Жизнь и творения Зигмунда Фрейда - Джонс Эрнест - Страница 111

16 сентября он на двенадцать дней покинул Вену, чтобы навестить свою дочь Софию в Гамбурге. Объявляя об этом предстоящем путешествии Эйтингону, он выразил надежду разделить, пока он будет находиться в Германии, ликование по поводу ожидаемого падения Парижа. А из Гамбурга, города, который был ему столь знаком, он писал, что в первый раз не чувствует себя в иноземном городе; он может говорить о «наших» битвах, «наших» победах и так далее. На обратном пути он провел пять часов с Абрахамом в Берлине; им не суждено было больше встречаться в течение четырех лет.

В последний день этого месяца в Вену приехал Ференци для прохождения анализа у Фрейда, но этот визит, к сожалению, прервался через три недели вызовом Ференци на действительную службу. Ференци служил врачом в рядах венгерских гусар, где ему пришлось обучаться искусству верховой езды.

В октябре пришли «великолепные новости» о падении Антверпена. К этому времени Фрейд возобновил практику, у него было лишь два пациента, оба венгры, но вскоре остался один. Именно в это время он написал длинную историю одного заболевания, известную с тех пор как «случай человека-волка». Однако прошло четыре года, прежде чем эта его работа была опубликована.

В первые несколько месяцев войны ряд писем, которые Фрейд и я написали друг другу, не прибыли по адресу, и первое письмо, которое я от него получил, было датировано 3 октября. Спустя два дня после объявления войны я писал ему о всеобщей уверенности в Англии, что в конце концов Германия проиграет войну, и даже осмелился повторить это в своем более позднем письме. Сообщая об этом Ференци, Фрейд сказал, что я говорю о войне «с ограниченным кругозором англичанина».

11 ноября он написал Ференци, что узнал о гибели любимого брата Эммануила в железнодорожной катастрофе. Это должно было сильно огорчить Фрейда, так как его нежность к своему сводному брату оставалась нерушимой с самого раннего детства. Несколько месяцев спустя он высказал характерное замечание об этом Абрахаму: «Как мой отец, так и мой сводный брат дожили до 81 года, так что мои перспективы мрачные»[139]. Предстояло также скорбеть о потере знаменитого рейдера «Эмден»; Фрейд сказал, что очень любил этот корабль.

В декабре настроение у Фрейда было неважное, и он просил Абрахама приехать и ободрить его. Его настроение не улучшилось предложением политического убежища от Триганта Барроу, живущего в Балтиморе, которое, как Фрейд писал мне, «показывает, что думают американцы о наших шансах». Абрахаму он написал, что всегда больше всего ненавидел беспомощность и бедность, однако все выглядит так, что и то и другое не за горами. Он пока еще был не один, Ганса Захса не взяли на военную службу по причине близорукости, в то время как Отто Ранк, второй его литературный помощник, пытался избежать призыва на военную службу, «сражаясь как лев против своей отчизны».

В жизни Фрейда часто присутствовала какая-либо интеллектуальная женщина, обычно пациентка или студентка, чью компанию он особенно любил. В этот период такой женщиной стала Лу Андреас-Саломе, которая обучалась у него до войны. Это была женщина с замечательным чутьем на великих людей, которых было очень много среди ее друзей, от Тургенева, Толстого и Стриндберга до Родена, Райнера Марии Рильке и Артура Шницлера. Про нее говорили, что она хранила преданность двум величайшим людям XIX и XX столетий — Ницше и Фрейду. Фрейд восхищался ее величественным и спокойным характером как чем-то таким, что намного превосходило его собственный характер, а она по достоинству оценивала достижения Фрейда. Поэтому в эту тягостную осень он написал ей почтовую открытку: «Вы все еще считаете, что все взрослые братья так хороши?[140] Не напишете ли мне хоть одно ободряющее слово?» Она сделала все, что могла, чтобы оказаться на высоте положения, и Фрейд написал Абрахаму о «по-настоящему трогательном оптимизме» в ее письме. Сам он ответил следующим образом: «То, что Вы пишете, дает мне смелость написать еще одну записку. Я не сомневаюсь, что человечество преодолеет даже эту войну, но я наверняка знаю, что я и мои сверстники никогда больше не увидим радостного мира. А это слишком ужасно. И самой печальной вещью во всем этом является то, что это случилось как раз тогда, когда мы, исходя из наших психоаналитических ожиданий, получили представление о человеке и его поведении. Из-за такого отношения я никогда не мог согласиться с Вашим жизнерадостным оптимизмом. Моим тайным выводом было: раз высшая цивилизация нашего времени обезображена гигантским лицемерием, значит, мы органически для нее не годимся. Нам приходится слагать полномочия, и великое неизвестное, таящееся в тени судьбы, некоторое время спустя повторит подобный эксперимент с другой расой».

Однако работоспособность Фрейда все еще была высока, как это часто случалось, когда ему нездоровилось или он был в плохом настроении. Он не только много писал, но также много думал. Внутренняя сосредоточенность заменяла ему заинтересованность гнетущими событиями во внешнем мире. Упомянув Ференци о некоторых своих новых идеях, он добавил: «Даже без этих идей я могу сказать, что я дал миру больше, чем он дал мне. Теперь я более изолирован от мира, чем когда-либо, и ожидаю такой же изолированности и далее как результат войны. Я знаю, что пишу в настоящее время лишь для пяти человек, для Вас и немногих других[141]. Германия не завоевала моей симпатии как аналитика, а что касается нашей общей отчизны, то о ней лучше не говорить».

Мы расскажем об этих новых идеях Фрейда его собственными словами.

Неделей позже Ференци навестил Фрейда и провел у него день. Без сомнения, они тщательно обсудили некоторые из этих проблем.

На следующий день после этого обсуждения Фрейд написал Абрахаму: