Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич - Страница 11

И вот из Сидельниково звонок в ЧК: идет специальный агитационный поезд. Я никак не мог подумать, что на такой поезд осмелятся напасть бандиты. А они напали! Под самым Сечереченском. На конях. С гранатами. Но просчитались: вагон Григория Ивановича охраняли зоркие матросы. Как чесанули из пулемета по всадникам Черного Ворона! Поезд даже не замедлил ход.

На перроне Сечереченска — тысячи людей. Из вагона вышел Григорий Иванович. Бородка клинышком. Очки в металлической оправе. Чистый голос и открытый взгляд.

— Ура! — всколыхнулась толпа.

Григорий Иванович заметил охрану. Я стоял недалеко от него. Петровский сам наклонился к моему уху и тихо сказал:

— Зря время тратите, молодой человек. Лучше бы книгу хорошую прочитали. У меня вон сколько охраны! — и Петровский простер руку, указывая на перрон и площадь, запруженные возбужденными людьми.

Но к вечеру Платонова вызвали в губчека и дали такую взбучку, что он примчался в отдел взбешенный. По команде «смирно» поставил Морозова, меня, Васильева, начальника отдела по борьбе с бандитизмом Семена Григорьевича Леонова, чубатого, черноусого кавалериста.

— Так опозориться! Откуда узнали бандиты о поезде?..

Что мы могли ответить?..

Позже стало известно, что Петровский сказал председателю губчека:

— Налет махновцев мог быть случайным. Так что хлопцев из транспортной ЧК не обижайте. Я и так наделал им много хлопот: оторвал от важных операций. За налет не наказывать!

— Вот это большевик! — восхищался Васильев.

Меня покорила простота и чуткость Петровского. Другой мог уехать и позабыть про стычку, а людей теребили бы… А потом новое ЧП. В губчека Платонову сказали строго:

— Возвращаем дело Олейника. Феликс Эдмундович интересуется приговорами о смертной казни. Как мы можем послать ему дело Олейника? Мелкий торговец из Озерков, а вы ему — вышку. Затянули следствие на месяцы. У Олейника семья голодная, ребятишки попрошайничают. Кто это у вас такой ретивый насчет расстрелов?..

И нас собрали в большом зале гостиницы «Астория». Еще не так давно тут пили, куражились и распутничали господа света царского. А сегодня представители карательного органа молодой республики рабочих и крестьян думают о судьбе своего товарища.

— Давайте Коренева! — приказал Платонов.

Через весь зал провели матроса Вячеслава Коренева. Голова опущена, клеш, обтрепавшийся снизу, подметает пол.

— Отвечайте, Коренев, товарищам!

И матрос глухим голосом рассказал о том, что он силой и побоями понудил Семена Олейника дать ложные показания. Никаких валютных операций фактически не было.

— И ты бил торгаша? — В голосе Васильева и удивление, и обида, и горечь.

Матрос в ответ кивнул головой.

— А тебя, Коренев, били когда-нибудь? — Это вопрос Леонова. Его усы воинственно топорщились, а глаза — молнии!

И снова кивок Вячеслава.

— Нравилось? — спросил Павел Бочаров.

По залу прокатился сдержанный смешок.

Платонов поднялся, пристукнул кулаком:

— Смешного мало! Чекист по сути незаконно подготовил в коллегию губчека дело и требовал применить высшую кару! А на поверку — обман и насилие! Разве же можно терпеть такое, товарищи?..

Тяжело решать судьбу товарища. Ох, как тяжело! Вместе дрались с бандитами. Выслеживали врага. Делили поровну патроны, даже если их было всего два. И несоленые галушки. И затируха из ржаных отрубей из одной чашки. И укрывались одной шинелью в самую лютую стужу…

А в зале надрывный голос, как ножом по сердцу:

— Братишки! Я за революцию голову положу!

Большие глаза Коренева налились кровью, бритый затылок покраснел до синевы.

— Братишечки… Сам не знаю как получилось.

Вперед вышел Леонов. Черные длинные усы, как пики. Он — гроза бандитов. Он — наша любовь и наш пример! Поперечные красные полосы на груди гимнастерки — «разговоры» — пылали словно рубиновые. Голосом атакующего бойца начал он речь:

— Брось бузить, Коренев! Слезы и псих — не наши товарищи! Народ держит чекистов у самого больного места — паразитической болячки! Значит, руки наши, мысли наши, наши дела должны быть чистыми, как у того лекаря. Ясно, Коренев?

В зале сотни глаз — на виновника. И во всех — осуждение! Братишка низко опустил голову. Он хорошо знал: слова Леонова — от имени всех чекистов!

— Но нашего революционного человека так вот просто за борт — нельзя! — продолжал Семен Григорьевич, запуская пятерню в густой чуб. — Предупредить Коренева, если еще что… То без собраньев — в расход!

— Конечно, Коренев — геройский моряк. А кто скажет, что это не герой?.. Никто не скажет!

Иосиф Зеликман торопится, словно боится, что его лишат слова. Он в ЧК недавно — с завода прислали. Большевик. От роду — девятнадцать! В делах горяч и смел. За короткое время чекисты увидели в нем верного товарища. Слушают с большим вниманием.

— А кто скажет, что для героя не позорно бить человека? Никто не скажет. А если бы коллегия утвердила приговор? Отправили бы на тот свет невинного человека? Тень на Советскую власть!

— В трибунал! — выкрикнул Васильев.

Платонов советуется с секретарем партийной ячейки и объявляет решение:

— Коренева накажем. Дело Олейника передать Бочарову и закончить в два дня!

Вячеслав Коренев растерянно озирается, все еще не веря случившемуся. Когда понял, гаркнул:

— Спасибо, братва!

И всем нам стало легче дышать. Загомонили. Заулыбались. Потянулись к кисетам. Сизый дымок заструился над рядами.

Пожимаю руку Павлу. Он отмахивается:

— Брось, Володя! Какое доверие. Просто некому больше поручить.

Но я-то знаю, что Платонов ценит моего друга.

На перегонах под Сечереченском были совершены подряд два диверсионных акта. Оперативная группа кинулась к месту происшествия — врага и след простыл! Нас с Морозовым к Платонову с ответом.

Через неделю — ограбление пассажирского поезда Екатеринослав — Москва. Дерзкие налетчики били наверняка — по поездам, в которых не было охраны. Мы валились с ног, сутками не спали — без толку!

Я возвращался домой грязный, с красными от бессонницы глазами. Мама отмывала меня, уводила в маленькую комнату и запирала на ключ.

— Спи! Счастье нашел в этих чека…

Сон не сразу одолевает. Думаю над мамиными словами. Счастлив ли я?.. Мотаюсь дни и ночи в поездах, на перегонах, допрашиваю бандитов, выслеживаю вражеских агентов, вступаю в перестрелку. О страхе не думалось — иногда только захолонет сердце да рука предательски дрогнет. Иной раз горько станет от неудачи — некому утешить. Да и не каждому признаешься — дело наше тайное! Жили мы одной думкой: обезвредить врага! Все другое, обыденное, не занимало нас. Помню, возвращаясь из Полог, я услышал в вагоне:

— Красные не дюже сладки. А бандюков зничтожили — спасибо! Спокойно стало, а то было совсем замордовали.

— Насчет этого комиссары справедливые: с грабителями не цацкаются…

Эти слова деревенских женщин — мне награда. Делать людям доброе — не в этом ли главное предназначение человека?.. И стремиться вперед. Достиг одного рубежа, давай снова к цели. Примером для меня — железный Феликс, дворянский сын. Мог идти обычной тропой шляхтича. Достиг бы благополучия — умен, смел и отважен. А он встал на путь борьбы и лишений. Б двадцать лет очутился уже за решеткой как политический. В двадцать пять — организатор бунта в Александровском централе под Иркутском. Выбросил за стены тюрьмы всех стражников и водрузил красное знамя на воротах, объявив в тюрьме республику! Впустил охрану только после того, как были удовлетворены требования заключенных.

«Жить, пусть и недолго, но жить!» — любимые слова Феликса. Во имя других жить. Он не искал себе удобства, достатка, личного благополучия. Теперь он наш руководитель, и его жизнь зовет нас, чекистов, в гущу борьбы…

Так и не решив — счастлив ли, я уснул в жаркой комнате. А через три часа задребезжал будильник. Постоянная тревога за судьбы людей в пассажирских поездах гнала меня в ЧК.