В Стране странностей - Кублицкий Георгий Иванович - Страница 33

Бывшие Беззерные и Малоедовки разбросаны по равнине, распаханной от края до края. Над полями пшеницы и сахарной свеклы видны серые стены сараев и хлевов, образующие вместе с домом четырехугольник хутора. Про хутора не скажешь: теперь, как и прежде. Их стало куда меньше. Хуторянину трудно тягаться с помещиком, который может покупать новые машины, породистый скот, использовать преимущества крупного хозяйства.

Когда едешь по Сконе, сразу видишь, кому здесь хорошо, кому похуже. В помещичьих усадьбах много новых зданий.

А хутора, построенные еще дедами, кое-как поддерживаются в порядке — и ладно.

Я еду на образцовую ферму. Она принадлежит компании, занятой добычей глины и строительного камня.

Двор большой, мощенный крупными булыжниками. Длинные скотные дворы крыты черепицей, как и навесы, под которыми в порядке расставлены повозки, плуги, сеялки. В стороне, поглядывая на гостя, стоят три парня в синих комбинезонах.

Навстречу выходит управляющий фермой в сопровождении супруги. Он не улыбается. Жена господина управляющего надменно поджала губы. Поздоровавшись, она тотчас уходит.

Господин управляющий невысок, тучен и лыс. Чтобы казаться выше, он взбирается на железобетонный брус.

Сконе — питомник богатых помещиков. Им не за что любить гостей из страны, где давно нет ни одного помещика. И господин управляющий скучным голосом перечисляет гектары, машины, число голов скота. При этом он держит руку в кармане и не смотрит на собеседника. Пусть улыбаются те, у кого улыбка входит в служебные обязанности. Он, господин управляющий, — независимый человек…

Мы идем через пустынный двор в коровник. Там стоят черно-белые упитанные коровы. Это чистопородные, красивые животные.

Мне показывают электродоильные аппараты, смесители для кормов. Все это есть и у нас. Но для чего над каждой коровой висит какая-то рамка на проводах? Слушаю рассказ о том, чем и как кормят коров, а сам все посматриваю на рамку.

Господин управляющий заметил это, оглянулся и молча потащил меня к стойлу.

Гм! В общем, там корова как раз в это время подняла хвост, чтобы… При этом она, как и все коровы в подобных случаях, выгнула спину — и в ту же секунду коснулась ею низко свисавшей рамочки. Тут, видимо, произошло что-то неприятное. Корова попятилась назад, чтобы не касаться рамки выгнутой спиной. Она пятилась как раз до бетонной канавки, которая тянулась вдоль стойл.

— Через рамку проходит ток, — сказал управляющий. Он торжествовал, наблюдая удивление гостя. — Ток заставляет корову пятиться до ее уборной. Потом мы пускаем по канавке скребковый транспортер, и все уходит в навозохранилище. Скотнику не надо ходить с лопатой.

Здорово придумано! Наверное, у скотника при такой механизации уйма свободного времени?

Как бы не так! Со ста двадцатью коровами и всеми телятами должны управиться три человека. Они и кормят, и убирают, и доят — за день присесть некогда. Раньше было на ферме четыре человека, но после того, как повесили рамочки, одного уволили.

В бывших Беззерных и Малоедовках по хлевам не развешивают электрифицированных рамочек. Тут все проще, и, хотя в каждом хозяйстве есть машины, облегчающие труд, главная надежда — на умелые, проворные, не знающие устали руки.

Шведский крестьянин читает книжки по агротехнике. Он трудолюбив и аккуратен, терпеть не может беспорядка или грязи во дворе, каждая палка или веревка у него на своем месте. Он бережлив, не позволяет себе выпить лишнюю рюмку вина или зря истратить несколько ёре — мелких монеток вроде нашей копейки. И все же статистические таблицы напоминают ему: в Швеции каждый день двадцать пять крестьянских семейств заколачивают свои дома, прощаются с землей, политой потом их дедов, и уходят либо в батраки, либо на фабрики.

Если бы отец Нильса Хольгерсона жил в наши дни, ему, возможно, тоже пришлось бы покинуть насиженное место: у него ведь не было своей земли, он арендовал небольшой клочок помещичьей пашни.

По обе стороны пролива

Хороший пловец может переплыть из южных окраин Швеции в Данию, подкрепиться там чашкой кофе и вернуться обратно. Побережье Сконе отделяет от датской земли пролив Эресунн, ширина которого местами всего четыре-пять километров.

Очертания берегов стран-соседок в этих местах таковы, что, кажется, сдвинь их — и шведские мысы плотно войдут в датские заливы, как сходятся две половинки разорванного листа бумаги.

Из-за плодородных равнин Сконе шведы и датчане в средние века не раз воевали друг с другом.

Люди в то беспокойное время спали, держа мечи у изголовья. Вокруг замков были вырыты глубокие рвы, наполненные водой. Мосты через них никогда не забывали поднимать на ночь. Ядра свистали над холмами, разбивая крылья ветряных мельниц, врезаясь в старые курганы, где поставленные торчком могильные камни напоминают о древних скандинавах.

Давно это было и, как говорят, быльем поросло. Теперь шведы и датчане ездят через пролив без мечей, но с изящными, вместительными кошелками. Переправившись на другой берег, шведы спешат в лавки за более дешевым датским маслом и яйцами, а датчане — в магазины за более дешевыми шведскими тканями.

Переправляют соседей паромы. Их в скандинавских странах очень много, особенно в Дании, расположенной на сотнях островов.

Морской паром не похож на речной. Это скоростной теплоход с палубами для людей и автомашин. У него особые ворота в корме и носу. Причалил паром к берегу, раскрыл ворота — и тотчас из них своим ходом выкатывают на причал десятки легковых и грузовых машин. Через несколько минут судно готово принять новых пассажиров и машины. Быстро и удобно. За год паромы перевозят через Эресунн больше миллиона людей.

На его шведском берегу три больших портовых города: Мальмё, Ландскруна, Хельсингборг. Это города-старцы. Хельсингборг ведет начало с XI столетия, Мальмё только на век моложе его, да и Ландскруне почти пять с половиной столетий.

В путеводителе по Хельсингборгу лишь мимоходом упомянуто о том, что в городе строят корабли, делают сложные электротехнические приборы. Гораздо больше места уделено мрачной, иззубренной бойницами средневековой башне Чернан, высящейся над городом. Ее камни скреплены раствором, замешенным на яичных белках, — наверное, крестьянам окрестных селений надолго пришлось забыть о вкусе яичницы. В давние годы глухими осенними ночами на башне жгли костер из смолистой сосны, чтобы раздуваемое ветром пламя указывало путь кораблям.

Напротив Хельсингборга за голубыми водами пролива — датский город Хельсингёр. Ищу знакомый силуэт замка. Бинокль притягивает красные кирпичные стены, башенки, кровлю из позеленевшей меди. Да, это Кронборг.

«Есть в Дании старинный замок Кронборг. Он стоит на берегу пролива Эресунн, по которому каждый день проплывают сотни больших кораблей. Среди них встречаются и английские, и русские, и прусские».

Так начинается у Ганса Христиана Андерсена поэтическая легенда о Хольгере-Датчанине, богатыре, который спит глубоким сном в подвалах замка Кронборг и во сне видит все, что происходит на его родине. Если над Данией нависнет опасность, Хольгер-Датчанин выйдет из своего подземелья, чтобы сражаться, и тогда об этом услышит весь мир.

Следом за проводником, несущим керосиновую лампу, — так романтичнее — я спускался в холодные, темные подвалы Кронборга. В одном из них изваян сказочный герой. У него жилистые руки, длинная борода. Хольгер-Датчанин сонно склонил голову, меч лежит на коленях…

Говорят, что в Кронборге бывал Шекспир или, во всяком случае, труппа его театра. Может быть, именно в этом замке бродил датский принц Амлет, трагедию которого впервые описал еще в XII веке историк Саксон Грамматик. Но, скажете вы, ведь у Шекспира действие «Гамлета» происходит в замке Эльсинор. Это, однако, свидетельствует, скорее, в пользу Кронборга: Хельсингёр, где он расположен, иностранцы называли раньше именно Эльсинором.