Слова сияния - Сандерсон Брэндон - Страница 13

Каладин отступил, скрестив руки на груди и качая головой. За стенами палатки кипел рынок. «Военный лагерь» на самом деле был городом, выстроенным внутри похожего на громадный кратер скалистого хребта. Продолжительная война на Расколотых равнинах привлекла торговцев всех мастей, вместе с ремесленниками и людьми искусства. Многие приехали целыми семьями, прихватив детей.

Стоявший поблизости Моаш с обеспокоенным лицом наблюдал за татуировщицей. Он был не единственным в мостовом расчете, у кого не имелось рабского клейма. У Тефта тоже его не было. Они стали мостовиками, не сделавшись прежде рабами. Такое в лагере Садеаса случалось часто – отправить на мосты могли в наказание за самые разные проступки.

– У кого нет рабского клейма, – громко сказал Каладин, обращаясь ко всем, – тому татуировка не нужна. Он по-прежнему один из нас.

– Нет, – возразил Камень. – Я получить эту штуку.

Он настоял на том, чтобы занять место Шрама и сделать себе такую же татуировку на лбу, хотя клейма у него не было. И в самом деле, все остальные без рабской отметины – включая Бельда и Тефта – в свой черед сели и обзавелись такими же знаками на лбу.

Только Моаш воздержался, и татуировку ему сделали на плече. Вот и хорошо. В отличие от большинства, ему не придется расхаживать со свидетельством бывшего рабства на лице.

Моаш встал, и его место занял другой. Человек с черно-красной кожей, покрытой разводами, как мрамор. В Четвертом мосту у всех были разные истории, но Шен представлял собой нечто особенное. Он был паршуном.

– Я не могу сделать ему татуировку, – сказала художница. – Он собственность.

Каладин открыл рот, чтобы возразить, но его опередили другие мостовики.

– Его освободили, как и нас, – заявил Тефт.

– Он из нашего отряда, – добавил Хоббер. – Сделай ему татуировку или не получишь ни сферы ни от одного из нас. – Сказав это, он покраснел и бросил взгляд на Каладина, которому предстояло заплатить за всех, используя сферы, полученные от Далинара Холина.

За паршуна вступились и другие – в конце концов татуировщица вздохнула и сдалась. Она подтянула ближе табурет и принялась трудиться над лбом Шена.

– Ее и видно не будет… – ворчала она, хотя кожа Сигзила была почти такой же темной, как у Шена, и на ней татуировка была вполне различима.

Наконец Шен посмотрелся в зеркало и встал. Глянул на Каладина, кивнул. Паршун мало разговаривал, и Каладин не знал, что о нем думать. Вообще-то, про него нетрудно было забыть, поскольку он обычно молчаливо тащился где-то в задних рядах отряда мостовиков. Он был словно невидимка. Паршуны частенько становились такими.

С Шеном закончили, остался только сам Каладин. Юноша сел и закрыл глаза. Булавочные уколы оказались намного больнее, чем он предполагал.

Вскоре татуировщица начала тихонько ругаться.

Когда она вытерла лоб Каладина тряпкой, он открыл глаза и спросил:

– Что такое?

– Чернила не схватываются! – ответила женщина. – Ни разу такого не видела. Когда я вытираю тебе лоб, все чернила просто сходят! Татуировка не держится.

Каладин вздохнул, понимая, что в его жилах тихонько бурлит буресвет. Он даже не заметил, как вдохнул его, но, похоже, удерживал все лучше и лучше. В последние дни он частенько втягивал в себя немного света, пока занимался чем-то еще. Удерживать буресвет все равно что наполнять бурдюк вином, если залить его под завязку, а потом вытащить пробку, сначала выплескивалась основная часть, а остатки вытекали тонкой струйкой. С энергией света дело обстояло так же.

Каладин изгнал его, понадеявшись, что татуировщица не заметит, как из его рта вырвалось облачко светящегося дыма.

– Попробуй опять, – предложил он, и женщина достала новые чернила.

На этот раз татуировка взялась. Каладин высидел до конца, стиснув зубы от боли, потом взглянул на свое отражение в зеркале, которое протянула татуировщица. Лицо показалось чужим. Чисто выбритое, волосы убраны назад для удобства татуировщицы, рабские отметины спрятаны и на миг забыты.

«Могу ли я снова стать таким? – подумал он, касаясь щеки кончиками пальцев. – Ведь этот человек умер, верно?»

Сил приземлилась на его плечо и тоже посмотрела в зеркало.

– Каладин, жизнь прежде смерти, – прошептала она.

Он машинально втянул буресвет. Совсем чуть-чуть, малую долю от того, что помещалось в сфере. Свет потек по его жилам мощной волной, точно ветер, пойманный в маленький сосуд.

Татуировка на лбу расплавилась. Его тело отвергло чернила, которые струйками потекли по лицу. Татуировщица опять выругалась и схватила тряпку.

Исчезающие глифы – вот и все, что досталось Каладину. Свобода растворилась, из-под нее выступили жестокие шрамы его неволи. Один из выжженных глифов был заметнее остальных.

Шаш. «Опасный».

Женщина вытерла его лицо.

– Не понимаю, почему это происходит! Я думала, на этот раз получится. Я…

– Все в порядке, – успокоил ее Каладин. Он встал, взял тряпку и сам вытер остатки чернил. Повернулся к мостовикам, которые теперь стали солдатами. – Похоже, шрамы не отпускают меня. Позже попробую еще раз.

Друзья кивнули. Придется объяснить, что именно произошло; они знали о его способностях.

– Идем, – сказал им Каладин, бросил мешочек со сферами татуировщице, а потом взял свое копье, оставленное у входа в палатку.

Остальные присоединились к нему, держа копья на плечах. Им не было нужды носить оружие в лагере, но он хотел, чтобы они привыкли к мысли о том, что это теперь разрешено.

Снаружи бурлил переполненный рынок. Палатки, разобранные и спрятанные на время ночной великой бури, успели возвести вновь. Подумав о Шене, Каладин обратил внимание на паршунов. Беглый взгляд позволил обнаружить с десяток – они помогали ставить последние тенты, носили покупки для светлоглазых, раскладывали товары для лавочников.

«Что они думают об этой войне на Расколотых равнинах? – спросил себя Каладин. – Войне, которая нацелена на поражение и, возможно, порабощение единственного в целом мире свободного племени паршунов?»

Хотелось бы ему узнать, что по этому поводу думает Шен. Но все, чего он мог добиться от паршуна, – это пожатия плечами.

Каладин вел своих людей по рынку, который выглядел куда дружелюбнее, чем рынок в лагере Садеаса. Хотя люди пялились на мостовиков, никто не насмехался, а бурные споры у ближайших прилавков не перерастали в перепалки. Даже беспризорников и попрошаек здесь было меньше.

«Ты просто хочешь в это верить, – размышлял Каладин. – Ты хочешь верить, что Далинар и впрямь такой, как все говорят. Честный светлоглазый из легенд. Но люди твердили то же самое и про Амарама».

По дороге они встречали солдат. Их было очень мало. Те, кто остался на дежурстве в лагере, когда прочие отправились на штурм, закончившийся катастрофой из-за предательства Садеаса. Разминувшись с одним из патрулей, Каладин заметил, что двое солдат впереди небольшого отряда подняли перед собой руки, скрестив запястья.

Откуда они узнали о старом салюте Четвертого моста, и так быстро? Эти солдаты выполнили его не полностью, едва обозначив, но склонили головы перед Каладином и его людьми, когда проходили мимо. Внезапно Каладин осознал, что у царившего на рынке спокойствия имеется еще одна причина. Возможно, дело вовсе не в порядке и дисциплине в армии Далинара.

Весь лагерь был во власти молчаливого ужаса. Предательство Садеаса унесло тысячи жизней. По всей вероятности, каждый здесь знал одного из тех, кто погиб на плато. И каждый, наверное, спрашивал себя, не усугубится ли вражда между двумя великими князьями.

– Приятно, когда тебя считают героем, верно? – Сигзил проводил взглядом очередной отряд.

– На сколько, по-твоему, хватит их доброжелательности? – поинтересовался Моаш. – Когда они начнут нас снова презирать?

– Ха! – Камень, возвышавшийся позади, схватил Моаша за плечо. – Не надо сегодня жалоб! Ты слишком часто это делать. Не заставляй тебя пнуть. Не люблю пинаться. От этого пальцам больно.