Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович - Страница 185

Он очень обрадовался перемене, заторопился в коридор, закурил. Хоть пяток минут побыть в безопасности. Хотел подойти к Аркадию Подгорбунскому, но тот вместе со своим другом Андреем Васильковым зубоскалил с девушками.

Рядом с Леонидом незаметно очутился Кирилл Фураев. Фураев, единственный из всех студентов, был в юфтевых сапогах, в прочной, новой синей спецовке. Однако держался так, словно щеголял отлично сшитой парой. «Хозяин положения» — вот что приходило на ум при взгляде на его уверенную, коротконогую фигуру с длинным торсом. Соломенные волосы падали на крупный, покрытый веснушками лоб Фураева, карие глаза смотрели умно, с какой-то веселой, ядовитой искрой, нижняя тонкая губа упрямо вылезла вперед. Он толкнул Леонида локтем, сказал, словно был его старым другом:

— Видал, какие рыбки плавают?

Большинство студентов, заполнивших коридор перед «аудиторией», составляли девушки. Это были не те крепкие большерукие девушки, которых Леонид привык видеть в Основе, а девушки с тонкими, нежными профилями, модными прическами, изящно, со вкусом одетые. О таких он лишь читал в книгах. Смотрели они томно, поражали воспитанностью и разговаривали на чистом литературном языке, употребляя целый ряд непонятных для него слов — вроде бы русских и в то же время не русских. Многие бегло перебрасывались фразами по-французски, по-английски. Большинство девушек, несмотря на холеные руки, грациозные жесты, старались держаться как можно проще, «по-свойски».

— Настоящие белорыбицы, — усмехнулся Леонид, с большой приязнью покосившись на Фураева. — Сплошные невесты.

— А что? Хоть сейчас женись. Думаешь, не пойдут, хоть и знают, что, кроме вот этой рубахи да пустого кошелька, у тебя ничего за душой? Еще как! Знают: за нами будущее.

— Откуда действительно такой... садок с породистой рыбой?

— Другого такого, пожалуй, по всему Советскому Союзу не сыщешь. В нашем институте собрались сплошь сливки общества: детки бывших дворян, чиновников, купцов. Слыхал, как стригут по-иностранному? Куда нам угнаться! Я был в Мосгороно, в райкоме партии, спрашивал: какая установка? Знаешь, что ответили? Де в вашем «церковнославянском» заведении особые условия приема. Куда девать интеллигенцию? Не закрывать же перед ней двери? Используем, мол, ее знания, перекуем в полезных специалистов. Ну а к ним решили добавить рабочей кости: для оздоровления коллектива.

Леонид присвистнул:

— В-о-о когда я раскумекал, почему Эльвира Васильевна меня в институт тянула! Везде конкурс, а сюда чуть не на аркане!

И он рассказал о том, как поступал.

Фураев посмеялся.

— Нет, я сам подал заявление. Европу мы перегоним скоро. Главным противником нашим будут Соединенные Штаты, а язык, обычаи врага надо знать назубок, этому еще учил самый деловой из царей романовской династии Петр Первый. Обком путевку дал охотно — похвалили. В этот институт действительно нужна прослойка от станка. Пускай мы сейчас знаем меньше этих дамочек. Овладеем языками и еще за пояс заткнем эту мармеладную публику.

Кто-то нажал на кнопку электрического звонка. Студенты потянулись в аудиторию: начиналась новая лекция.

В том, что он «заткнет за пояс» «мармеладную» публику, Леонид весьма и весьма сомневался: в этот же первый день он убедился, что заниматься ему придется не меньше, чем в средней школе. Вот чертова доля: вечно нагонять свою группу!

В душе Леонид считал себя начитанным, а тут вдруг обнаружил, что не знает множества писателей, философов, ученых с мировыми именами (как не знал и художников), отлично известных студентам. «Если, — размышлял он, — знания представить в виде стога сена, то мои — пучочек, надерганный там и сям».

Семинара по основному предмету — немецкому языку — Леонид ожидал с внутренним трепетом. Высмеют, ох высмеют, потому что заслужил: лодырничал на уроках Маргариты Оттовны.

Преподавательница была совсем молодая, лет двадцати трех — хорошенькая, широкобедрая немочка, голубоглазая, с белокурыми локонами, в шелковой блузке, открывавшей нежную шею, в модной юбке в клетку, — ничего похожего на школьную Маргариту Оттовну.

— Гутен таг, — поздоровалась она, слегка покраснев, и сообщила, что зовут ее Виолетта Морисовна.

Она легко краснела, смотрела приветливо, говорила мягко, однако Леонид лишь позже оценил твердость «немочки», педантичную настойчивость. Сейчас он с острым сочувствием подумал: как же она будет преподавать? Здесь добрая четверть студентов старше ее. Вообще, лучше бы учительница была в возрасте Маргариты Оттовны. Перед той и засыплешься — класс не засмеется: «так и надо». А тут со стыда сгоришь. За этой в пору ухаживать, и не будь Леонид влюблен в Аллу Отморскую, он, возможно, с первого занятия положил бы свое сердце к ногам Виолетты Морисовны. Впрочем, вскоре он узнал, что она состоит в счастливом браке и даже находится в интересном положении.

— Давайте приступим, — слегка краснея, твердым голоском сказала Виолетта Морисовна и, открыв курсовой журнал; стала вызывать по списку, знакомиться со студентами, проверять знания. Вопросы она задавала на родном языке, и отвечать ей старались по-немецки; некоторые делали это без затруднений.

«Вот и подкатило», — подумал Леонид с внутренней насмешкой над собой. Он старался принять непринужденную позу, то облокачивался на стол, то откидывался на спинку стула и сам не замечал, что все время ерзает. Чем лучше изъяснялся спрашиваемый студент, тем более убитым чувствовал себя Леонид.

Аркадий Подгорбунский отвечал уверенно, хотя два раза и сбился. Зато держался свободно. Его друг Васильков блеснул основательными знаниями. Близорукая, сутулая девушка пустилась с Виолеттой Морисовной в разговор, и преподавательница, слушая ее, одобрительно кивала красивыми белокурыми локонами.

«Куда сунулся, обалдуй? — с легкой злостью спросил себя Леонид. — Все гоноришься. Фигурой себя считаешь. Жалко — Маргариты Оттовны нет, хоть бы раз посмотрела, как жизнь высекла одного из ее лоботрясов. Поделом*.

— Осокин! — громко назвала его фамилию Виолетта Морисовна и вопросительно оглядела студентов.

Леонид поднялся.

— Шпрехен зи дойч?

— Найн, — покраснев, ответил он.

Ему стыдно стало за это «найн». Кретин. «На-а-айн». Будто он кроме этого слова знает еще целую кучу!

— Лезен зи венигстенс? Ферштеен зи, вейн ман зих ан зи вендет?

О смысле слов преподавательницы Леонид догадался. Слова «лезен», «ферштеен» он каким-то чудом вспомнил. Виолетта Морисовна спрашивала: читает ли он по-немецки, понимает ли, когда к нему обращаются?

Нахмурив брови, он решительно проговорил:

— Кончил я всего восемь классов, на завод пошел. Но и за восемь классов курса не знаю. Словом... плохо учился, и всё.

Он сел на место с твердым намерением не подыматься, чтобы преподавательница ни стала спрашивать. В голове почему-то промелькнуло идиотское четверостишие, которое нерадивым ученикам немецкого языка вроде него заменяло «презенсы» и «имперфекты»: «Их бина, дубина, полено, бревно. Что Ленька скотина, все знают давно». К атому примешалось сознание того, что, видно, никогда не стать ему образованным человеком.

— Зольхес темперамент! — как бы про себя отметила Виолетта Морисовна: голос ее прозвучал спокойно и холодно.

«На рабфак надо было. На рабфак», — беззвучно шептал Леонид.

Плюнуть на все, встать и выйти из аудитории, как он поступил в школе, когда его сразу после колонии посадили в седьмой класс? Нет. Он уже не Охнарь и вторично такой фортель не выбросит. Просто завтра поутру явится в канцелярию и скажет: вот вам хомут и дуга, а я вам больше не слуга. Или переводите на третий курс рабфака, или — прости-прощай, и если навсегда, то навсегда прощай — подамся на завод.

Долго еще Леониду стыдно было поднять голову: все казалось, что однокурсники подсмеиваются над его невежеством.

После опроса Виолетта Морисовна, по-прежнему сохраняя безулыбчивую серьезность, словно подчеркивая, что, несмотря на молодость, она будет требовательна, сказала, что разобьет студентов на две группы: слишком у них разнятся знания.