Голубые люди розовой земли (Рис. М. Скобелева и А. Елисеева) - Мелентьев Виталий Григорьевич - Страница 44

— А если мне все время хочется есть?

— Нужно потерпеть… Ты же сознательная собака? Ведь верно? А? Сознательная?

— Я не знаю… Я есть хочу. А расти больше не хочу. Мне уже надоело.

— Так и нам надоело, вот потому мы тебя и просим честью: перестань есть. Если ты научишься сдерживаться, может быть, действие биостимулятора пройдет и ты перестанешь расти.

— А если не пройдет?

— Что ты заладил: «Если, если»! — разозлился Юрий. — Раз сказано, что нужно потерпеть — значит, нужно терпеть.

— А если не могу…

— Ну вот что… Здесь тебе не наша… Голубая земля. Здесь космос. И здесь нужна дисциплина.

— Дисциплиной сыт не будешь, — философски ответил Шарик и облизнулся.

Вот тут стало страшно: Шарик, оказывается, может быть опасным зверем.

В рассеянном свете коридора влажно блеснули его огромные молочно-белые клыки. Они были почти как бивни. Такие грозные и могучие.

Но Юрий не испугался этих клыков. Он резко… нет, не то что крикнул — думая, кричать нельзя, — скорее, он резко подумал, этак стремительно и отрывисто.

— Прекрати болтать! — И хотя Шарик тоже не болтал, а только думал, это не смутило Юрия. — Думать как следует нужно. Голова вон какая огромная выросла, как у слона. Или даже как у мамонта, а думать не научился. Что у тебя, мозгов нет, что ли?…

И как это ни странно, но огромный Шарик испугался совсем так, как пугался на далекой теперь Голубой земле, когда рассерженный Юрий покрикивал на него. От страха он даже начинал колотить хвостом по стенам кухни, и Юрий вынужден был опять мысленно закричать на него:

— Не болтай хвостом! Ты же там все расколотишь! Тебе сказано — не ешь, значит, не ешь.

— Ах люди, люди!… — опять заныл Шарик. — Чего вы от меня хотите? Зачем вы меня мучаете? Разве я просился в космос? Привезли меня в космос и мучают. Я домой хочу. Я косточек хочу… Са-ахарных…

На его огромные, как хорошие тарелки, глаза навернулись слезы, и Зет не мог не пожалеть собаку:

— Ну ладно, ладно, собачка. Успокойся. Ешь, только немного. А то ведь тебе хуже будет.

Шарик еще скулил и плакал килограммовыми слезами, и ни Юрий, ни Зет не знали, что им делать. Шарик просился домой, чтобы погрызть сахарных косточек из борща.

И как раз в эти критические моменты внутренняя связь донесла голос роботов — противно-металлический, ровный и потому показавшийся особенно властным.

— Получена телеграмма Центрального Совета Космических Исследований. Слушайте текст. Слушайте текст. Центральный Совет Космических Исследований крайне недоволен самовольством экипажа корабля. Его посадка на планету с неуточненной цивилизацией не вызывалась необходимостью. Единственное оправдание космонавтов — их возраст, но…

Тут у роботов-доносчиков что-то не сработало: внутренняя связь зашипела и передача прервалась.

Юрий взглянул на Зета и стал бледнеть: таким серым стал Зет. Он чуть приоткрыл рот и неотрывно смотрел в угол, откуда, кажется, и доносился металлический голос роботов. Даже Шарик перестал визжать и скулить и со страхом посмотрел на Зета.

Зет молчал, но ведь он думал. А раз думал, то все слышали его мысли. И мысли эти были не то что невеселые, а прямо-таки панические.

— Вернут, обязательно вернут!… А за что? Что мы такого сделали? Запустили нас в космос, и получается, что мы не имеем права действовать как хотим. Как подопытные животные какие-то… Ничего не имеем права!

Так можно было выразить одну часть панических, скачущих мыслей Зета. А вперемежку с ними шла еще и вторая половина. Она звучала примерно так:

— Ну и правильно, что нам нет оправдания. Великая цель требует великой дисциплины. Мало ли кто что хочет, а если он решил подчиняться, он обязан это сделать. Иначе он не человек. Только человек и умеет сам подчиняться. По своей воле. По своему разумению. А если он сам себе не может подчиниться — значит, он не человек, а тряпка. У него нет воли.

Потом в дело вступала первая половина, и Зет начинал скулить, как скулил только что Шарик. А потом эти мелкие прыгающие мыслишки сменялись суровыми и честными словами осуждения… Одним словом, самокритикой.

Но как ни странно, ни первая половина мыслей Зета, ни вторая не приносили облегчения ни ему, ни другим. Все равно было ужасно неприятно, даже противно. Потому что, как ни оправдывайся и ни набивайся на чужую жалость, как ни критикуй самого себя, все равно признавать себя виноватым очень и очень неприятно. Хоть на любой планете, хоть в космосе. Хоть в низшей, хоть в высшей цивилизации. И Юрий великодушно сказал:

— Брось, Зет. Не переживай так сильно… Ведь…

Но не успел он договорить, потому что роботы исправили поломку и заговорили вновь:

— Ввиду провала в космической связи повторяем последние слова. Единственным оправданием космонавтов является их возраст, но Центральный Совет считает, что высокая сознательность и дисциплина должны присутствовать в каждом космонавте, независимо от его возраста. Иначе он не сможет быть космонавтом и принимать решения, необходимые для выполнения поставленной цели.

— Вернут… Вернут… — лепетал Зет, и ему вторили остальные голубые космонавты.

— Может быть, и правильно, что вернут: провинились. Но ведь в другой раз не пустят.

Прощай тогда космонавтика!

Прощай путешествия и открытия новых миров!

Прощай мечта!

Вот что самое страшное: прощай мечта!

Так думали все, и, должно быть, от этого весь корабль словно затаился и примолк. Только металлический голос роботов-доносчиков продолжал злорадно передавать текст космической телеграммы.

— Вот почему Центральный Совет Космических Исследований принимает решение и отдает команды по каналам независимой связи на возвращение космического корабля с экипажем в составе Миро, Зета, Квача и Тэна.

Теперь сомнений не было. Приговор прозвучал — ему следовало подчиняться. Потому что приговор этот был передан по независимой связи и роботы-доносчики все рассчитают, все приведут в движение и повезут невезучих и недисциплинированных космонавтов на Розовую планету.

Прощай мечта!

Это было так понятно и так убийственно ясно, что у космонавтов не нашлось не только слов, но даже мыслей. Корабль молчал, как в трауре. И это в самом деле был траур — траур по убитой мечте.

Наверное, поэтому даже противный металлический голос не удивил никого.

— Команде дается десять минут на сборы: корабль переводится в предполетное состояние. Через десять минут начинаем взлет.

Приговор приводился в исполнение. Деваться уже было некуда. Все рушилось, и это понимали все, кроме… кроме Квача. Он один-единственный, по тем самым странным и умным законам голубых людей сегодня командующий над всеми, первым пришел в себя и первым правильно оценил обстановку.

— Отставить взлет! Отставить предполетное состояние! Миро — немедленно отключить независимое управление!

— Я… я еще не знаю, где оно, — мысленно пролепетал Миро.

— Ищи! Немедленно ищи.

— Да, но… — тоже робко вмешался Тэн, — но ведь дисциплина есть дисциплина. Мы обязаны подчиниться.

— Думать нужно, товарищи! — вдруг обозлился Квач. — Ведь это пришла лишь первая телеграмма — ответ на первое донесение роботов-доносчиков. Тогда Центральный Совет еще не знал, что мы понаделали. Тогда до него не дошли новые телеграммы. Нужно ждать новых ответов и новых команд. А пока продолжать работу!

Нет, как ни неприятен бывал иногда самоуверенный Квач, но сейчас он оказался просто гением. Смелым и решительным гением. И конечно, его можно было бы за одно это провозгласить почетным и потомственным командиром корабля, если бы… если бы в свой черед и в свое время такими же гениями — смелыми и решительными — не бывали бы и другие космонавты. Так что с провозглашением космонавты не спешили. У них было много забот и работы и без этого провозглашения.

— Товарищи, перехват независимых командных связей невозможен, — доложил Миро. — Мы можем только наложить запрет, и тогда роботы-доносчики сообщат, что мы не выполняем команду Центрального Совета. А по кодексу космонавтов это совершенно недопустимо, и Центральный Совет осудит нас за это.