Петр II - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 32

Этот разговор сильно взволновал больную царевну, она заплакала, а следствием этого были опять страшный припадок кашля и общая слабость.

– Умираю… За братом… пошлите!.. Где Андрей Иванович? – слабым голосом промолвила Наталья Алексеевна.

– Я здесь, ваше высочество, здесь, – поспешно входя в комнату умирающей царевны, проговорил Остерман.

– За братом скорее пошлите!

– Давно уже послано, ваше высочество! Государь должен скоро быть.

– Господи, как тянется время!.. Боюсь – умру, не повидав Петрушу.

– Вы слишком беспокоите себя, ваше высочество, а вам нужен безусловный покой, – дрожащим голосом проговорил Остерман.

Он сам был сильно встревожен и тронут положением великой княжны. Он был привязан к императору-отроку и к его сестре, искренне любил их.

– Андрей Иванович, ты будешь иметь великую ответственность и перед Богом, и перед людьми за своё упущение, – строго проговорила старица-царица, обращаясь к Остерману.

– За какое, матушка царица?

– Изволь, скажу: ты взялся быть воспитателем внука моего, государя Петра Алексеевича, и должен беречь и блюсти его как зеницу ока, следить, учить всему хорошему и от всего дурного останавливать… А ты…

– Что же я могу поделать, матушка царица? Государь давно перестал меня слушать и все мои слова в резон не ставит, – оправдывался Андрей Иванович.

Он говорил совершенную правду; император-отрок любил Остермана, доверял ему, но когда Андрей Иванович принимался читать или говорить ему разные наставления – плохо слушал его, и даже вовсе не слушал. О занятиях науками и совсем нечего было говорить. Пётр считал своё образование оконченным.

– А зачем ты к государю Долгоруковых допустил? Зачем? Ведь они совсем завладели моим внуком, с пути его сбили! И теперь ещё женить задумали на дочери князя Алексея, – продолжала старица-царица упрекать бедного Остермана, который и бледнел, и краснел от этих упрёков. – Пара ли прирождённому царю княжья дочь? Ведь она и летами старше его, и не в меру, говорят, спесива, своенравна. Разве такая-то достойна быть царицею? Чего молчишь-то?

– Что говорить – не знаю… мои оправдания, матушка царица, вы слушать не изволите, – совсем упавшим голосом ответил Андрей Иванович.

– А ты вот что: если сумел отстранить от государя Меншикова, то сумей и Долгоруковых отстранить.

– Едва ли, государыня-матушка, Долгоруковы забрали большую силу.

– Меншиков был много сильнее их. Сумел же ты его убрать со своей дороги. Теперь и с Долгоруковыми сумей то же сделать. Ну, мне пора. Прощай!.. Прощай и ты, горлица моя, голубка чистая… Храни тебя Господь! Иду о здравии твоём молиться.

Инокиня-царица подошла к больной царевне, перекрестила её, поцеловала в лоб и вышла своей величавой походкой.

«Ну и женщина!.. Задала мне баню, как говорят русские. Что, если бы ей да власть в руки? Фу!.. Нет, подальше от неё, подальше», – посматривая вслед уходившей инокине-царице, подумал Остерман.

Разговор инокини-царицы с Остерманом произвёл на больную Наталью Алексеевну удручающее впечатление: она лежала с закрытыми глазами в полузабытьи, дыханье у неё было тяжёлое, прерывистое, и она тихо шептала в бреду:

– Брат… милый… Петруша… я так ждала тебя!.. Поедем отсюда!.. Далеко, далеко уедем… едем же скорее к маме, она нас ждёт…

– Доктор, что это? Царевна, кажется, начинает бредить? – меняясь в лице от волнения, спросил Остерман у вошедшего придворного доктора Бидлоо[14] .

– Да, барон, это – предсмертный бред, – тихо ответил доктор, отводя в сторону Остермана. – Спасти царевну от смерти может только один Бог. Я поддерживал больную лекарствами, пока это было возможно, но теперь ежечасно силы слабеют, жизнь угасает.

– Боже, где же государь? Что он не едет? – чуть не с отчаянием воскликнул Остерман.

Но государь был уже недалеко от слободского дворца; его лошади неслись вихрем, везя его из Горенок.

– Где сестра? Что с ней? – задыхающимся голосом спросил Пётр, вбегая в комнату умирающей сестры.

– Наконец-то, государь, вы приехали… Великая княжна несколько раз изволила спрашивать о вас, – обрадовавшись приезду государя, проговорил Андрей Иванович.

– Что с ней, что?

– Слаба… очень слаба… в забытьи находится.

– Петруша… ты приехал… я слышу твой голос, – очнувшись, слабым голосом проговорила царевна.

– Наташа, голубушка, что с тобой? – с рыданием воскликнул император, бросаясь на колени пред умирающей и целуя её руки.

– Умираю, Петруша… думала, и тебя не дождусь… Не плачь, голубчик! За тебя молилась я на земле, молиться стану и на небесах.

– Наташа, Наташа, я сам умру… умру скоро, – зарыдал Пётр. – Без тебя я жить не буду… Повторяю, Наташа: умрёшь ты, и я умру.

– Ты должен жить, Петруша, должен… Твоя жизнь нужна… Ты – царь. Послушай меня, мой голубчик! Оставь свою охоту и займись делами. Ах, Петруша, ты не сознаёшь, что на тебе лежит великая обязанность. Слушай и поступай так, как посоветует тебе Андрей Иванович. Он добрый, честный и предан тебе. А Долгоруковых не слушайся: они, как Меншиков, больше думают о себе.

– Ваше высочество, вам вредно много разговаривать, – проговорил было Остерман.

– Вредно? Ах, Андрей Иванович, да ведь теперь мне всё равно. Я умираю.

– Наташа, не говори так! Не говори! – не переставая громко плакать, проговорил император-отрок.

– Полно отчаиваться, мой милый, надо покориться воле Божией. Обещай мне, Петруша, оставить охоту и разные забавы, а главное – уезжай скорее в Питер.

– Хорошо, Наташа, я всё брошу. Я уеду в Питер, только не один, а с тобой, моя милая, дорогая сестра.

– Нет, поздно, Петя… душа моя будет всегда около тебя, а тело здесь, в Москве, останется. Прощай, голубчик мой, я устала… очень устала…

Умирающая царевна замолкла и закрыла глаза; её дыхание стало частым, прерывистым.

Пётр с ужасом посмотрел на сестру, быстро схватил доктора за руку и со стоном воскликнул:

– Доктор, спасите, спасите сестру… умоляю вас! Возьмите всё, что хотите, только вылечите!..

– Это невозможно, государь!

– Что же мне делать, что делать?

– Молиться, ваше величество! Бог всемогущ и творит чудеса, а мы, смертные, бессильны помочь царевне. Да в людской помощи она теперь и не нуждается, – взволнованным голосом проговорил доктор Бидлоо.