Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 37

Революционные события во Франции по-новому высветили для Екатерины и некоторые из хорошо знакомых и привычных для нее просветительских идей. Оказалось, что при определенных обстоятельствах они могут быть истолкованы совсем иначе, чем она привыкла думать, и приобрести опасный характер. Екатерина осталась в убеждении, что возможно лишь равенство перед законом. Равенство же социальное — это «чудовище, которое во что бы то ни стало хочет сделаться королем». Именно о таком равенстве пишет она и в записке Безбородко по поводу масонов, которые вместо «християнскаго православия и всякаго благостнаго правления» вводят «неустройство под видом незбыточнаго и в естестве не существующаго мнимаго равенства».

Не сразу распознала императрица опасность и в масонстве. Поначалу, когда в основе их философии лежали идеи просветителей и масонством были увлечены очень многие из окружения Екатерины, она не придавала этому особого значения, хотя и писала, что это «мелочное, бесполезное дело, из которого ничего не происходит». «Человеку, — спрашивала она, — делающему добро просто для добра, нужны ли на что-нибудь эти дурачества, эти внешности, столь же странные, как и легкомысленные?» Однако, когда в 1770-е гг. в развитии масонства в России произошел перелом и оно все более стало приобретать религиозно-мистический характер, изменилось и отношение к нему императрицы. В масонстве она увидела попытку создания некоей альтернативной идеологии, в которой уже не было места ей, самодержавной государыне. И тогда начинается борьба с масонством, главной жертвой которой стал Н. И. Новиков, подозревавшийся в попытках завлечь в масонские сети великого князя Павла Петровича.

Только с учетом отношения Екатерины к революционной Франции и масонству может быть понята и расправа императрицы с А. Н. Радищевым. О ее реакции на «Путешествие из Петербурга в Москву» мы знаем и из ее собственных помет, и из дневника Храповицкого. Уже прочтя тридцать страниц, императрица заметила, что «тут разсеивание заразы французской, отвращение от начальства: автор мартинист». Спустя дней десять «с жаром и чувствительностью» Екатерина произносит приговор: «бунтовщик, хуже Пугачева». В книге Радищева императрицу испугала отнюдь не критика крепостничества, с которой она готова была согласиться, но прежде всего угроза собственной власти. Автор развенчивал миф о всеобщем благоденствии народа под ее властью, и она была убеждена, что осмелиться на подобную дерзость мог лишь бунтовщик гораздо более опасный, чем неграмотный самозванец.

Существуют неподтвержденные сведения о том, что события во Франции так подействовали на Екатерину, что она разочаровалась в идеалах Просвещения и даже якобы велела убрать из своего кабинета бюст Вольтера. Однако прямых свидетельств изменения мировоззрения императрицы не существует. Скорее всего, оно претерпевало ту же эволюцию, что и у многих мыслящих людей тогдашней Европы, воочию увидевших, к чему может привести попытка заменить последовательные реформы под эгидой просвещенного правителя революционным радикализмом. Екатерину же французский опыт, скорее всего, лишь убеждал в правильности избранной тактики постепенности и компромисса, с одной стороны, и непременного следования курсом реформ — с другой.

Но у медленных, постепенных преобразований была и одна неприятная сторона. Они были не так заметны, не так бросались в глаза, как итоги внешней политики, которые в глазах современников Екатерины выглядели поистине блистательными. И не случайно престарелый Безбородко уже после смерти своей государыни хвастливо говорил, что в ее время ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без разрешения России.

В апреле 1789 г. Екатерине II исполнилось шестьдесят. По понятиям того времени, она была уже старухой, но почти по-прежнему бодрой и энергичной. На льстивые поздравления Храповицкого, пожелавшего ей прожить еще столько же, она резонно отвечала, что тогда будет «без ума и без памяти», а вот «еще лет 20» проживет наверняка. Увы, судьба распорядилась иначе. Уже скоро, в 1790-е гг., Екатерина стала ощущать приближение конца. Она одного за другим теряла тех, кто был рядом с ней все эти годы. Им на смену шло новое поколение людей молодых, честолюбивых и амбициозных. Это было поколение дворян, выросших за время ее либерального и в целом стабильного царствования. Многие из них верили в идеалы Просвещения и со свойственным молодости максимализмом критиковали свою императрицу за излишнюю, как им казалось, осторожность, компромиссность и нерешительность. В этом новом окружении Екатерина не могла не чувствовать свой возраст и одиночество.

Неотступно преследовала ее мысль о том, что случится со страной, когда власть перейдет к Павлу. О том, насколько мать и сын разошлись к этому времени в своих взглядах на мир, свидетельствует эпизод, приводимый биографом Павла Н. К. Мильдером и относящийся ко французской революции: «Однажды Павел Петрович читал газеты в кабинете императрицы и выходил из себя. „Что они все там толкуют! — воскликнул он. — Я тотчас бы все прекратил пушками“. Екатерина ответила сыну: „Vous etes une Bete force“ (Вы жестокая тварь. — (ф p .), или ты не понимаешь, что пушки не могут воевать с идеями? Если ты так будешь царствовать, то не долго продлится твое царствование».

Слухи о намерении императрицы лишить сына наследства и завещать престол внуку Александру, воспитанному в ее духе, широко распространялись в петербургском обществе уже с конца 1780-х гг. Было известно, что Александр отказался от предложения бабки и даже грозился убежать с женой в Америку, если его станут принуждать принять престол в обход отца. И вместе с тем возникла версия, что Екатерина все же написала соответствующее завещание и передала его своему верному Безбородко, который затем во время агонии императрицы передал этот документ Павлу, бросившему его в огонь. Действительно, единственный из екатерининских вельмож, Безбородко не только не был отправлен Павлом в отставку, но, наоборот, возвышен и награжден. В самом конце XVIII — начале XIX в. по рукам ходило анонимное сочинение «Разговор в царстве мертвых», в котором тень Екатерины горько упрекала тень также отошедшего в мир иной Безбородко в предательстве. Однако достоверно известно лишь, что план провозгласить Александра наследником у Екатерины действительно был и она обсуждала его с внуком. Но привести этот план в действие она могла лишь при своей жизни, и завещание, переданное Безбородко, было бы просто бесполезно. Но и с Александром Екатерина, скорее всего, говорила об этом не как о деле решенном, но как об одной из возможностей. Она отлично сознавала, что подобный шаг с ее стороны мог быть расценен как прямое нарушение принципов справедливости и законности, которые она так усердно провозглашала все годы своего царствования.