Мигель Маньяра - Милош Оскар - Страница 8

О, как заполнить эту бездну жизни? Что делать?

Ибо желание, как никогда сильное, как никогда безумное, всегда со мной. Это словно бушующий океан огня, чье пламя достигает самых глубин черного вселенского небытия!

Это желание объять бесконечные возможности!

О, господа! что мы делаем здесь? Чего достигаем мы здесь?

Увы! Как коротка эта жизнь для познания! А что до оружия, то этот жалкий мир ничем не смог бы удовлетворить темный апетит такого господина, как я; а что касается добрых дел, вы знаете, какие паршивые псы, какие зловонные ночные черви люди; и, конечно, вы знаете, как жалок Царь, когда его покинул Бог.

ДОН АЛЬФОНС

Признаться, ловко он проповедует, наш ученейший доктор Вельзевула. Какие жесты, какой голос, какой огонь! Но он не кончил. И посмотрите, с каким пылом этот закоренелый нигилист расписывает нам новый рай! Клянусь всеми исчадьми ада, хотел бы я знать, чего он ждет от нас и от самого себя. Что будем делать мы? И что собираешься делать ты сам, сын мой?

ДОН МИГЕЛЬ

Полагаю, вы, как и прежде, будете насмехаться над Богом, а Маньяра, как и прежде, над вами, господа.

ДОН ФЕРНАН

Негромко, наклонившись к дону Мигелю

Если ты и видишь меня здесь несмотря на мои седины, это оттого, что я давно уже слежу за тобой, Мигель. Я был другом твоего отца, дона Томазо де Лека, я знал твою мать донью Джироламу Анфриано. Твоя мать была поистине святой женщиной. Твой отец был доблестным дворянином, верным своему Богу и своему королю. Он умер на моих руках. Посмотри на меня, Мигель. Видишь, я не отвожу глаз и не бледнею оттого, что я говорю тебе, что я должен тебе сказать: ты подлец и изменник.

ДОН МИГЕЛЬ

Вы пьяны или сошли с ума, дон Фернан, или устали от жизни?

ДОН ФЕРНАН

Ты знаешь, что я постарел в священных боях и что даже умирая я не расстанусь с моей шпагой. Четыре коня было убито подо мной; и я разговариваю с королем лицом к лицу, не обнажая головы. Я мог бы надрать тебе уши, мошенник; но я довольствуюсь тем, что повторяю: ты подлец и изменник. Всякий, кто причиняет страдания женщинам и предает их, подлец и изменник. И всякий возжелавший жену ближнего своего — низкий злодей. И всякий, кто лишает последнюю из девок святого дара девственности, а затем оставляет ее в стыде и отчаянье, кто так поступает — пес и должен умереть собачьей смертью. Ты не дворянин, Мигель, ты пес. Твой герб надо было бы прибить над дверьми какого?нибудь притона. Разве я виноват в том, что запах твоей пудры и твоих румян для меня как запах пса? Скажи, дон Мигель, рыцарь Калатравский, виноват ли ли я в этом? Если бы был жив твой отец, я плюнул бы тебе в лицо; но, увы, твой отец умер. Его нет здесь, чтобы защитить честь своего рода; и здесь нет больше твоей матери, чтобы вытереть щеку своего дитяти и утешить его в своих объятьях.

Что ж, вот каковы, вот каковы нынешние рыцари!

Даже еврей в смраде своего гетто, еврей, верный своей жене и нежный со своими детьми, в тысячу раз более дворянин, чем ты! За кого же мы боролись, силы небесные! Ради кого мы проливали нашу кровь, Господи! За кого отдал свою жизнь наш король, который даже любить не мог по велению свего сердца, он, преждевременно побледневший и пожелтевший от пыли государственных пергаментов. Увы!

Он прячет лицо в руках. Довольно долгое молчание.

Послушай меня, Мигель. Ты молод. Тебе тридцать лет. Ты наделен порочным, но сильным умом. Тридцать лет! Я не знаю, плакать мне или смеяться! Тридцать лет! Это как запах пшеницы, как улыбка ночи за окном, где должно появиться лицо, нежно озаренное сердцем розы.

Мигель! Сын мой! Дитя мое! Я старый безумец! Я говорил с тобой, как старый дурак! Я был несправедлив. Я тоже любил девушек, когда был молодым. Я их не соблазнял, я не насмехался над ними, я их не бросал, но я любил их, я желал их. Я был молодым, Мигель. Прости старого грубого вояку. Я не придворный человек, я не умею красиво говорить. Черт возьми! У нас была суровая жизнь! Не надо на меня сердиться. Меня надо простить. Ты красив, Мигель; у тебя высокий лоб, гордый взгляд. Дай мне твою руку. Ну, не сердись же. Дай мне руку.

Короткое молчание. Он рассматривает руку дона Мигеля.

Это благородная рука. Тонкие пальцы, голубые прожилки, и крайне редко встречающейся голубизны. Ты похож на твоего отца.

Долгое молчание.

Послушай меня, Мигель. В Севилье, нашем старом добром городе, есть один скромный и очень старый дом, недалеко от церкви Милосердия. Этот дом принадлежит одному весьма старому сеньору. Твой отец знал его. Я же друг его детства. Его зовут дон Карильо де Мендоса. Он болен и вдов вот уже четыре–пять лет.

Краткое молчание.

И единственное утешение этого Карильо де Мендоса в его долгих страданиях, дорогое мое дитя, это его дочь. Зовут эту дочь, его единственное дитя, Джиролама. Это имя твоей матери, Мигель. Итак, ее зовут Джиролама Карильо де Мендоса. Это благородная девица. Очень нежная, очень скромная и очень красивая девушка. Она еще почти ребенок. Тебе тридцать лет, Мигель! Увы! если бы мне было тридцать лет! Но ты сын моего друга и я прощаю тебе твои тридцать лет. Ты никогда не ходишь в церковь, злодей? Ты придешь на мессу в ближайшее воскресенье, Мигель. Мы там встретимся, если хочешь. Приходи, приходи, дитя мое. В церковь Милосердия.

Дон Фернан выходит. Молчание. Большинство гостей покинуло залу пиршества. Некоторые заснули в креслах или под столом. Светильники догарают: чувствуется приближение рассвета. Тень отодвигает занавес и предстает перед доном Мигелем.

Блажен человек, чье сердце подобно могильной плите под снегом и чья надежда подобна имени отца, высеченному на могильной плите.

Блажен человек, чье чрево подобно месту, где воздвигается крест, и чья кровь подобна ужасу немых.

Блажен человек, проклятый своей слепой матерью. Под луной она поднимает свой посох. Сердце молчания растерзано.

Блажен человек, чьи слезы — дождь разрушенных могил и чья кожа — шорох змеи в листве.

Блажен человек, чей сын рождается от сладострастия врага. Его дитя следует за ним в молчании снега, прячась за деревья, под взглядом холодной луны.

Но горе, горе разумному человеку, который предпочитает, будучи слепым к божественной красоте, пустоту скуки мучениям страсти и мучения страсти пустоте скуки!

ДОН МИГЕЛЬ

Дух, кто ты?

ТЕНЬ

Я тень твоей прошлой жизни.

 КАРТИНА ВТОРАЯ

Сад в Севилье перед домом Карильо де Мендосы

ДЖИРОЛАМА КАРИЛЬО

Мне не было двенадцати лет, Мигель, когда она умерла. В декабре, ближе ко дню святого Иоанна, будет уже четыре года. Хорошо умереть вот так, с чистым сердцем и ясным умом, так хорошо, что я иногда упрекаю себя за то, что так много плакала. Но я была всего лишь слабым ребенком, и наверно, мои сиротские слезы не оскорбили Бога. Ведь в двенадцать лет человек еще так юн, и я знаю девушек этого возраста, которые еще совсем дети. Потом я много, много думала. Мой отец был уже болен. Вы знаете дона Клемента Карильо лишь недавно, но вы могли заметить, что от природы он немного своенравен и порой резок из?за своей слишком долгой болезни. Это ужасно. Быть таким образом обреченным на неподвижность. Особенно для дворянина, привыкшего к походной жизни.

ДОН МИГЕЛЬ

А отчего, Д жиро лама, я никогда не встречал в этом молчаливом доме молодых девушек вашего возраста?

О, какой грустной мне кажется ваша жизнь, Джиро- лама!

ДЖИРОЛАМА

У меня нет подруг моего возраста, дон Мигель. И, честно говоря, я хорошо обхожусь без компании моих ровесниц. Видите ли, мне не нравится ни их манера смеяться, ни их манера плакать. И иногда они говорят между собой о мужчинах, и мне не нравится, что они говорят о мужчинах и о их любви. Да. мы ведем довольно уединенную жизнь. Зимой я выхожу из дома лишь в церковь; но летом мы проводим воскресные дни за городом. Это в часе езды от Севильи. У нас там дом и большой–большой сад; я очень люблю цветы, очень.