Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович - Страница 192

Леонид сказал, что он теперь московский — учится.

— А мы мучимся, — сказал бойкий парень в нагольном полушубке. — Насекомую кормим.

Двое его товарищей опять засмеялись, а третий, длинный, жилистый, с покатыми плечами, видимо обладавший большой силой — он таскал ящики не сгибаясь, — сказал, благообразно утерев пятерней рот:

— Ну и язык у тебя, Демьян: цепец Молотишь — и одна полова летит. Мы, дружок, проездом тут, — покосился он на Леонида. — Завербовались в Сибирь. Лес будем валить, шахты новые, слышь, роют там. Агромадное количество угля объявилось в земле. Ждем сидим на Казанском поезда, а тут прослышали: деньжонок можно сшибить на разгрузке, вот и подрядились. Харч дорогой.

— Сейчас вся Расея всполошилась, — сказал другой мужик, в лаптях, с благообразной окладистой бородой. — Кто век пролежал на печке — и те стронулись. Я вот до сорока осьми годов у себя в Сухих Кочках прожил, а тут не стерпел, поднялся с молодыми. Шатнулась деревня в город, к новым рукомеслам. От старого житья-бытья не осталось ни лыка, ни крика.

— Уезжают, дядя Липат, потому как интерес есть, — сказал бойкий Демьян в нагольном полушубке. — Чего я, примерно сказать, не видал в Кочках? Тараканов? Иль как бабки чулки вяжут? Трактор поглядел — это предмет. А вербовщик твердый рубль сулит. Хужей, чем в колхозе, не будет. Нынче безработницы нету и разных биржов. Лишь протяни руки — найдут дело.

— Из нашего простого народа теперь в ученые определяются, — сказал узкоплечий силач, кивнув на Леонида.

На, перроне Осокин расстался с мужиками-строителями. После работы особенно сильно захотелось есть, и он зашел в громадный третий класс Казанского вокзала, чем-то похожий на ангар, надеясь заморить червячка в буфете. На стойке красовались только бутерброды с килькой, рыбные консервы. Взять, что ли, кружку пива, как вот этот здоровяк военный! Леониду вдруг стало жалко денег: совсем недавно нализался, этак никогда не справить пальто. Он еще бросил завистливый взгляд на военного, и внезапно из горла вырвалось:

— Хан! Юсуф!

Пиво выплеснулось у командира из кружки: так круто он повернулся к Леониду. Вдруг грохнул кружкой о прилавок, кинулся к нему, широко облапил ручищами, стиснул — у Леонида затрещали кости. Ну и здоровила вымахал! Плечи словно коромысла, грудь колесом. Леонид почувствовал себя перед ним маленьким. А Юсуф Кулахметов оглянулся назад, на деревянную скамейку-диван, басом крикнул:

— Юля! Скорей!

В подошедшей молодой женщине в меховой шубке, высоких фетровых ботах Леонид не без труда узнал Юлю Носку. Вот уж кого он никак не ожидал увидеть. Чего они здесь? Раздобревшая, черноглазая, нарядная, с красиво уложенными чуть вьющимися волосами — совсем дама. Встретил бы на улице, — может, и прошел мимо. Очень уж похорошела. И лишь те же девичьи ямочки на румяных щеках, на полном подбородке. Кто бы подумал, что семь лет назад она была поймана с воровской шайкой, сидела в тюрьме и по суду получила «срок»?

Юля радостно всплеснула загорелыми руками с золотым перстнем, протянула:

— О-он. Охна-арь. Чи нэ сон я бачу! Ты как в Москве?

— А вы?

— Вот Так встреча. Леонид решительно ничего не понимал: почему Юлька-то с Юсуфом вместе?

— Мы? Проездом, — басом сказал Юсуф.

Это ничего не объяснило Леониду. Юля Носка оглянулась назад, на деревянный диванчик, где сидела черноглазая девочка лет трех, в меховой шубке и капоре.

— Не забредет ли куда Муська? Да и вещи... Идемте туда. Ой, да как же это хорошо, Леня, что мы встретились. Юся, — обратилась она к Кулахметову. — Брось ты свое пиво, пошли сядем.

— Ступай, Юля, — сказал Юсуф. — Должны ж мы с Охнарем хоть по кружечке пивка выпить. Обмыть встречу. Ступай к дочке — в самом деле, заблудится.

Леонид радостно, вопросительно улыбнулся:

— Эта карапузка?.. Значит, вы...

— Давно, — с гордостью сказала Юля, радостно вспыхнув. — Юся еще учился на командирских курсах — расписались.

— Не думал я в колонии, что ты станешь мамзель Кулахметовой. Неужто еще там гулять стали?

— А это наше дело.

И Юля горделиво, с кокетливой смешинкой покосилась на Юсуфа. Загорелый, широколицый, он сиял, как медный чан: без слов было видно, как Юсуф счастлив, доволен женой, дочкой и вообще всем, что происходит на свете.

— Ты, Юля, хоть научила его по-русски говорить?

— Почище тебя шпарит.

— Я что? Забываю. По-немецки теперь вкалываю. Гутен таг, фрау Юлия. Можешь ответить? Зецен зи зих. Ферштейн?

— Ох и клоун ты, Ленька.

Видимо, Юля приняла слова Осоки за шутку. Она хотела его о чем-то спросить, но лишь махнула рукой и бросилась к дочке, которая растопырив ручонка, побрела на середину зала ожидания.

Друзья остались у буфетной стойки. Юсуф заказал Леониду кружку пива и сердито схватил за руку, когда тот полез в карман за деньгами. Леонид отметал, что в петлицах шинели у старого колонистского друга рубинчиикам сверкают три кубика, а петлицы зеленые — пограничные войска. Обрадованные неожиданной встречей, он и Юсуф то и дело похлопывали друг друга по плечу, по спине, сыпали вопросами, торопились отвечать и все еще, казалось не начинали «главного» разговора. Леонид узнал, что Кулахметовы жили в Бурят-Монголии, на Аргуна, на границе с Китаем. Юля заведовала на погранзаставе столовой. Сейчас супруги возвращались из Поти на Черном море — проводили отпуск. Вот почему оба такие загорелые.

— Родни нету, куда поехать в гости? Вот мы с Юлей как отпуск — на курорт. В Крым ездили, теперь на Кавказ. — Он подмигнул: — Якши!

— Правильно живете, — одобрил Леонид. — По Корану.

Неприметно кивнув на жену — «женщины это не любят», — Юсуф заказал по двести граммов водки, они торопливо выпили, закусили бутербродами с килькой.

Затем перешли на диванчик, где уже сидела Юля, держа у колен хорошенькую вспотевшую девочку лет трех, с черными глазками, похожими на те, какие бывают у плю- шевых медвежат, с красной лентой в пышных волосиках, в зеленой шерстяной кофточке и унтах. Ее меховая шубка, меховой капор лежали у матери на коленях. Чувствуя на себе чужой взгляд, младшая Кулахметова кокетливо смотрела исподлобья, жеманилась, чертила ножкой.

— Эх и де-евка! — искренне изумился Леонид.

Лучшего для Юли он ничего не мог сказать. Она, видимо, очень гордилась дочкой.

— Садись, рассказывай, — счастливым голосом сказала она, ловко опрастывая от вещей место на лавке. — Ох, давно ж мы не видались. Лет пять? Четыре? Где ты, что в Москве делаешь? Почему без пальто? Закаляешься?

— Ну и кра-аля, — продолжал удивляться Леонид девочке. Он вспомнил про мандарины, вынул из обоих карманов с полдюжины, сунул ей.

Выпивка приятно возбудила его. Леонид рассказал о себе: когда попал в Москву, где учится. Вскользь шутливо упомянул, как у него украли пальто.

Кулахметовы немного удивились, что судьба забросила «Охнаришку» в институт иностранных языков, настойчиво советовали не сдаваться, рисовать и дальше. Видимо, они по старой колонистской памяти высоко ценили его способности. Слушая их, Леонид в душе каялся и жалел, что давно не брался за карандаш, краски.

— Вы-то как живете? — чтобы перевести разговор, стал он расспрашивать Кулахметовых. — Совсем буржуи!

Он легонько ткнул ногой в два новых чемодана, затянутых в аккуратные чехлы с вышитыми гарусом инициалами: явно Юлиной работы.

— Жаловаться, Леня, грешно, — начала рассказывать она. — Одеты мы с Юсей с ног до головы: он ведь командир, у него обмундирование. Паек на обоих бесплатный...

— Как в колонии?

— Погуще.

— Везет вам всю жизнь на шаромыжку.

— Не беспокойся, свой кусок оправдываем. Этой весной Юся на заставе знаешь какого «зверя» задержал? Получил награду. Обстановку завели, у муженька ружье двуствольное, охотится. Дичи полно, даже кабарга есть. Никогда не ел? Чудное мясо. Зарплаты вполне хватает, признаемся тебе по совести, сберкнижку завели. Это вот сейчас растратились, с курорта возвращаемся, а то всегда деньги. Кое-кто на скуку жалуется, а нам ничего. Радиопередачи из Москвы слушаем.