Тамбу-ламбу. Три звонка - Карпенко Галина Владимировна - Страница 12

— Представляешь? Надо было взять старые учебники, чтобы вспомнить то, что вылетело из головы. А я забыла. — Шура взяла в руки прошлогодний задачник с чернильными пятнами и нарисованной кошкой на последней странице.

— Как же ты обошлась без него в школе? — спросил Дим.

— В школе я обошлась, — ответила Шура. — Я переписала примеры у мальчика, который сидит рядом со мной.

— Славный парень? — спросил Дим, набивая свою трубку.

— «Славный парень»! Он знаешь что?

И Шура стала жаловаться дяде Диму на Володю Рогова, рассказывать, как это было.

— Можно, я перепишу у тебя примеры, которые нам задали на дом? — спросила Шура у Рогова. Она сделала вид, будто не заметила промокашки, на которой расплылись четыре чернильные буквы. — А то у меня нет задачника.

— Списывай.

Володя пододвинул ей книгу. Шура торопливо переписывала пример за примером.

— Задачник потеряла, вот макака! — удивлялся Володя. Он смотрел, как Шура пишет, и ждал, что она вот сейчас, сейчас поставит кляксу.

И Шура поставила кляксу.

— Ой! — сказала она.

— Вот тебе и «ой». Теперь только не три резинкой. Пусть просохнет, — посоветовал Володя. — Подсохнет, тогда подчистим ножиком.

Они вместе ждали, когда высохнет чернильное пятно, и Рогов великодушно соскоблил его своим перочинным ножом. Это было очень великодушно, не каждый мальчишка на это способен.

Но на парте лежала злополучная промокашка.

Если бы Рогов не только разрешил Шуре списать примеры из своего задачника, а совершил бы что-нибудь более замечательное, Шура всё равно бы ему не простила, и совсем не то, что он написал про неё, — ей было обидно другое: что он о ней подумал. Шура никогда не списывала чужих решений или диктантов.

«Списывать из чужих тетрадей — это всё равно что украсть», — говорил ей отец.

Красть чужие мысли — совсем ни к чему, если своя голова на плечах.

— Ты понимаешь, — спрашивала Шура дядю Дима, — что он подумал?

— Конечно, понимаю, — ответил Дим. — Но знаешь, мне кажется, что он уж не так виноват, этот Володька. Представь себе, может быть, в старой школе с ним рядом, за одной партой, сидел целых четыре года лентяй с пустой головой.

Ответственное поручение

— Вы, как я вижу, славно живёте! — сказал Шурин отец, вернувшись с работы.

— Очень славно, — согласились Шура и Дим. — Мы решаем прошлогодние задачи.

— А мне дана задача — сварить борщ! А я про неё забыл и задержался на стройке, — сокрушался Василий Дмитриевич.

— Ну, это дело поправимое, — сказал капитан.

И вот они все втроём стоят у плиты и варят настоящий борщ.

— Кипит, уже кипит! — кричит Шура.

— Только закипает, — отвечает Дим.

— И не думает ещё, — уверяет папа.

— Когда закипает вода, мама кладёт туда капусту, лук, петрушку, — говорит Шура.

— Петрушку не сразу, а потом, — возражает папа. — Ты что-то путаешь.

— Я путаю? Нет, ты послушай…

Шура просто не находит слов от возмущения. Она-то знает, как мама варит борщ. Она-то знает, потому что сколько раз помогала, а папа?

— Знаешь, Дим, — говорит она, — папа даже картошку не умеет варить, совсем не умеет!

Взобравшись на табурет, Шура снимает с полки кастрюлю.

— Видишь? Дно у кастрюли совершенно чёрное. Это он сжёг. А дыму было сколько! Ещё немного — и приехала бы пожарная команда! Мы на память оставили эту кастрюльку.

— Знаешь что? — говорит папа. — Клади свою петрушку, я подчиняюсь, а ябедничать незачем.

Но дядя Дим относится к делу серьёзно.

— Петрушку, — говорит он, — можно положить и сейчас и потом. — Белый корень петрушки он кладёт в кастрюлю. — А вот это, — Дим подносит к папиному носу пучок зелени, — это потом. Понял? А кастрюли жечь не годится.

— Правильно! Правильно! — радуется Шура. — Кастрюли жечь нельзя!

— Ты-то откуда такой профессор? — удивляется папа, отходя от плиты.

— Я не профессор, я капитан дальнего плавания, — отвечает Дим. — Я должен знать, чем кок кормит команду на корабле и что такое настоящий флотский борщ… Должен был знать, — добавляет он, помолчав.

— А теперь кладём помидоры! — командует Шура.

Папа уже с нею не спорит.

— Может быть, мне совсем уйти? — говорит он обиженно.

— Нет, зачем же? — улыбается Дим и, с полного одобрения Шуры, даёт ему задание: — Садись чистить картошку. С этим, надеюсь, ты справишься. Ну, а варить… варить её мы будем сами!

Поживём на берегу…

Посматривая на часы, Шура расставляет на столе посуду. А старшие сидят рядом.

Дядя Дим и Шурин отец — родные братья. Дмитрий — старший, Василий — младший.

Младший, Василий, строит дома?. Старший, Дмитрий, водит корабли.

— Я полжизни на волнах прокачался, — говорит Дмитрий младшему брату, — а теперь пришло время уходить на берег. Ты только не думай, я не жалуюсь.

Дмитрий достаёт из кармана трубку. Василий зажигает спичку, подносит маленькое пламя. Из трубки взлетает лёгкий дымок.

— Плохо вижу, огни в море стали двоиться, — говорит капитан. — А на море плохо глядеть нельзя. Когда шторм, то, скажу тебе, бывает весело. Раньше всё переносил, теперь тяжело, устаю.

Василий слушает брата и не знает, что сказать. Бывает так, что один человек слушает другого и понимает, что надо только слушать, и это гораздо лучше, чем утешать, поэтому Василий молчит.

«Как же? — думает Шура. — Как же Дим будет жить без моря?..»

В комнате очень тихо, и вдруг что-то зазвенело.

— Разбила! — вскрикивает Шура. — Такая хорошая была тарелка, с золотой каёмочкой…

— Руки не порежь! — говорит ей отец, когда Шура приходит с веником и совком.

— Я аккуратно, — отвечает дочь. И, нагнувшись, собирает черепки.

Отважные капитаны тоже стареют, уходят на пенсию. Многим людям нелегко, наверно, оставлять свою работу, привыкать к тишине дома, но это совсем по-другому, чем у дяди Дима. А бывают, наверно, такие, которые уходят на пенсию и очень довольны. У Настеньки бабушка доктор, ушла на пенсию, и какой сад развела, просто волшебный! Шура с Настенькой из этого сада с весны до осени возвращаются с великолепными букетами.

Если бы можно было сажать сирень на облаках, а пёстрые маки в ледяных океанах!

Вот лётчики, они, конечно, привыкли к небу, но они полетают и снижаются, ходят по земле. А капитаны? Им, наверно, труднее всех. Дядя Дим уходил в море на целых полгода и даже больше. Подумать только, день и ночь плывёт корабль, а вокруг только море, берега не видно. На берег дядя Дим приезжал только в отпуск. Как же он теперь будет жить на земле, в квартире, не на корабле, без матросов?!

Шура смотрит на Дима, на его доброе, строгое лицо, и ей хочется, чтобы ему было хорошо рядом с ними.

Капитан взмахивает трубкой и запевает легко, негромко:

— «Я люблю тебя, жизнь, — подпевает Шурин папа, — я люблю тебя снова и снова».

Младший поёт легко и звонко, а старший мягко вторит ему басом, будто трогает, перебирает струны гитары.

А Шура думает о том, что вот жили бы люди, жили и никогда не старели. Вырастали большими, становились бы каждый кем захочет и больше не старели.

Песня замолкла. И дядя Дим спросил:

— Что же ты не поёшь?

— Я слов не знаю, — ответила Шура.

— Её и без слов можно петь. — И, попыхивая трубкой, капитан повторил мелодию песни.

Окна давно уже завесили сумерки, а Шуриной мамы всё нет и нет. Что же она так долго не идёт? Где это она запропала?

«Вира! Майна!»

Большая стальная стрела чертила голубое небо. На земле горели яркие прожектора, и кто-то очень громко повторял: