«Литке» идет на Запад! - Юнга Евгений - Страница 14

Тернист был путь подручного кузнеца из Малиновки, что на Харьковщине, до Транспортной академии имени Сталина!

Семнадцать с половиной лет большевистской закалки на всех фронтах, куда посылала его партия, сделали Щербину одной из ярчайших фигур сквозного похода «Литке»". Директор судоремонтного завода, профработник, секретарь парткома, он и в новой, сложной должности помполита проявил свои качества незаурядного организатора, чуткого товарища, стойкого коммуниста, умеющего быть впереди на любом тяжелом участке.

Щербина — весь на глазах литкенцев. За день до отхода из Владивостока, когда он вступил на борт ледореза, его знали лишь два человека. И за короткий месяц он сумел завоевать авторитет и уважение каждого участника экспедиции: в кочегарском и матросском кубриках, в каюте ученого, на капитанском мостике.

Сроки, намеченные планом, решали успех сквозного плавания в одну навигацию. Бункеровки были узким местом похода. Большинство команды и научный состав экспедиции никогда не грузили уголь. Уложиться в сроки, не задержать ледорез там, где это зависело от людей, — означало пройти, выполнить план.

Щербина взял на себя руководство погрузками. Результаты сказались на аврале в бухте Провидения. Правильная расстановка сил, личный пример помполита, грузившего, как признавались кочегары, за троих, помогли нам выиграть драгоценное время. До фальшбортов засыпав углем носовую палубу, мы ушли курсом на Уэллен на шестьдесят пять часов раньше срока.

Бункеровка в Тикси была намного труднее. Половина бригад работала на барже. А дней оставалось в обрез. Наступала вторая декада августа — лучшая пора нашего рейса. Одиннадцать месяцев стояли у островов Самуила скованные льдами пароходы первой Ленской экспедиции. С тревогой и надеждой следили зимовщики за продвижением «Литке».

…Помполит задыхался в душной полутьме центральной ямы. Сбросив китель, он остался в легкой безрукавке, промокшей насквозь. Глаза, мигающие от пыли, застилало струйками пота. Хотелось лечь и заснуть. Сказывались шесть часов непрерывной работы.

Но своевременно в горловине показалось лицо Мазунина.

— Глотнул килограмм воздуха. Могу дать взаймы, — шутил он. — Через три минуты шабаш.

Разморенный Щербина вылез на твиндек и, подходя к люку, услышал бархатную мелодию склянок. Вахтенный пробил двенадцать часов. Где-то наверху басил буфетчик, созывая на обед первую смену. И, покрывая все звуки, визгливо кричал в просвет трюма Бронштейн:

— Кончай, ребята! Здорово получилось! Сто шесть подъемов дали — тысячу шестьдесят мешков! Можете шабашить!..

Осадка ледореза увеличивалась с каждой сменой. За двое с половиной суток вместо запланированных тиксинцами шестисот было погружено восемьсот тонн угля. Работали три бригады: второго штурмана Готского, помполита Щербины, матроса-мортехникумца Пономарева. Каждая бригада за шесть часов грузила до шестидесяти тонн.

Таковы были будни сквозного похода: помимо авралов и нормальных вахт — бункеровка своими силами.

В первый день наивысшие показатели дала бригада Пономарева. Тысяча сто мешков угля были спущены в трюм за шесть часов.

Вторые сутки первенство держал помполит Щербина. Его бригада насыпала за смену тысячу двести мешков.

К финишу первым пришел штурман Готский. Когда пробили склянки, рулевой Батаев, стоявший у лебедки, вывел на стенке цилиндра победную цифру: 1377.

Таковы были методы сквозного похода — социалистическое соревнование и ударничество.

Моряки и научные работники перекрыли профессионалов-грузчиков. Корма села до ватервейсов, и прибитая к палубе медная дощечка с полустертыми буквами прежнего названия ледореза «Эрль Грей» почти касалась воды.

Бункеровка подходила к концу.

Под островами Самуила

Готский умел форсировать льды. Он безошибочно находил слабые места в обглоданной морем кромке и, больше других проходя за вахту, единственный из штурманов бережно обращался с ледорезом. Капитан редко поднимался на мостик, когда слышал над головой быстрые шаги своего второго помощника. Он доверял ему, зная, что ледовое искусство усвоено Готским в тяжелом колымском рейсе, проверено у мыса Дженретлен и острова Колючина, сжатиями, которые сопровождали аварийное плавание «Свердловска».

Решив посвятить жизнь Арктике, Готский ради сквозного похода пошел на «Литке» вторым штурманом, хотя имел право самостоятельно командовать судном. Заветный для моряка диплом на звание капитана дальнего плавания подтверждал это право.

Перед тем, как принять вахту, штурман прошел на полубак и осмотрел форштевень. «Литке» вылез носом на кромку, подставляя солнечным лучам помятые бока. Из круглых отверстий, предназначенных для скреплявших листы заклепок, фонтанами била вода. Разодранные клочья стальной коробки форштевня, словно лоскутья кожи, свисали вниз, обнажая расшатанные болты стыка бортов.

Лучший ледовый штурман, второй помощник капитана «Литке» М. В. Готский. У него на руках любимец литкенцев — судовой кот Яшка, тоже заслуженный полярник: он участник походов «Свердловска» и «Литке».

Покачав головой, Готский поднялся в штурманскую рубку.

Узкий стол белел простыней карты, усыпанной мушиными точками обозначений глубин. Карта расшифровывала судоводителю мелководье восточной части моря Лаптевых. Жирная линия карандаша тянулась через море, огибала округлый выступ Таймырского полуострова. Разветвляясь короткими черточками бесполезных пробегов в поисках чистой воды, она упирала тупой конец в извилину пролива между островами Самуила.

Семьдесять семь градусов двадцать одна минута северной широты!..

Готский повернул выключатель. Скупой луч выбился из-под колпака лампы, рассеивая полумрак рубки, отгороженной от яркого дня занавеской иллюминатора. На тесном диване устало всхрапывал капитан. Не раздеваясь трое суток подряд, он большую половину времени проводил на мостике. Спал капитан урывками, засыпал сразу, роняя недокуренную папиросу. И вахтенные, жалея «старика», старались не громыхать сапогами.

Стрелки массивных часов, наглухо ввинченных в стену, подбирались к полдню. Штурман проверил хронометры, прислушался к их ровному тиканью, привычно взглянул на витиеватую роспись барометра. Указатель прибора склонялся к переменной погоде. Пузатые тома лоций солидным строем заполняли полку. Смотрели со стен логарифмы таблиц. Подавляя премудростью заголовков, возвышалась на краю стола горка книг. Здесь опять-таки были таблицы: определяющие место судна; ускоряющие и упрощающие вычисление линий положения, находящие истинные азимуты[28] солнца. И отдельно лежало любимое пособие штурманов «Высота и азимут в три минуты», книга, составленная профессором Ахматовым.

Как ни тихо перелистывал Готский страницы вахтенного журнала, но капитан, уловив шелестящие звуки, сейчас же открыл глаза.

— Форштевень совсем расклеился, — сообщил ему помощник.

Капитан молча кивнул. Это была неприятная тема которую не стоило углублять.

Дрожащее пение колокола раздалось на палубе. Звуки умирали, едва рожденные двойным рывком руки матроса, расплывались под водянистым, как старческие глаза пологом неба. С последним ударом склянок Готский показался на верхней ступеньке мостика. Рулевые сменялись. Водолазный старшина Таузевальд, посинев от холода, частил скороговоркой:

— Право полборта! Надень, Петро, полушубок.

— Есть полборта право! — громко отвечал лучший рулевой ледореза комсомолец Пономарев, знающий матросское дело до таких тонкостей, что даже вечно ворчливый старший помощник не мог ни к чему придраться.