Дальнее плавание - Фраерман Рувим Исаевич - Страница 16

Но что такое воля? Неужели это только сила, которая заставляет человека всегда делать то, что ему не хочется, — например, учить историю?

— Позвольте, — прошептала вслух Галя, — а что говорил Ваня?

В конце концов, он ей ничего не сказал, кроме своего «Действовать, действовать». Он смотрел на нее только так пытливо и так задумчиво, словно и он, как и все в классе, тревожится о ней, о ее золотой медали? Разве это не ее собственное дело? Но почему же ей было так стыдно перед Анкой и перед ним, именно перед ним, перед этим мальчиком, вернувшимся с фронта, с самого поля сражения? И откуда он взялся, и почему она думает о нем, и почему Анка смеялась с таким восторгом, когда она пригласила его прийти к ней в гости?.. Мысли ее ушли далеко.

«А история?» — с ужасом подумала вдруг Галя.

И она с удивлением увидела, что стоит на том же самом месте, откуда начала свой урок, что ни одной строки она не запомнила, и что в комнате жарко от нагретой печки, и что ее сильно клонит ко сну.

Она стукнула кулаком по столу, встряхнулась, поднялась со стула и прошлась по комнате. Она все же решила бороться. Но едва только снова села за стол и, зажав уши пальцами, — зачем она зажимала уши, когда кругом было так тихо? — склонилась над книгой, как тепло, то самое тепло, которое с таким трудом весь вечер добывала для нее мать, охватило ее со всех сторон, проникло в каждый атом тела, стало туманить голову.

Она снова поднялась и снова прошлась из угла в угол.

«Надо же действовать», — подумала она.

Но сон покачивал ее даже на ходу. Ноги сами несли ее к кровати. Тогда она решила обмануть его. Она брызнула на свое лицо несколько капель воды. Они вызвали лишь неприятное ощущение мокроты и холода, но сна не прогнали. По-прежнему сон стоял рядом с Галей, глядел из раскрытых страниц книги, из постеленной матерью постели. Он плавал, казалось, в самом нагретом воздухе ее комнатки. Сон проникал повсюду, как проникает запах. И даже, мысли ее дремали, и дремала ее воля. И Галя ни о чем больше не могла думать, как об этом молодом всепобеждающем сне.

— Боже мой! — воскликнула Галя. — Но я ведь не заслужила его! Что же мне делать?

Но сдаваться она все же не хотела. Она решила обмануть его иным путем.

«Ладно, — сказала она себе. — Сейчас я лягу спать и встану рано-рано, когда мать еще не проснется, когда ни единый звук не нарушит тишины целого дома. Можно много выучить в эти ночные часы перед долгим зимним рассветом. Но как самой проснуться в такую рань?» Она хорошо знала, как тяжело это сделать в холодной, остуженной за ночь комнате.

Но Галя думала об этом недолго. Она взяла нож со стола и подошла к маленькой печке, над которой невысоко у трубы была протянута веревка — мать иногда сушила на ней белье. Теперь она была пустая. Галя ножом отрезала не очень длинный кусок этой веревки и смерила ее. Конец получился достаточный. Потом Галя быстро разделась, забралась под одеяло и, пока еще окончательно не заснула, привязала веревку к своей ноге. Другой же конец она привязала к железным прутьям кровати.

Она попробовала узел. Он был сделан крепко и сам никак не мог развязаться. Тогда она попробовала поджать ногу под себя, как она любила это делать во сне. Веревка ей в достаточной мере мешала.

Галя кивнула головой.

«Так-с, очень хорошо, Иван Сергеевич, — сказала она, мысленно обращаясь к учителю истории. — Мы будем действовать».

Должна же она хоть раз повернуться во сне, и тогда веревка натянется и Галя наверное проснется. Она проснется, встанет и засветит свой огонек в тишине и будет трудиться над историей, как Пимен.

Галя улыбнулась своей собственной хитрости и закрыла глаза…

Галя все улыбалась, засыпая. Она была довольна своим лукавством и своей борьбой и заснула очень крепко.

И снился ей короткий сон, поразивший ее своей реальностью. Снилась ей все та же решетка дворца и над ней гипсовый мальчик, запускающий в небо планер, но мальчик был живой и на планерах сидели дети, сидела Анка, сидел Ваня. Как на бульваре бушевала буря! Шел снег, и планеры кружились в светлом воздухе, как снежинки. Все легко улетали в небо. Только Галя шла по земле, и ноги у нее были тяжелые. Она не могла ими двигать, цепляясь за каждый камень. И вдруг она споткнулась о корень высокого дерева и больно ушибла ногу. Она больше не могла стоять и проснулась.

Пробуждение не принесло ей перемены. Нога продолжала болеть.

Она нащупала веревку и удивилась: что такое? Она забыла о ней. Потом вспомнила. Мысль, затуманенная сном, пришла к ней издалека, словно всплыла из глубины воды. В комнате было темно, и час был, должно быть, слишком ранний. Галя решила еще немного поспать. И снова заснула. Потом проснулась в другой раз от той же самой боли в ноге. А в третий раз веревка ей крайне надоела. Сонными пальцами развязала она узел, затянутый на спинке кровати, и с веревкой на ноге заснула еще более сладким сном.

Проснулась она только утром, когда мать уже собиралась на работу и спешила допечь для Гали несколько картошек, которые они взрастили на своем крошечном огороде.

Теперь уже было поздно садиться за учебник истории. Галя лежала несколько минут неподвижно, хотя сердце ее билось так сильно, что казалось, даже сквозь теплое одеяло слышит она его стук.

Итак, она не победила своей слабости. Она не одолела даже своего собственного сна. Как же одолеет она те препятствия, что встретятся в ее жизни, как выйдет она в дальнее плавание, если не может справиться даже с первой, еще слабой бурей? Придется снова пропустить урок истории. А четверть года уже истекает — она уже подошла к концу. И Галя ничего не может с собой поделать. Должен же Иван Сергеевич ее спросить, должно же это когда-нибудь случиться! И тогда все увидят, как напрасны их надежды, которые они возлагали на Галю. И золотую медаль получит Нина Белова — другая девочка. Ну и пусть! Пусть получают ее те, кто не терял на войне отца, кто ничего не терял в своей жизни.

Разве они понимают, как может быть человек несчастным, когда его постигает горе! Нет, они ничего не понимают.

— Мама, — сказала она, все еще лежа в кровати, — голова у меня сегодня опять болит. Я не пойду на первый урок.

Мать так встревожилась, что даже побледнела немного. Она оставила огонь, жарко горящий в печке, подошла к кровати Гали и склонилась над ней, как над малым ребенком.

— Что с тобой? Как часто у тебя стала болеть голова! Ты меня очень беспокоишь в последнее время. Ты все хвораешь и хвораешь и ничего мне не говоришь. Ты бы совсем сегодня не ходила в школу. Я пригласила бы нашего доктора. Он очень хороший доктор.

Галя быстро поднялась и села на кровати.

— Ах нет, мамочка, не надо никакого доктора! Не надо обращать внимания на мое здоровье. Это все пустое. Тебе уже пора на работу.

Мать только покачала головой. Потом стала торопливо собираться на работу. Наконец она ушла.

Галя же не торопилась уходить. И хотя на столе ждал ее завтрак, оставленный матерью, она ничего не ела.

Она вышла на улицу и в удивлении остановилась у подъезда. Она не узнала своего города. Он поседел весь, как человек. Глубокая зима окружила его за одну ночь. И, убеленный снегом, он лежал, просторный и холодный, под блестящим небом. По бульварам нельзя было пройти — так много нападало снега. Только кое-где дети, рано бегущие в школу, уже протоптали дорогу.

Галя пошла по ней не спеша, потому что было уже слишком поздно.

Она пришла ко второму уроку. Но первый еще не кончился. Еще не наступила перемена, в коридоре царили последние минуты тишины.

Галя подошла и стала за дверью своего класса. Дверь была белая, очень высокая — во всю стену, и Гале ничего не было слышно, даже голоса Ивана Сергеевича, который обыкновенно раздавался громко, на весь класс.

Вдруг показалось ей, будто за дверью послышались шаги. Это мог быть кто-нибудь из учениц или даже сам Иван Сергеевич.