Следы ведут дальше - Демиденко Михаил Иванович - Страница 9

Ребята устроили на нас засаду.

Так мы очутились в библиотеке.

В читальном зале лежали журналы. Читать их не разрешили. Стали стыдить и дознаваться: «Что задумали? Кто зачинщик?»

Ребята молчали. Зойка пальцем показала на меня:

— Это он, он! Мне не помог на забор залезть. Он ребятам тайну рассказал, а мне не рассказал.

Тут пришёл Димка, сосед, у которого был баян. Потом заявилась бабка Агафья и с порога запричитала: Товарищи, молодёжь! Что же такое, граждане? Нет защиты старому человеку от Кольки Петренко, коломенской версты. Забор сломал. Ходит, угрожает, деньги выманивает. Было дело.

— Никто у вас не выманивает! — закричали ребята. — Мы тимуровцами были. Мы хотели её перевоспитывать. За кефиром ей в магазин ходить.

— Без вас проживу, — разозлилась бабка. — Беспризорники, вам только в собачьем ящике на поездах ездить. Тимуровцы… Меня не обманешь. Я телевизор смотрю, знаю, кто такие тимуровцы. Они бесплатно сад окапывают, цветы поливают, песни играют… Вот до чего сознательные. Не вам чета, окаянным.

Агафья разволновалась, вынула пачку папирос «Север», достала одну папироску, попросила прикурить.

Ей сказали, что в библиотеке курить нельзя. Она обиделась. И набросилась на меня. Я-то при чём? Что я ей плохого сделал? Пусть курит. Это дружинники ей курить запретили, а не я.

— Ух, клеймёный! — подбежала она и схватила моё ухо, и стала крутить ухо, как ручку у крана. — Вымахал под потолок.

— Больно! — закричал я.

— Гражданочка, — возмутились дружинники. — Это вы бросьте! Вы не имеете права давать волю рукам. Мы сами разберёмся. Без кулаков.

— Друг за дружку стоите! — сказала Агафья. — Понятно. Ух, попался бы, застрелила бы его прямо из самого большого ружья. Тунеядец!

И она ушла. Правильно, что её не задержали. Ухо у меня стало красным и болело.

— Что скажешь, сосед? — важно спросил Димка! Может быть, ему нужно было бы рассказать про «святую воду», но я ничего не сказал, потому что ухо пухло.

— А ты не умеешь играть на баяне, — сказал я почему-то так, на зло. — Тебе медведь на ухо наступил. Чего нас держишь? Не имеешь права! Мы не трогали Агафьи. Вчера я один провинился, меня уже перевоспитали…

— Ну, хватит прощать жуликов, — оскорбился Димка. Он обиделся, что я ему про медведя и ухо сказал. — На Петренко слова не действуют. Сфотографируем его?

И меня сфотографировали. Зачем? Может, фотокарточку захотели подарить на память? Не нужна мне их фотокарточка.

Про два Синьора-помидора

Когда меня обижают, я лезу на забор. Залезу на забор и сижу… Смотрю на соседний двор. Если представить, что под тобой не забор, а спутник, что ты летишь на спутнике и видишь сверху, как по земле ходят люди, ты их видишь, они тебя не видят, и ты один в космосе… Почему-то после этого обида проходит.

Сегодня я тоже сидел на заборе. Смотрел на соседний двор, где под краном мыла ноги Лидка.

В соседнем дворе стоял двухэтажный деревянный дом. Он был старый, брёвна тёмные. В нём и жила Лидка. Ух, как я ненавидел Димку! Электрика с фабрики. Честное слово! Я так на него разозлился, что и Лидку теперь из-за него видеть не мог. Так бы ей и навредил.

Она помыла под краном ноги, надела тапочки и побежала в дом. У неё коса… Вот бы за косу дёрнуть, чтоб испугалась и завизжала!

Жила она на втором этаже. Я слышал, как шлёпали тапочки по деревянной лестнице. У окна она остановилась. И тут я увидел, как по тёмной стене дома запрыгал солнечный зайчик… Кто-то сигнал Лидке подавал зеркальцам.

Лидка закричала во двор:

— Мама, я к Вере сбегаю! Прощусь с ней.

Ха-ха, прощусь! Знаю я, с кем она хочет проститься. Я сразу догадался. Я поправил на голове тюбетейку, спрыгнул с забора.

— Что бы такое придумать?

Я забежал на минуту домой. На столе стоял таз с помидорами: мама собиралась варить томат на зиму. Я схватил два перезрелых помидора, сунул в карман.

— Мама, — закричала Женька, моя сестрёнка. — Колька что-то взял!..

Поздно спохватилась, поздно стала маму звать, я выскочил на улицу, спрятался за деревьями. У нас на улице много деревьев. Липы. Растут вдоль тротуаров.

Лида выбежала, огляделась и пошла к реке. Точно, что не к подруге, подруга живёт в центре посёлка. Конечно, к Димке торопится, на свидание.

Ха-ха, попались! Теперь всё! Теперь они от меня не уйдут. Я теперь их выслежу. Надо будет выбрать хороший момент — и помидорчиками в них. Синьорами-помидорами. Пусть костюмчик и платьице несут в химчистку. Ха-ха! Это будет моя страшная месть. Вот…

Я крался за ними. Если они сядут в лодку, то я побегу на Хомутовский мост, и когда они будут внизу проезжать, сверху бомбардирую синьорами-помидорами. Прямо на голову… Только с моста трудно убежать незамеченным. Димка может догнать и дать по шее. Ничего, побегу не в посёлок, к лесу. Спрячусь в кусты.

Но Димка и Лида пошли вдоль реки, к окраине Усмани. Я за ними… Они вышли за последние дома, пошли по берегу, по тропинке в кустах.

Начало темнеть. У нас ночи глухие, тёмные, ничего не видно. Для меня-то и лучше. Только ночь получилась не темной: луна взошла, засветилась, как лампочка.

Я посмотрел на луну. На ней мордочка нарисована, а сама она, как раскалённая сковородка. Конечно, это не мордочка, это разные кратеры, так потухшие вулканы называются. Но если не думать, что это потухшие вулканы, то на луне вроде бы настоящая мордочка нарисована. Весёлая. Подмигивает: мол, действуй.

И я стал действовать. Подкрался по кустам. Вообще-то интересно подслушать, о чём они будут говорить. Наверное, о любви. Вот смех! Интересно! Всё-всё подслушаю, на заборе буду писать: «Дима + Лида = любовь». Я их задразню. Жалко, Лидка в город уезжает. Она в Текстильный техникум после школы поступает. Хочет на технолога выучиться. Всё равно… Если будут целоваться, то я в этот момент в них помидорчиком и брошу. Лидка стояла, коса у неё… Стоит Лидка с Димкой, на луну смотрит и вздыхает. И так грустно говорит своему Димочке:

— Я счастливая, но мне почему-то грустно. Я рада, что еду, и мне не хочется ехать. Боюсь… Я ведь первый раз от мамы уезжаю. Страшно. Как я буду жить одна?

— Чего бояться? — ответил Димочка. — В городе тоже люди живут. Поступишь учиться.

— Там модные, — говорит она. — Городские. Нравится тебе моё новое платье? У меня одно такое модное…

Она стала показывать платье. Димка стал хвалить, говорить, что она в любом платье лучше всех…

Эх! Настроение только мне испортили. Ну, зачем она сказала, что у неё лишь одно такое платье, что она боится ехать и всё такое прочее? Наверное, мне-то было бы наплевать, в чём ехать в техникум поступать. Взять хотя бы даже мою маму, она уже старая, ей скоро тридцать пять лет, так она тоже как начнёт собираться в гости, то стоит перед зеркалом и спрашивает, идёт ей платье или нет. Разные такие вопросы задаёт.

Мне почему-то стало жалко Лидкиного платья… Если бы она не уезжала в техникум, тогда бы другое дело, но она уезжала… Эх, если бы она была в старом платье!

«Ладно, — подумал я. — Пользуйся моей добротой. Но Димочке твоему обязательно на новенькую рубашечку помидорчик брошу». Вот бы ему ещё в баян лягушку посадить! Он бы: «ти-ли, ти-ли», а лягушка: «ква-ква». Ух бы перепугался!

Я достал «бомбы» из карманов. Они сок дали. Но ничего… Брюки у меня закалённые.

Я подобрался поближе.

— Посмотри, какая красота — говорила Лида. — До чего Усмань хорошая! Самая красивая, самая любимая! В школе я этого не понимала.

Я высунул голову из кустов и посмотрел. Над лугом был туман, лес у моста, луна, на луне мордочка. В камышах птица кричала, как курица: «Ку-да? Ку-да?»