Боцман знает всё - Шманкевич Андрей Павлович - Страница 19

«Что случилось? — подумали одни. — Напроказил цыганчонок? Может, стащил у них что-нибудь?..» А другие подумали иначе: «Нет! Тут что-то не так… Что-то за этим кроется. Почему появился крест на развалке? Кто мог похоронить погибшего матроса-партизана?..»

А гром орудий становился всё слышнее и слышнее. Он мешался с весенним громом. Вот уже грохочет за Мекензиевыми горами, за Инкерманскими каменоломнями, на Северной стороне… Бегут, мечутся фашисты и все их прихвостни. Да только бежать им некуда: бьют их на суше советские солдаты и матросы, в море топят немецкие транспорты наши боевые корабли и самолёты. Мечутся фашисты из конца и конец, как те очумелые крысы…

Настал долгожданный день, когда утихли и пушки и автоматы, но не утихло радостное «ура». Оно перекатывалось в тот майский день, как весенний гром из одного квартала города в другой, с одной улицы на другую, от площади к площади. Вот тогда и услышали люди, как закричал один богатырь-матрос на весь Приморский бульвар, да так, что бронзовый орёл чуть не взмыл с перепугу в небо со своей гранитной колонны:

— Товарищ Костя! Жив? Ура Косте с Шестой Бастионной!..

— Какой он вам товарищ… — проворчал старый каменщик Лукьяныч. — Он с немчурой якшался, со спекулянткой Марфой… А вы его за товарища признаёте…

На это засмеялся матрос, обнял за плечи Костю и вот что сказал в ответ старику:

— Нет, папаша, ошибаетесь вы… Не только товарищем его величать будем, но и награду ему у начальства выхлопочем. Ему орден, тётке Марфе и нашей подпольной докторше Клавдии Петровне. Мы им жизнями обязаны. Я обязан, вот он, и он, и он, и ещё многие. Они, своей жизни не жалея, от себя кусок отрывая, кормили нас и поили, укрывали в своём подвале от фашистского глаза, от ран лечили, ставили на ноги и помогали уйти в горы к партизанам. Имеете вы теперь, папаша, представление, какой перед вами человек стоит?

Матрос ещё крепче прижал к себе Костю с Шестой Бастионной, заглянул в глаза и спросил:

— А почему ты. Костя, один нас встречаешь? Где тётя Марфа, где Клавдия Петровна?

— Тётя Марфа сидит на развалке своей хаты и ждёт мужа, боится с ним разминуться… А наша Клавдия Петровна…

Больше Костя ничего не смог выговорить, уткнулся лицом в матросский бушлат, и только плечи у него задёргались. И все матросы, не стыдясь, заплакали вместе с ним.

— Вот оно, выходит, дело как было… — сказал старый каменщик и тоже стащил с головы кепку. — Прости, внучек. Плохое о тебе люди думали. Слава богу, что ошиблись…

Подумал немного старик, распрямился и добавил:

— Было, конечно, что в иных людях усомнились мы, но во весь наш народ никогда веры не теряли! Знали, что не век супостатам по нашей святой земле ходить… А город наш геройский мы заново возродим, ещё краше он будет. И тебе, геройский Костя, дом поставим на старом месте, на Шестой Бастионной. Я своими руками карниз на нём вырежу из белого инкерманского камня. А погибшим героям мы навечно памятники воздвигнем.

Консервы

По тылам немцев пробирался отряд моряков. Сначала в нём было одиннадцать человек, но моряки не раз принимали неравный бой с врагом, и вот их осталось только четверо: раненный в руку командир, старшина 2-й статьи Пономаренко и краснофлотцы Тиунов, Морозов и Алексеев.

Через каждые три-четыре километра командир доставал из кармана компас и определял курс.

— Вот там норд! Так и держать будем. Одним румбом правее, одним левее — не важно. На норде везде наши, — говорил он.

И моряки снова шли курсом на норд, поочерёдно неся пулемёт, поочерёдно шагая передовыми.

Однажды им повезло.

В самой чаще леса они наткнулись на покинутую лесную сторожку. Вероятно, немцы сюда не заглядывали. Здесь всё было цело: и стёкла в окнах, и лампа, полная керосина, и ситцевый полог у кровати.

— У нас в тайге в таких домиках охотники оставляют спички, табак, еду. На случай, кто заблудится, — сказал Морозов, осматривая все закоулки.

— Если бы хозяин точно знал, что ты придёшь сюда раньше немцев, то он наверное оставил бы тебе угощение, а так, не знаючи, рисковать не хотел, — заметил Алексеев.

— Да, лучше не рисковать. Ну, а как у нас там дела, товарищ баталёр? — Командир кивнул головою на мешок Алексеева.

— Вот, товарищ командир. Больше ни крошки… — Алексеев протянул Пономаренко чёрный заскорузлый сухарь.

Все отлично знали, что неприкосновенный запас скоро кончится, но всем хотелось верить в чудесную сказку, всякий раз рассказываемую весёлым баталёром, когда наступало время еды.

— А ну, — говорил он, — подать сюда жареного поросёнка для нашего командира! Только он любит с корочкой, румяного, с петрушкой в зубах! Есть поросёнок, товарищ командир! Получайте с пылу, с жару… — Алексеев выхватывал из мешка сухарь, перебрасывал его на ладонях и подавал Пономаренко. — Вам, товарищ Тиунов, что прикажете? Опять гуся? И опять с картошкой? Вы бы с яблоками отведали, чудесное кушанье… Вот попробуйте!

— Давай, только мучаешь своими баснями! — бурчал сердито Тиунов.

— Слышали? Товарищ Тиунов опять недоволен нашей работой. Пережарили. Засушили. Вон какой хруст идёт по лесу! Ещё, глядишь, немцы услышат. Ну, а вам, товарищ сибиряк, пельменей, конечно, желательно. Что ж, всякому своё. Прошу вас… А себе я сухарик возьму… Люблю, знаете ли, деликатесы разные…

И вот сказка кончилась. На ладони баталёра лежал один-единственный сухарь, и его нужно было разделить на четверых…

— Пока надо растопить печь, — сказал командир, — отдохнём немного — и дальше.

— Есть растопить печь!

— Назначаю боевое охранение. Первым вахту стоит Тиунов, вторым Морозов. Стоять по два часа. Тиунов, идите на пост. Скрытно наблюдать за дорогой от села.

— Есть! — ответил Тиунов и нехотя вышел из избы.

— Поделите сухарь.

— Может быть, отдать его Тиунову? — спросил Алексеев.

— Тиунов не слабее нас, у него, может, выдержки поменьше, но за это поощрений не предусмотрено. Разделить всем поровну, — строго сказал командир.

…После отдыха Пономаренко снова достал компас, положил курс на норд и повёл свой отряд прямо по снежной целине, через лес.

Шоссе преградило им путь; его решили перейти ночью. Отыскали заброшенный дзот и укрылись в нём. Через амбразуры хорошо видна была дорога в обе стороны.

Вот к фронту пролетел мотоциклист, поднимая снежную пыль. С фронта прошла колонна санитарных машин. Они шарахнулись в стороны, когда над шоссе появилась пятёрка «МИГов». Но санитарные машины не цель для наших соколов. Они пролетели дальше, и моряки проводили их тёплым взглядом и ласковым словом.

Истребители скоро отыскали цель. За лесом взревели моторы. Целая свора «мессершмиттов» пронеслась, удирая от смертоносного потока трассирующих пуль.

— Наших пять, а их целая стая… И всё-таки удирают. Особенно недолюбливаю я этих летунов, — сказал Алексеев. — Немца-стрелка я могу мёртвым сделать штыком, пулей или прикладом. Танк могу бутылочкой или гранатой угостить. А этой поганой птице что я могу сделать?

— Почему? Не было разве случая, чтоб из винтовки самолёт сбивали? Сколько хочешь… — возразил Морозов.

Спор их заглушил грохот танков. По шоссе, лязгая гусеницами и чадя дымом, двигалась танковая колонна. За каждым работающим танком тянулись на тросах по два танка с выключенными моторами.

— Постойте-ка, товарищи. Это чего же они здоровые танки в тыл тянут? — воскликнул Пономаренко.

— На заправку, может быть?

— Для того существуют автоцистерны. Здесь другое… Не тикают ли они, часом?

Пономаренко вопросительно посмотрел на краснофлотцев.

— Всё может быть, товарищ командир…

И от мысли, что долгожданное наступление началось, всем стало теплее, и в то же время обидно было, что наступление началось без них.