Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 53

– Чудеса, ваше высочество… как вглядишься в теперешние обстоятельства! – со вздохом вымолвила Ильинична. – К чему только всё это приведёт?

– Разумеется, ни к чему хорошему, – пожав плечами, ответила умная, сдержанная герцогиня. – И я, и муж несколько раз уже говорили мамаше, что со светлейшим ей одной трудно вести дела, что нужен совет, и составлен он должен быть хоть не из малого числа лиц, но таких, которые бы могли сдерживать стремления князя: всё забрать в одни свои руки. Совет, таким образом, мог бы предотвращать хищения его, о которых всюду открыто и безбоязненно говорят. И уж опять дерзкие люди пустились волновать… не одну столицу даже… подмётными письмами. Мамаша плачет и ни на что не решается. А нужно будет решиться раз навсегда покончить с князем.

– Ваше высочество… удержитесь вы по крайности от советов государыне, родительнице вашей! Верьте мне, старой слуге, для которой ваше благополучие всего дороже, – верьте: наводят все эти напасти вовсе не благоприятели, а зложелатели вам. Подрываются под князя светлейшего они потому, что он всех опаснее им и может обуздать всех, поддерживая порядок в правлении всемилостивейшей государыни нашей. Если же удастся его столкнуть – самой матушке вашей прибавится больше горя от требований тех же самых честолюбцев, для которых князь Александр Данилыч был и есть гроза. Ведь первый из врагов его – Пётр Толстой – есть и самый злейший и самый низкий подкапыватель под государыню… Ведь он с Павлом Ягужинским научили и Анисью Толстую наблюдать за её величеством и доносить им…

– Я не знала, Ильинична, ничего о последнем и каюсь, услышавши теперь от тебя такие страшные дела Толстого. А я заставила мужа настаивать непременно, чтобы графа Петра Андреича посадить в совете первым и совет учредить теперь же[68] … Фридрих именно и уехал сегодня к мамаше настоять на учреждении совета…

– Напрасно, матушка, напрасно! Но уже буде этот совет вам дался, по крайности ты, моя умница, цесаревнушка, с муженьком там же сиди, с ворогами вместе. При вас всё же не посмеют кутить и мутить так, как заглазно. Особенно когда графа Апраксина да светлейшего туда же посадить. Тогда Головкин, хоть бы и с Толстым вдвоём, не сумеет ничего провести из своих злоковарных умыслов против государыни.

Цесаревна погрузилась в думу, но видно было по лицу её, что ум дочери великого Петра в это время работал с необычным усердием. Наконец в глазах её блеснул огонь, она встала с места, выпрямившись, и величественно протянула няньке свою руку, сказав:

– Спасибо, няня! Ты меня вовремя надоумила. В совете мне нужно быть, и я буду! Думать буду за себя и за мужа, и, надеюсь, мною останется довольна и мамаша… и все…

Раздались шаги по коридорчику, ведущему из парадных палат на половину её высочества, и в дверях показался герцог Карл-Фридрих, очень весёлый и довольный.

– Будет всё по-нашему! Мамаша приказала указ написать, и сестра Лиза при мне подписала его, так что теперь необходимо быть совету… – весело отрапортовал супруг по-немецки.

– Вот, Ильинична… совет будет. Мамаша согласилась, – перевела герцогиня гофмейстерине.

– Настаивай же теперь, чтобы тебя государыня туда посадила непременно! – дала совет Ильинична, целуя и крестя свою воспитанницу, и, поклонившись молча герцогу, ушла.

Послушаем ещё и беседу у Авдотьи Ивановны Чернышёвой, по возвращении от цесаревны нашедшей у себя гостей, дожидавшихся замедлившую хозяйку. Гости эти были Макаров и Ягужинский.

– Наконец-то и ты к нам завернул, к некошным! – здороваясь с Макаровым, с тенью если не насмешки, то упрёка ласково молвила шутница хозяйка.

– Да завёртывал я и прежде к вам, одначе всё случая не имел дома залучить…

– Полно, голубчик Алексей Васильич, отговариваться… не путём. Раз коли не застал, в другой бы пожаловал, если бы подождал, как теперь… Вот я и перед вами. Спасибо, что подождали.

– Да уж было нашего терпенья… и не будь меня, Алексей Васильич бы не досидел, – смеясь, заговорил Ягужинский.

– Спасибо, спасибо… Экой бедный страстотерпец! – гладя фамильярно по голове Ягужинского, смеялась Чернышёва.

– Да спасиба одного, я тебе скажу, мало, коли мы досидели за полночь, алчущи и жаждущи.

– Напоим и накормим вас, странных – не горюй так да не плачься. Дай только срок. А пока уйду, распоряжусь. А чтобы вам не поскучать моим отсутствием, весточку вам дам на размышленье. Совет будет, и Сенату больше дела, и новые сенаторы назначены… Отгадайте-ка, кто в совет и кто в Сенат?

И Чернышиха исчезла, чтобы распорядиться по хозяйству и сбросить придворный роброн, заменив его шлафроком, тогда называвшимся здесь самарой (cimarra).

Оставшись одни, гости завели следующий разговор вполголоса:

– Дуня не знает, очевидно, – сказал Павел Иванович, – что Сама обещала мне раз светлейшему отложить совет. Дала верное слово.

– Понятно верное, когда князь к нам приехал и высказал. Пока не решено, он удерживается, как известно, от сообщений. Да и мне его светлость не велел являться завтра рано, до него, с бумагами. Сам обещал быть прежде и заявит, чтобы Дивиера посадили в военную коллегию, а не в Сенат. И список велел мне подождать подавать…

– Дуня, известно, бабьими вестями довольствуется, что которая услышит да переврёт ещё, того гляди.

– Не переврёт никто мне, голубчик, – услышав последние слова, на ходу крикнула Авдотья Ивановна, шурша своей новой самарой. – Вы, друзья, чего доброго, сами теперь обмануты Меньшиковым… невольно, конечно… а всё-таки обмануты… Его Сама провела, при своей уступчивости и настоянии зятя – сдержать данное слово, неотложно! При мне ведь был светлейший… Точно, просил об отсрочке, и ему обещано. А за ним приехали Сапега с Голштинским герцогом, и тот так просил, поддерживаемый Сашкиным братцем названым, что не устояла Катерина Алексеевна – соизволила. Герцог сходил и за Елизаветой Петровной. Заставили её написать тут же и подписать указ об учреждении совета. А в этот совет назначила: зятька-герцога, первым после себя; а затем: обеих цесаревен, Апраксина, Головкина, Толстого и Меньшикова. Сама я видела, как герцог взял указ с собой, уезжая. Накрыли стол для нас троих, но я, из приличия понимаете, отговорилась головною болью и уехала. Да и кстати. Приезжаю и нахожу: дорогие гости ждут.