Петр Великий (Том 2) - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 37

И, вытащив из-за пазухи камень, изо всех сил бросил им в голову Саввы.

Священник упал замертво и исчез под ногами взбесившихся изуверов.

Глава 22

ГОЛОВА ПУСТОСВЯТА

В Успенском соборе уже отходила служба, когда в Кремль, с ведома Хованского, неожиданно ворвалась толпа буйствующих раскольников.

Большой отряд стрельцов-староверов занял все входы. Раскольники остановились у Архангельского собора и заявили, что живыми не уйдут из Кремля, все, как один, сложат головы, но добьются открытых споров о вере перед всем народом.

Наскоро закончив службу, патриарх укрылся в ризнице, а к «ревнителям» выслал с увещеванием протопопа.

– Брат Никита! – напыщенно изрёк посол, но тут же оборвался и отскочил к церковной двери: на него накинулись разъярённые стрельцы.

– Ты ли, антихристов опаш, брат честному чаду Христову?! Сгинь!

Удар кистенём в грудь сразил протопопа. На паперть, трясущиеся от страха, выползали монахи, отправленные на помощь священнику.

Пустосвят подскочил к ним, легко, как былинку, поднял над головой одного из монахов и, потрясая им в воздухе, обратился к толпе:

– С кутёнком ли сим нам о вере спорить?

И швырнул монаха под ноги народу.

Хованский, дружески здороваясь с раскольниками и стрельцами, не спеша отправился в ризницу и уговорил патриарха принять кого-нибудь из староверов.

Скрепя сердце, Иоаким допустил к себе Павла Даниловца.

– Опамятуйся, чадо моё. Уговори народ уйти из Кремля, – горько вздохнул патриарх. – Противу кого ополчилися? Противу архиереев, кои носят на себе образ Христов?

Посадский ревнитель вызывающе приподнял брови:

– Истину глаголешь, святейший владыко, что вы на себе Христов образ носите, но Христос сказал: «Научитесь от меня, яко кроток есть и смирен сердцем», а не срубами, не огнём и мечом грозил. Велено повиноваться наставникам, но не велено слушать и ангела, ежели не то возвещает. Что за ересь и хула двумя перстами креститься? За что тут жечь и пытать? – Он помялся немного и поклонился патриарху: – Недосуг мне, владыко. Благослови меня по старому чину, и я оставлю тебя. А благословишь весь народ по тому же чину, и все утешимся и с миром изыдем.

Иоаким отказался поступить по желанию ревнителя.

Даниловец ушёл без благословения. Его перехватил в пустом притворе Хованский, обнял и трижды поцеловал в голову.

– Ну, не чаял, не ведал я, кой златоуст ты… Ай да уважил! Ай и крепок же на глаголы на велелепные!

Толпы подступали к крыльцу. Сдержанный рокот переходил с каждым мгновением в громовые, не сулящие ничего доброго раскаты. Где-то зазвенели разбитые стекла.

Софья поняла, что ждать больше нельзя.

– Иди, – вздохнула она, обращаясь к вошедшему Хованскому, – и объяви смутьянам, что государи кличут их в Грановитую палату.

Окружённые стольниками, в праздничных одеяниях, пошли в палату притихшие государи. За ними, вся в чёрном, скорбная, шагала царевна.

Патриарх занял место по правую руку царя Иоанна. Ниже уселись ближние, архиереи и стрелецкие выборные.

Прежде чем идти в палату, Никита долго служил молебствование о даровании победы «благоверным ревнителям древлего благочестия над двурожным зверем на поле словесной брани», потом склонился до земли толпе и, гордо запрокинув косматую голову, тяжело затопал к Красному крыльцу.

Один из православных священников, возмущённый гордыней Пустосвята, не выдержал и, рискуя жизнью, загородил ему путь.

– Тако ли подобает смиренным пастырям шествовать к государям? Не поп ты, а кичливый холоп вельзевулов!

– Молчи! – зарычала толпа, готовая растерзать священника.

Но Никита сдержал натиск, перекрестился.

– Ныне, помолебствовав, невместно расправы чинить с еретиками: не почли бы сие иные слабостью духа нашего. – И, оттолкнув локтём попа, вошёл, потряхивая огромной своей головой, в палату.

Завидев Пустосвята, Пётр трусливо спрятался с ушами в ворот непомерно широкого станового кафтана.

– Братец! – шепнул он о чём-то призадумавшемуся Иоанну. – Не боязно тебе, братец?

Иоанн продрал глаза и сочно зевнул.

– Ты о чём, бишь, братец мой царь?

Спокойствие Иоанна, полное его безразличие ко всему окружающему покоробило Петра. Он почувствовал вдруг, что испуг его сразу растаял, исчез, сменившись какой-то презрительной ненавистью. Чуть дрогнула родинка на правой щеке, и в чёрных глазах вспыхнули недобрые искорки.

– Зачем пришли?! – притопнул он капризно ногой и вызывающе поглядел на раскольников.

Наталья Кирилловна, как встревоженная наседка, стала нахохлившись, подле сына, готовая при первой нужде вступить в смертный бой с врагами.

– На твои ли отвечать глаголы, царь, – подбоченился Пустосвят, – а либо коготкам матушки твоей кланяться?

Патриарх вскочил с места и всплеснул руками:

– Слышите, братие? Слышите, как священники ныне над государынями русийскими потешаются?! – Он поклонился царям и сделал шаг к двери. – Дозвольте уйти отсель. Не можно мне оставаться с еретиками!

Повернувшись к своим, Никита разразился торжествующим хохотом:

– Пропустите святейшего, бегущего загодя от поражения, кое ждёт его в спорах об истинной вере.

Патриарх зло бухнулся в кресло, Никита уставился на царя.

– А пришли мы, великий государь, – отвесил он поклон, – к царям-государям побить челом о исправлении православные христианские веры, чтобы царское своё праведное рассмотрение дали с никонианы новыми законодавцы и чтоб церкви Божий были в мире и соединении, а не в мятежи и разодрании.

Он хотел ещё что-то прибавить, но, встретившись с немигающим взглядом царёвых глаз, неожиданно осёкся, почувствовав какую-то несвойственную ему неловкость.

– Что же попримолк, государь? – спросил он дрогнувшим голосом после длительного молчания.

Патриарх поспешил на выручку Петру.

– Книги исправлены по грамматике, – зло бросил он в лицо Пустосвяту, – а вы грамматического разума не коснулись!

Какой-то ревнитель с места крикнул царям:

– А вы не велите путать своему патриарху! Мы пришли не о грамматике сюда спорить, но о церковных догматах!

Ухватившись одной рукой за кафтан Иоанна, другою обняв мать, Пётр сидел не шевелясь и с напряжённым вниманием следил за Никитой.

Град ехидных вопросов сыпался на патриарха. Иоаким с каждой минутой все больше запутывался, терялся. Изредка его робко поддерживали архиереи, но раскольники не давали им говорить, заглушали их слова хохотом, бранью и улюлюканьем.

Чтобы выручить как-нибудь сбившегося с толку патриарха, к Пустосвяту подскочил с кулаками холмогорский епископ Афанасий[70].

– А ведомо ль тебе, раскольничий поп, – зарычал он, – простолюдинов дело церковным исправлением заниматься?! Слыхано ль, чтоб мужики…

Освирепевший Никита пнул зажатым в кулаке кипарисовым крестом в зубы епископу. – Что ты, нога, выше главы ставишься? Я не с тобой говорю, но со святейшим патриархом!

Милославский незаметно подтолкнул племянницу:

– Тебе, Софья, срок говорить.

Полная оскорблённого негодования, царевна завыла на всю палату:

– Спасите! Добрые люди, спасите! Видите, что творят расколоучители?! На наших очах архиереев бьют! – И вдруг топнула ногой: – В ноги, поп дерзновенный! Как падал в ноги отцу нашему на соборе сто семьдесят четвёртого году!

Пустосвята передёрнуло. Однако он ни единой чёрточкою лица не выдал себя. Напротив, чопорно сложив руки на могучей груди, он с сознанием превосходства и правоты в упор поглядел на царевну.

– Чем коришь, правительница? Доподлинно, поднёс я челобитную отцу вашему за мечом и за срубом. Подавал я челобитную и освящённому собору: ответом было узилище. Вот и вся милость соборная за смиренную нашу мольбу. – И, повернувшись к своим, резко спросил: – Есть ли в том грех мой? А не остался ли серед апостолов излюбленным чадом Христовым Пётр, отрёкшийся трижды от Господа?