Сто лет одиночества (сборник) - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 5

Когда он вышел из бильярдной, от обжигающего солнца заболели глаза, но утреннее недомогание прошло.

Он направился прямо в суд. Его секретарь, худощавый старик, занятый ощипыванием курицы, изумленно уставился на него поверх очков:

– Что сие означает?

– Надо предпринимать что-то с листками.

Шаркая домашними туфлями, секретарь вышел в патио и через забор передал наполовину ощипанную курицу гостиничной поварихе.

Через одиннадцать месяцев после вступления в должность судья Аркадио впервые сел за судейский стол. Деревянный барьер делил запущенную комнату на две части. В передней части, под картиной, изображавшей богиню правосудия с повязкой на глазах и весами в руке, стояла длинная скамья. Во второй половине комнаты стояли два старых письменных стола, один против другого, этажерка с запыленными книгами, и на маленьком столике — пишущая машинка. На стене, над креслом судьи, висело медное распятие, а на противоположной стене заключенная в рамку литография — толстый лысый улыбающийся человек с президентской лентой через плечо, и под ним надпись золотыми буквами: «Мир и Правосудие». Литография была единственным новым предметом в комнате.

Закрыв лицо чуть не до самых глаз носовым платком, секретарь принялся метелкой из перьев сметать пыль со столов.

– Если не закроете нос, будете чихать, — сказал он судье Аркадио.

Совет был оставлен без внимания. Судья Аркадио вытянул ноги и, откинувшись во вращающемся кресле, попробовал пружины сиденья.

– Не разваливается? — спросил он.

Секретарь отрицательно мотнул головой.

– Когда убивали судью Вителу, пружины выскочили, но теперь все отремонтировано.

И, дыша по-прежнему через платок, добавил:

– Алькальд сам велел его починить, когда правительство сменилось и повсюду начали разъезжать ревизоры.

– Алькальд хочет, чтобы суд работал, — отозвался судья.

Выдвинув средний ящик, он достал из него связку ключей и начал открывать один за другим остальные ящики стола. Они были набиты бумагами, и судья Аркадио, бегло листая их, убедился, что там нет ничего заслуживающего внимания. Потом, заперев ящики, он привел в порядок письменные принадлежности: стеклянный прибор с двумя чернильницами, для синих и красных чернил, и две ручки тех же цветов. Чернила давно высохли.

– Вы алькальду пришлись по душе, — сказал секретарь.

Раскачиваясь в кресле, судья угрюмо наблюдал, как он смахивает пыль с барьера. Секретарь посмотрел на него так, словно хотел навсегда запечатлеть в своей памяти именно таким, каким он видел его в этот миг, при этом освещении; а потом, показывая на него пальцем, сказал:

– Вот как вы сейчас, точь-в-точь, сидел судья Витела, когда его кокнули.

Судья потрогал жилки на висках. Головная боль возвращалась.

– Я сидел вон там, — кивнув на пишущую машинку, продолжал секретарь.

Не прерывая рассказа, он обошел барьер и облокотился на него с наружной стороны, нацелившись ручкой пером, как винтовкой, в судью Аркадио, словно бандит в сцене ограбления почты в каком-нибудь ковбойском фильме.

– Трое наших полицейских стали вот так, — показал он. — Судья Витела, как увидел их, сразу поднял руки и сказал очень медленно: «Не убивайте меня», но тут же кресло повалилось на одну сторону, а он на другую — насквозь прошили свинцом.

Судья Аркадио сжал голову руками. Ему казалось, что его мозг пульсирует. Секретарь снял наконец с лица платок и повесил метелку за дверью.

– И все почему? Сказал в пьяной компании, что не допустит подтасовки на выборах, — добавил он и растерянно замолчал: судья Аркадио, прижав руки к животу, крючился над столом.

– Вам плохо?

Судья ответил утвердительно и, рассказав о прошедшей ночи, попросил секретаря принести из бильярдной болеутоляющее и две бутылки пива.

После первой бутылки в душе у судьи Аркадио не сталось и намека на угрызения совести. Голова была совсем ясная.

Секретарь сел перед машинкой.

– Ну а теперь что мы будем делать? — спросил он.

– Ничего, — ответил судья.

– Тогда, если вы разрешите, я пойду к Марии — помогу ощипывать кур. Судья не разрешил.

– Здесь вершат правосудие, а не кур ощипывают, — сказал он и, сочувственно поглядев на подчиненного, добавил: — Кстати, снимите эти шлепанцы и являйтесь в суд только в ботинках.

С приближением полудня жара усилилась. Когда пробило двенадцать, судья Аркадио осушил уже двенадцать бутылок пива. Он погрузился в воспоминания и с сонной истомой рассказывал теперь о своем прошлом без лишений, о долгих воскресеньях у моря и ненасытных мулатках.

– Вот какая жизнь была! — говорил он, прищелкивая пальцами, несколько ошеломленному секретарю, который молча слушал, одобрительно кивая время от времени. Сначала судье Аркадио казалось, что он выжат как лимон, но, делясь воспоминаниями, он все больше и больше оживлялся.

Когда на башне пробило час, секретарь начал обнаруживать признаки нетерпения.

– Суп остынет, — сказал он.

Судья, однако, не отпустил его.

– В городках вроде нашего редко встретишь по-настоящему интеллигентного человека, — сказал он.

Изнемогающему от жары секретарю осталось только поблагодарить его и усесться поудобней. Пятница тянулась бесконечно. Они сидели и разговаривали под раскаленной крышей суда, в то время как городок варился в котле сиесты.

Уже совсем измученный, секретарь завел разговор о листках. Судья Аркадио пожал плечами.

– Ты, значит, тоже клюнул на эту ерунду? — спросил он, впервые обращаясь к секретарю на «ты».

У того, обессилевшего от голода и жары, не было никакого желания продолжать разговор; однако он не выдержал и сказал, что, по его мнению, листки вовсе не ерунда.

– Уже есть один убитый, — напомнил он. — Если так будет продолжаться дальше, настанут дурные времена.

И он рассказал историю городка, уничтоженного такими листками за семь дней. Жители перебили друг друга, а немногие оставшиеся в живых, прежде чем уйти из него, вырыли кости своих предков — они хотели быт уверенными, что больше никогда туда не вернутся.

Медленно расстегивая рубашку, судья с насмешливой миной выслушал его рассказ и подумал, что секретарь, должно быть, увлекается романами ужасов.

– Все это смахивает на примитивный детектив, — сказал он.

Секретарь отрицательно покачал головой. Тогда судья Аркадио рассказал ему, что в университете состоял в кружке, члены которого занимались разгадыванием детективных загадок. Каждый из них по очереди прочитывал какой-нибудь детективный роман до места, где уже пора наступить развязке, и потом, собравшись вместе в субботу, они разгадывали загадку.

– Не было случая, чтобы мне это не удалось, — закончил судья Аркадио. — Помогало, конечно, то, что я хорошо знал классиков: ведь это они открыли логику жизни, а она — ключ к разгадке любых тайн.

И он предложил секретарю решить детективную задачу: в двенадцать часов ночи в гостиницу приходит человек и снимает номер, а на следующее утро горничная приносит ему кофе и видит его на постели мертвым и разложившимся. Вскрытие показывает, что постоялец, прибывший ночью, восемь дней как мертв. Громко хрустнув суставами, секретарь встал.

– Что означает: человек прибыл в гостиницу, будучи уже семь дней мертвым, — резюмировал он.

– Рассказ был написан двенадцать лет назад, — сказал судья Аркадио, не обратив внимания на то, что его перебили, — но ключ к разгадке дал Гераклит еще за пять столетий до рождества Христова.

Он хотел рассказать, что это за ключ, но секретарь уже не скрывал раздражения.

– С тех пор как существует мир, никому еще не удавалось узнать, кто вывешивает листки, — враждебно и напряженно заявил он.

Судья Аркадио посмотрел на него блуждающим взглядом.

– Поспорим, что я узнаю? — сказал он.

– Поспорим.

В доме напротив задыхалась в душной спальне Ребека Асис. Она лежала, потонув головой в подушке, и тщетно пыталась заснуть на время сиесты. К ее вискам были приложены охлаждающие листья.