Окольные пути - Саган Франсуаза - Страница 35

– Только война может превратить «Ченард-Волкер» тридцать девятого года в «Делаже» двадцать седьмого года! – заметила Диана.

– Не могу поклясться, что он довезет нас до Парижа, – сказал Лоик, – но, как бы то ни было, мы приблизимся к цели.

– Да что вы говорите! Этим машинам износа нет! Максимум через три часа мы будем в Париже, ведь немцы освободили все дороги. Остались только беженцы. Еще быстрее мы доберемся окольным путем.

Брюно буквально дрожал от радости. Он не мог скрыть своего счастья, хотя и пытался. Горе Люс казалось всем более нравственным, более достойным, чем его радость, – и хотя обманутым в этой ситуации был именно он, – но при этом казался всего лишь ловким и абсолютно циничным обманщиком, каких так много в этом мире…

Все необходимые меры он примет позже, в Париже. А сейчас ничто не должно помешать их отъезду. Брюно буквально кипел от радости, поэтому и не почувствовал сразу, что Никуда-Не-Пойду похлопывает его по плечу, а когда обернулся, даже улыбнулся этому придурку.

– Твоя не беспокоиться, – прошептал Никуда-Не-Пойду, касаясь своими губами его уха, что вызвало у Брюно чувство омерзения. – Твоя не беспокоиться. Твоя оставаться.

– Именно так!.. Поди остынь! – ответил Брюно как школьник. И захихикал.

– С Арлет все улажено, – подтвердил Никуда-Не-Пойду.

На мгновение, одно ужасное мгновение, Брюно потерял самообладание. Они ведь не оставят его здесь, привязав к стулу, в лапах этого дегенерата-извращенца! Это им так понравилась деревенская жизнь, но отнюдь не ему! Он метнулся к Арлет, которая, как и все остальные, делала вид, что чем-то занята: то ли она убирала какую-то утварь, то ли рвала цветы – откуда ему было знать?

– Что это еще такое плетет ваш батрак, а? Вы что, хотите, чтобы я остался?

– Нет, уж вам это не грозит! – ответила Арлет так твердо, что сразу же успокоила Брюно, при этом все же уколов его самолюбие именно этой твердостью. – Вам это не грозит, но пусть так считает Никуда-Не-Пойду, иначе он тут устроит сцену. Все равно до вашего отъезда я пошлю его к Фаберам.

– Хорошо, хорошо! – поспешно ответил Брюно.

Да уж, веселенький выдастся сегодня вечерок на ферме! Придурок будет выть на луну, дедушка орать свое «здатути»! А остальная семейка Анри будет наслаждаться этим концертом, дожидаясь, пока на рассвете к нему не присоединится петух.

– Ну? Как же? Так как?..

Никуда-Не-Пойду плелся за ним по пятам, нахмурив брови, если можно было назвать бровями горизонтальную волосатую линию, соединяющую оба его уха.

– Она тебе сказала?

– Да, да, она мне сказала, и я согласен, дорогой товарищ. Я только провожу моих друзей до перекрестка, там брошу их и сразу же вернусь к тебе, будем вместе орудовать вилами и граблями!

– Ну уж нет, мы не обязаны это делать! – пробормотал Никуда-Не-Пойду, чья лень проявлялась в любых обстоятельствах. – Да и потом, урожай-то уже собран!..

– Значит, ты найдешь нам еще какую-нибудь работу, я не беспокоюсь на этот счет, – возликовал Брюно.

Ни один, ни другой и не заметили, как неожиданно эволюционировал их язык, но выражение превосходства, презрения, исказившее лицо Брюно, привлекло внимание Лоика. И на секунду он сконцентрировал на Делоре все смутное отвращение и весь тот страх, которые внушало ему возвращение в столицу.

– Прекратите издеваться над этим несчастным! – закричал он. – Найдется кто-нибудь еще и похуже, кто полюбит вас.

10

К обеду все собрались в большой комнате. Царила одновременно торжественная и шутливая атмосфера.

– Чем нас будут потчевать? – спросила Диана, однажды выбравшая себе роль заводилы и желавшая сыграть ее до конца.

– Гусаком… гусаком с кровью… – бросил Лоик, не забывший о нанесенном ему оскорблении.

– Такой еды не бывает, – высказался робкий влюбленный Никуда-Не-Пойду. – И потом… это… как его… гусаков не убивают… из-за гусынь.

– Что значит «из-за гусынь»?

– Гусыни хотят своих гусаков по весне. Правда, Морис?

– Здатути! – заорал дедушка, ответив вместо внука, потому что тот был занят совсем другими вещами, расположившись в уголке с красивой девушкой.

– Это… по весне гусыням только подавай гусаков! – поспешил снова уверить идиот. И, уточняя свою мысль, он добавил: – У них это… как его… бывает, как и у нас… а?

При этом он громко и беззлобно рассмеялся, но, как обычно, в его смехе послышалось что-то похабное, заставившее всех присутствующих вздрогнуть.

Раскачиваясь на стуле, Лоик курил сигарету; за эти дни его волосы над лбом и на затылке немного отросли. Он стал похож на художника или на человека свободной профессии, но уж никак не на дипломата, если говорить по чести.

Время от времени Диана бросала на него встревоженные взгляды. Она сама не знала почему, но уже час или два, после этой истории с гусями, Лоик действительно тревожил ее. Что-то у него не клеилось. Однако, как и всех остальных, его, наверное, радовало возвращение в Париж. И он начал свою последнюю речь.

– Всегда бывает интересно, – проговорил он лениво и рассеянно, – определить сходства и различия между полами… Обратите внимание на ту параллель, которую провел Никуда-Не-Пойду: этот огонь, отказ от всяких условностей весной у одних и то же самое состояние – но в течение всего года – у других. Какие сексуальные запросы!.. Это забавно, не правда ли? Но подобные сравнения не в вашу пользу, мои милые дамы…

«Дамы» повернулись к нему, на одном лице читалось удивление, на другом – скепсис, на третьем – рассеянность.

– О чем вы тут толкуете? – заволновалась Диана.

– Я говорю о самоотверженности: подумайте о бесконечном количестве этих гусынь, этих несчастных юных созданий, которых убивают каждый год, в каждом поколении… и все это – ради того, чтобы положить их в узкую холодную стальную коробку, оторвать от семейного очага… а потом и съесть их! Есть у вас подруга или знакомая, Диана, которая согласилась бы на это, зная, что гусак, ее супруг, оставшись в загоне, в конце концов забудет ее в объятиях или в лапках юной гусыни? Наверно, нет! Да это и удивило бы меня!

– Уверяю вас, он потерял остатки разума! – убежденно сказала Диана. – Да что с вами приключилось? О чем вы толкуете, Лоик?

– Я продолжаю то сравнение между вами и гусынями, которое с таким блеском начал Никуда-Не-Пойду.

– Я действительно не понимаю, что вы можете делать на набережной Орсе!

– Я развязываю войны, – запальчиво сказал Лоик. – Мне особо удалась последняя, такая маленькая. Жил-был народ, вооруженный до зубов, воинственный, а перед ним была страна – Франция, в ней царил бардак и раздоры. Такое состояние могло длиться годами. Но нет! Я задаюсь вопросом: что же произошло? И вот, пожалуйста! В политике никогда нельзя быть уверенным до конца, даже в самых худших предположениях.

И, глубоко вздохнув, Лоик взялся за бутылку холодного вина, щедро налил своим соседям, не забыв и о себе самом.

Он едва успел поставить бутылку на место и выпить свой стакан, как к нему опять протянулись руки. Казалось, вся их веселенькая семейка умирала от жажды, или, может быть, на них снова напала робость? Смущение, запоздалое желание вновь обрести свое «я», приклеить себе на спину ярлык, который был у каждого, когда они выехали из Парижа: Лоик – дипломат, по слухам, педераст; Брюно – альфонс двадцати восьми лет; Диана – светская львица, пребывающая в постоянном беспокойстве; Люс – молодая богатая женщина, несчастливая в браке. И каждый старался вернуть свой образ или, скорее, восстановить для собственного успокоения прежние образы своих спутников. И каждый из них считал, что трое остальных смешны, но временами трогательны в своем желании быть самими собой. По крайней мере такими, какими они были в Париже.

– Этого винца мне явно будет недоставать… и не только его, – сказал Лоик, обращаясь к Арлет, и та кивнула, показывая тем самым, что его комплимент принят.

Парижане долго и по многу раз курсировали между «спальнями» и «автомобилем»; самое смешное было в том, что эти слова, в общем означавшие для них определенную роскошь, снова появились в их обиходе. К тому же, взявшись слишком рьяно за переноску багажа от дома к машине, они затратили на это слишком много сил. К этому прибавились крики Дианы, когда ее неизвестно чем набитый чемодан прямо во дворе распахнулся; причитания, возгласы негодования и гримасы, сопровождавшие попытки привязать на крышу машины чемоданы Лоика и Брюно, потому что они не поместились в багажнике «Делаже», – весь этот процесс проходил одновременно и очень медленно, и очень быстро. Поэтому они были почти удивлены, увидев, что все готово, по крайней мере в техническом отношении, и можно ехать. Уверившись в том, что они действительно скоро уедут, Арлет не переставала их отговаривать от этого. Выполнив свой долг, теперь она просила их остаться, причем совершенно искренне, хотя бы на ужин, а возможно, и на ночь. По ее мнению, лучше было уехать ранним утром, чем, рискуя жизнью, добираться ночью до Парижа. Но кости уже были брошены, Брюно от нетерпения бил копытом, а Люс так безутешно плакала, что задерживаться здесь дольше было бы по отношению к ней настоящим издевательством.