — На днях я видел в городе хороший складной нож. Такой, как тебе хочется…

Но Джонни почти не слышал. Он прислушивался к другому: к приязни и дружелюбию, проникшим в этот дом вместе с камнем.