Дальнее плавание - Фраерман Рувим Исаевич - Страница 27

Тогда он спросил:

— Ты болела все время, Галя?

— Да, — ответила она, ужасаясь своей собственной лжи.

Он увидел эту ложь даже на ее склоненном лице, но почему-то не уличил ее, как это сделали бы, может быть, другие, как, например, Анна Ивановна.

Он положил руку на ее плечо и сказал:

— Надо быть сильнее своей болезни. Ну иди и позови Анку наверх в зал. Без нее там уже скучают.

Он пошел дальше, чуть прихрамывая.

А Ваня остался на месте. Он протянул Гале руку и поздоровался. Она же не могла ее пожать так твердо и так спокойно, как это сделал он.

Пальцы не слушались ее.

Анка промчалась мимо по лестнице на своих быстрых и резвых ногах и оглянулась, посмотрела на Галю и Ваню, обдав их целым снопом веселого огня, горевшего в глубине ее глаз.

Она удивилась смущению Гали и подбежала к ней.

— Что же вы оба без номеров? — сказала она. — Мы уже начали играть в почту, а у вас еще ничего нет.

И она булавкой приколола к груди Вани белую бумажку с номером, а Гале приколола другую и сказала:

— Это номера вашей полевой почты. Нельзя терять друг друга в такое время. Представьте себе, что вы на разных фронтах. Например, Ваня под Кенигсбергом, а ты под Будапештом. Или нет: представьте себе оба, что вы здесь, в нашей прежней, старой школе, и пишете друг другу, что вы чувствуете сейчас и о чем вы думаете. А я — ваш военный цензор.

И Анка со смехом побежала дальше, размахивая своей почтовой сумочкой, сделанной из картона. Потому что Анке было некогда и потому что, как она полагала, ей уже давно было известно, что чувствует Галя. А что чувствует Ваня, она тоже знала давно, еще с восьмого класса. Разве не говорили они всегда о Гале и разве не восхищались ею?

Анка не знала только, что делать с этими глупыми мальчишками, которые пришли на вечер к девочкам и стоят сейчас у стены в большом, просторном актовом зале, где, не жалея для них света, такого дорогого в эту военную ночь, зажгли столько ярких ламп, и где для них льется музыка, и в школе царствуют сейчас легкие звуки Штрауса, под которые так легко танцевать и в которых и Анке чудится ее счастье.

Но девочки танцуют одни. Глупые мальчишки!

Она подбегает к ним и смотрит на них с удивлением и гневом. Разве они пришли сюда только для того, чтобы подпирать эти стены? Разве можно отказываться от счастья!

Но мальчики стесняются танцевать.

Они отступают перед Анкой и становятся еще ближе к стене — вихрастые, стриженые, насмешливые и дерзкие.

Ах, это всё восьмиклассники! Они еще очень глупы.

А где же вы, милые сверстники? Какие звуки слушаете вы сейчас на поле еще не утихшей битвы? Сохранили ли вы свою нежность в долгих бурях огня, что носятся еще над вашими головами? Вы поступали бы не так.

Анка оглядывается вокруг и видит Ваню и Галю. Они входят в зал и начинают танцевать. И белые билетики с номерами, пристегнутыми к их груди, кажутся сейчас Анке двумя маленькими тайнами, которые надо еще разгадать.

У Гали лицо тихое и задумчивое. У Вани оно смущенное, даже растерянное немного. Он как будто ищет кого-то.

«Кого же он может искать, — думает Анка, — если он танцует с Галей? Это он от счастья смущен и от радости».

Но Анка не знала, что смущение может вызвать не только счастье танцевать с Галей. Смущение и даже страдание может вызвать и обыкновенный подарок, который тебе хочется поднести своему другу, и, может быть, больше, чем другу, и сказать ему, что ты любишь его. Что маленький старинный флакончик с духами, лежащий в твоем кармане, может казаться тебе страшнее, чем граната, упавшая рядом с тобой, хоть ты и храбрый человек и награжден орденами и медалями.

С раннего утра Ваня носит этот флакончик в кармане.

Дома он долго выбирал, что бы подарить Анке в этот день.

Он мог бы ей подарить цветы. Он достал бы их даже сейчас, зимою, и даже в пустыне, где не растут никакие цветы.

Но цветы надо держать в руках. Их не положишь в карман. Их бы увидели все. И все бы увидели, кто их принес и кому и что таится под легкими крыльями роз.

Он мог бы подарить ей кинжал из немецкой стали, или золотой кортик, снятый с убитого им фашиста, или даже ракетный пистолет, взятый с подбитого танка. Но зачем ей оружие? И как сказать ей при этом неуклюжем ракетном пистолете нежные слова любви и дружбы?

Он и это отверг.

Тогда мать, которой так хотелось доставить Ване радость, предложила ему старинный флакончик духов.

Это был ее флакончик, сохраненный ею еще с дней ее собственной молодости. Изредка она вновь наполняла его духами.

Флакончик был очень мал. Но запах духов был нежен, тончайший хрусталь был чист и прозрачен, и жидкость внутри светилась зеленоватым цветом морской глубины.

Ваня искусно приклеил к флакончику этикетку и на обратной стороне ее написал: «Анке в знак моей детской дружбы. И пока я вижу тебя, милая Анка, счастью моему не будет конца».

Правда, он ничего не написал ей о любви, но зато эти слова, что он написал, были хорошо видны сквозь чистейший хрусталь и влагу.

Но как же их теперь передать?

Он решил положить свой флакон незаметно в почтовую сумочку Анке. Тогда уж наверное ему ничего не нужно будет говорить.

Он незаметно подошел к Анке вместе с другими. Но тут он увидел, что многие подходят к ней в этот вечер и много чужих детских рук опускаются в ее почтовую сумку.

Нет, он туда не положит своего хрупкого письма.

Он заметил платочек, видневшийся из карманчика ее вязаной кофточки, и осторожно опустил свой флакончик в него.

Анка даже не обернулась — так было ей некогда среди всеобщего веселья, разгоравшегося все больше, которое она раздувала сама, как огонь в очаге, заботясь о других.

И мальчики уже танцевали — стеснение их прошло, — и девочки были довольны.

А Ваня отошел в сторону.

Потом он снова танцевал с Галей. И сердце ее вновь расцветало, словно погружалось в веселые струи. И она ничего не хотела ни видеть, ни слышать.

Вдруг рядом, совсем близко, раздался слабый звук, похожий на тот стеклянный звук, что издает среди зимы в лесу обледенелая ветвь, ударившись о другую.

Ваня быстро обернулся. Руки его оставили Галю. Она тоже мгновенно обернулась. И оба они увидели Анку, которая держала в руке свой платочек, а у ног ее блестели осколки стекла.

Она была так удивлена, что даже не глядела на пол, а смотрела по сторонам, ища, кто бы мог уронить это ей под ноги.

Галя тотчас же подбежала к ней. В ту же секунду был рядом и Ваня. Анка тоже посмотрела вниз. И втроем они нагнулись одновременно и протянули свои руки к белевшей на полу бумажке, на которой начертаны были слова любви и дружбы.

Ваня оказался быстрее всех. Он схватил бумажку и вместе с осколками стекла сунул к себе в карман.

И по всему залу, как облако, поплыл вдруг тончайший запах, похожий на запах весеннего воздуха.

Все оглянулись на них.

— Как попал ко мне в карман этот флакончик с духами? — спросила Анка с глубоким удивлением.

И хотя Ваня был очень растерян, но все же чистосердечно ответил:

— Не сердись на меня, Анка, это я положил его тебе в карман. Я хотел подарить тебе что-нибудь.

— Так почему же ты не отдал свой подарок в руки Анке? — спросила осторожно Галя. — Там, кажется, было написано что-то…

А Анка сказала:

— Вот глупости! Как жалко, право. Ты в самом деле мог бы мне его подарить.

— Не будем об этом жалеть, — сказал он. — Я подарю тебе что-нибудь другое. Например, золотой немецкий кортик, или такую, как у Веры, ручку из небьющегося стекла, какое вделано в фонарь моей боевой машины, или ракетный пистолет, или свою планшетку, с которой я вылетаю на штурмовку, или еще что-нибудь.

— Это было бы гораздо лучше, — заметила в глубокой задумчивости Галя. — Кому нужен этот нежный запах — мельчайшие частицы душистого вещества, носящиеся в воздухе? Откроешь окно — и пройдет. Не правда ли, Анка?

— Неправда, — ответила Анка. — Я бы хотела иметь и планшетку, и кинжал, и духи.