Выпуск II. Том 2 - Кристи Агата - Страница 53

Интересно, как складывалась ее жизнь. Ведь за доктора Лайднера она вышла замуж всего два года назад. А по словам миссис Меркадо, ее первый муж погиб почти двадцать лет назад.

Посидев немного подле нее с книгой, я пошла мыть руки перед ужином. Подавали превосходно приготовленный карри. Спать все разошлись рано, чему я обрадовалась, ибо чувствовала, что изрядно устала за этот день.

Доктор Лайднер проводил меня в мою комнату — хотел убедиться, что я хорошо устроена.

Он сердечно пожал мне руку и пылко сказал:

— Вы ей понравились, миссис Ледерен. Она почувствовала к вам расположение. Я так рад. Уверен, теперь все будет хорошо.

Его пылкость показалась мне почти мальчишеской.

Я и сама понимала, что пришлась по душе миссис Лайднер, и была рада этому.

Однако уверенности доктора Лайднера я не разделяла. За всем этим что-то кроется, думала я, чего, возможно, и он не знает.

Я остро ощущала это “что-то” — оно как бы витало в воздухе.

Постель у меня оказалась вполне удобной, однако спала я не слишком хорошо. Сомнения не оставляли меня.

В голове вертелись строчки из стихотворения Китса[75], которое меня заставляли заучивать в детстве. Какие-то слова выпали из памяти, и это не давало мне покоя. Я всегда ненавидела это стихотворение, наверное, потому, что меня принуждали его учить, а мне так не хотелось. А вот тут, проснувшись вдруг среди ночи, я впервые почувствовала красоту этих строк.

“Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален.., как там дальше?., бледен, одинок…”.[76] У меня перед глазами вставало лицо рыцаря.., или нет, не рыцаря, а мистера Кэри.., мрачное, напряженное, темное от загара, оно напоминало лица тех несчастных юношей, которых мне, еще девочке, приходилось видеть во время войны. Мне стало жаль его.., а потом я снова уснула. Мне снилась “La Belle Dame sans merci” в образе миссис Лайднер, она поникла в седле, с вышиванием в руках.., потом лошадь споткнулась.., а кругом были все кости, кости, покрытые воском… Я проснулась, вся дрожа, мурашки бегали у меня по спине. Впредь никогда не стану есть карри на ночь.

Глава 7

Человек за окном

Вероятно, лучше сразу повиниться в том, что в моем повествовании отсутствуют приметы местного антуража. В археологии я ничего не смыслю и не уверена, что хочу ликвидировать этот пробел в моем образовании. Возиться с тем, что погребено, с чем давно покончено, представляется мне занятием довольно бесцельным. Мистер Кэри сказал мне как-то, что археолог должен быть наделен особой страстью, чего у меня нет и в помине. Не сомневаюсь, что он совершенно прав.

В первое же утро мистер Кэри спросил, не хочу ли я посмотреть дворец, который он.., эскизный план которого — кажется так? — он вычерчивает. Хотя, признаться, никак не возьму в толк, как можно представить себе то, что существовало много сотен лет назад! Разумеется, я с готовностью согласилась и, по правде сказать, была даже немного взволнована — ведь этому дворцу почти три тысячи лет. Интересно, какие же были дворцы в древние времена, похожи ли они на те, что я видела в гробнице Тутанхамона[77] в стенных росписях. Каково же было мое удивление, когда вместо дворца мне показали просто кучи земли и стены фута два высотой — и все! Мистер Кэри пустился объяснять: здесь был огромный двор, а здесь покои, вот лестница наверх, вот комнаты, которые выходили во внутренний двор. Интересно, откуда он все это взял, думала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала — с моей стороны это было бы невежливо. Однако какое жестокое разочарование постигло меня! Раскопки показались мне просто кучами земли — ни мрамора, ни золота, ничего мало-мальски примечательного. Если дом моей тетки в Криклвуде когда-нибудь рухнет от старости, уверяю вас, развалины будут выглядеть куда более живописно! А эти древние ассирийцы[78], или как их там, ведь они называли себя царями. Поводив меня по своему “дворцу”, мистер Кэри передал меня с рук на руки отцу Лавиньи. Этого человека я немного побаивалась — как-никак монах, да к тому же иностранец. И голос у него какой-то замогильный. Однако он оказался на редкость добродушным, хотя и несколько рассеянным. Порой у меня возникало странное чувство, что он почти так же чужд всей этой археологии, как и я.

Миссис Лайднер потом объяснила мне все. Отца Лавиньи, сказала она, интересуют только “памятники письменности”, так это называется. Эти древние люди писали вполне осмысленно, на глиняных дощечках, но не буквами, а такими смешными детскими значками. Попадаются даже учебные таблички — на одной стороне пишет учитель, а на другой — ученик, который старается подражать ему. Признаться, эти таблички показались мне довольно забавными — было в них нечто.., трогательное, не знаю, понятно ли я выражаюсь.

Мы с отцом Лавиньи обошли все раскопки, и он показал мне места, где находились храмы, дворцы, частные дома и древнее аккадское[79] кладбище. У отца Лавиньи очень своеобразная манера рассказывать — не договорив об одном, он перескакивает на другое.

— Почему, собственно, вы приехали сюда? Что, миссис Лайднер серьезно больна? — спросил он между прочим.

— Не то чтобы серьезно… — осторожно отвечала я.

— Странная она женщина. Опасная.

— В каком смысле? — удивилась я. — Что значит “опасная”?

Он задумчиво покачал головой.

— Мне кажется, она безжалостная. Да, она может быть абсолютно безжалостной.

— Простите меня, — сказала я. — По-моему, это чепуха.

Он снова покачал головой.

— Вы не знаете женщин, как знаю их я. Для монаха довольно странное высказывание, подумала я. Хотя, конечно, чего он только не наслушался на исповедях. И все же я была несколько озадачена, я ведь не знаю, дозволено ли монахам исповедовать, или это делают только священники. А он, я думаю, монах, с этой его длинной шерстяной рясой, взметающей пыль, с четками, с глухим, загробным голосом!

— Да, она может быть безжалостной, — повторил он задумчиво. — Я в этом уверен. Она ведь точно мраморная, холодна, неприступна… И тем не менее чего-то она боится. Интересно, чего?

Да, подумала я, неплохо бы нам всем знать, чего она боится?

Доктор Лайднер, возможно, что-то знает, а больше, пожалуй, никому ничего не известно.

Отец Лавиньи бросил на меня цепкий взгляд внезапно сверкнувших темных глаз.

— Что-то здесь у нас неладно, вы не находите? Или, на ваш взгляд, все в порядке?

— Не совсем, — промямлила я. — Посмотришь, вроде бы все в порядке, работа организована, но есть ощущение.., какого-то неблагополучия, что ли.

— Вот-вот, у меня тоже такое чувство. Мне кажется, — почему-то вдруг стало еще заметнее, что он иностранец, — что-то здесь назревает. И доктор Лайднер тоже не в своей тарелке. Что-то его тревожит.

— Здоровье жены, может быть?

— Возможно. Но не только. Тут что-то еще.., ему.., как бы это сказать?.. Не по себе, что ли.

Да, верно, это в нем чувствуется, подумала я.

Тут как раз появился доктор Лайднер, и мы оборвали разговор. Он показал мне могилу ребенка, которую только что вскрыли. Очень трогательно — тоненькие косточки, два глиняных сосуда и несколько крупинок — как объяснил доктор Лайднер, это бисеринки от ожерелья.

Рабочие очень меня позабавили. Где еще увидишь этакое сборище пугал? Все в длинных юбках и в каких-то немыслимых отрепьях, головы замотаны, будто всех их вдруг поразила зубная боль. Точно муравьи, они сновали туда-сюда с корзинами земли и при этом пели — по крайней мере, я так поняла, что это было пение, — то есть бесконечно тянули что-то монотонное и заунывное. Глаза у них в ужасающем состоянии — красные, гноящиеся. Некоторые вообще казались полуслепыми. Боже мой, какие они несчастные и жалкие!