Ожерелья Джехангира - Сигунов Петр Николаевич - Страница 3

Логачев был очень смелый человек и в то же время стеснительный, как девчонка. Когда он служил в армии, ему поручили во время физкультурного парада нести знамя по Красной площади. Высокий, без малого два метра, с красивым мускулистым сложением, он действительно был завидным знаменосцем — любой мужчина на его месте принял бы этот приказ за великую честь. А Иван Иванович заявил, что ему стыдно маршировать по Москве в трусах, и командир никак не мог его переубедить, даже угрозой посадить на «губу»

Родился он в глухой таежной деревушке, притулившейся к Саянскому предгорью. Там и провел всю жизнь, не считая солдатской службы.

Увидев мой спиннинг, Иван Иванович удивленно воскликнул: зачем эта красивая полосатая палка?

— Это же спиннинговое удилище, — обиделся я.

— Вот чудак! Кто же в тайгу дрова из города возит? В тайге нужен топор да острый нож, а палок тут навалом — любую выбирай: хошь тальниковую, хошь из пихты.

Я прочитал ему взволнованную лекцию о преимуществе спиннинга перед самодельной удочкой. Иван Иванович слушал и ухмылялся. Когда же он увидел сияющую никелированную блесну с огромным стальным тройником, то вовсе разразился неудержимым хохотом:

— Да что же, по-вашему, рыба совсем ошалела от глупости, чтоб на железку бросаться?1 Она тоже, поди, глаза имеет.

— Ладно, — обиделся я. — Вот придем на Сыстыг-Хем, сами убедитесь, что значит спиннинг.

На Сыстыг-Хеме я избороздил блеснами почти всю реку, а рыба даже и не пыталась клюнуть, хотя булькала и плескалась вокруг. Иван Иванович добродушно посоветовал:

— Утопите в бучиле свои хитроумные причиндалы. Таежную рыбу удят по-таежному — без премудростей. Вот как! — И он срубил длинную тонкую лиственницу, обтесал топором, привязал к ее концу жилку, ловко отсек охотничьим ножом от своей рыжеватой бороды кудрявый завиток и… сделал из волоса мушку. Не успел я вдоволь над ним потешиться, как он прямо у палатки начал тягать «на бороду» крупных хариусов.

Ну и поиздевались надо мной ребята! Особенно, помню, доводил меня Георгий Васильевич Цивилев — человек очень добрый, веселый, большой охотник побалагурить.

— Сколько рублей ты истратил на свое сокровище? — спросил он серьезно.

— Почти четыреста, — честно признался я, не ожидая подвоха[1].

— Иван Иванович, вы продали бы свою бороду за четыре сотни?

— Да я отдам хоть за рюмку спирта, — раскатисто захохотал Логачев.

— Эх, прогадал, Петр! Ведь спишь на еловых ветках, а за такие деньги запросто сделал бы из волос геологов походную перину. Но ничего, не огорчайся. Купи в комиссионном магазине за девятьсот рублей английский спиннинг, говорят, рыба сама на него бросается, только обязательно надо выбить на блесне стоимость спиннинга — иначе не клюнет.

В таком духе продолжалось все лето. Стоило мне только собраться на рыбалку, и Цивилев тут как тут:

— Возьми, повесь на крючок, — и протягивал фанерку, а на ней вырезана цифра «400».

Цивилев не только зубоскалил, он даже прокатил меня в походной геологической стенгазете, которая называлась «В крест простирания»). В этой газете под рубрикой «Рыболов-практик» был изображен здоровенный лысый детина, похожий на Ивана Ивановича. Поглаживая рыжую бороду, детина говорил: «Страсть как хочу напиться». Опустив в реку бороду, восклицал: «Эх, хороша водица!» Потом испуганно вопил; «Братцы, спасите!» В бороду вцепились огромные хариусы и тянули его в реку.

Рядом с ним под рубрикой «Рыболов-теоретик» был нарисован второй человек. Очень похожий на меня. Я размахивал спиннингом над кобылой, которая завалилась в трясину.

«Но-о, Машка! — говорил я. — Пошевеливайся. Смотри, какие хариусы на бороде у Ивана Ивановича! Купить надо для ушицы»

В этой карикатуре была большая доля правды, потому что за все лето я так и не поймал ни одной рыбины. В походе и перекочевках я всегда носил спиннинг в руках — прикреплять его к вьюкам было опасно, потому что лошади часто падали, проваливались в болотины, застревали между деревьями и, конечно, легко могли бы его сломать. Нередко приходилось «вдохновлять» спиннингом ленивых кобыл, «выуживая» их из трясины. В этом, пожалуй, заключалось его единственное полезное применение.

По совести говоря, спиннинг надоел мне до чертиков! Но все-таки я не выбросил его в тайгу, не утопил в бучиле, как по-дружески советовал Иван Иванович. Я все ждал: а вдруг мы поставим лагерь на счастливом месте и я увижу наконец тайменя — короля сибирских рек… Ждал и дождался.

Наступила осень. Закончив геологические исследования, мы перекочевали к межгорной впадине, на которой была удобная для посадки самолетов широкая поляна. За нами должна была прилететь «Аннушка». Но в горах неожиданно испортилась погода. Ударили морозы, с лиственниц начала спадать оранжевая хвоя. Вот-вот зашумят метели и остановятся реки.

Богомолов принял смелое решение — спускаться по Енисею на плотах. Мы должны были проплыть не одну сотню опасных километров, преодолеть коварные пороги и грозные водопады, среди которых многие лесогоны и рыболовы нашли свой последний приют.

К тому месту, где Сыстыг-Хем был более полноводен, а на берегу стояли сухие деревья, отправились рабочие для постройки саликов — маленьких плотов, скрепленных пареными тальниковыми прутьями. Геологические пробы и образцы перевозили к саликам на резиновых лодках. Последнюю партию груза начальник поручил сопровождать мне.

Никогда не забуду этого чудесного осеннего дня. Саянская тайга стояла в праздничном наряде — малиновая, оранжевая, красная, золотая, и только синие пихты да зеленые ели оставались в неизменном темном убранстве. Гигантскими розоватыми колоннами высились столетние кедры. На каменных гребнях гор ярче ртути сверкал первый снег.

Мы плыли, а над нами торопливо пролетали запоздалые дикие утки, гуси, лебеди, с песчаных кос нехотя подымались жирные лоснящиеся глухари, то и дело встречались косули, переходившие реку вброд. Вечером наши резиновые лодки причалили к лагерю. Эскадра саликов, готовых к долгому пути, стояла в тихой заводи, ожидая команды капитана партии.

Я быстро наладил спиннинг и бросил, блесну далеко от берега. Никто даже не выглянул из палатки. Все уже давно привыкли к тому, что я только попусту «отмахиваю» руки. И вдруг из темной глубины за блесной бросилась пятнистая рыба. Я почувствовал резкий толчок… Не дав рыбе опомниться, быстро выволок ее на салик.

— Ура! Ура! Поймал тайменя! — закричал на всю тайгу.

Из палаток выскочили люди.

— Ай да Петр Николаевич! Ай да молодец! — сгреб меня в охапку Логачев, величая по отчеству, хотя все лето звал просто Петей. Сгреб и давай кружить, как маленького. Иван Иванович прямо-таки ликовал: он первый раз в жизни увидел рыбу, пойманную на «железку».

Хлебая у костра дымящуюся уху, заправленную мелко тертой сушеной черемшой и диким горным луком, мы слушали, как в зябком морозном воздухе гулко дрожал мелодичный трубный рев марала. Самец звал соперников на честный любовный поединок. А мне казалось, будто марал благословляет меня на новые рыбацкие удачи.

С той поры я всегда беру в экспедицию спиннинг. Сколько волнующих счастливых и горьких минут доставил он мне! Сколько подарил воспоминаний!

Спортивное крещение

Летом 1957 года я проводил геологические исследования в долине полярной реки Горбиачин, которая течет в Хантайку.

Река Горбиачин — неширокая, но очень капризная. То гулко грохочет она валунами, зажатая в теснины, то вольно разливается серыми озерными плесами, то весенними голубями воркует по галечным перекатам. Там, где на ее пути протягиваются гряды, бесноватая и взлохмаченная, с разноголосым ревом падает она с отвесных долеритовых (Долерит — изверженная основная порода, застывшая на глубине) плит — крепкой, как сталь, породы. Начинается она в Столовых горах, названных так потому, что их вершины не венчаются каменными пиками, как, например, в Саянских хребтах, а напоминают ровную поверхность гигантского стола. Заберешься на такую плоскую вершину и шагаешь себе, словно по асфальтовой площади, ничто тебе не мешает — ни деревья, ни кусты, только изредка попадаются развалы черных базальтовых (Базальт — изверженная основная порода, излившаяся на поверхность земли) глыб да вздрагивающие перины кудрявого белесого ягеля.