Немного солнца в холодной воде - Саган Франсуаза - Страница 18

Они неподвижно лежали в траве. Натали привалилась к нему и положила голову ему на спину, тонкая травинка щекотала его лоб; глубокий, похожий на оцепенение покой овладевал им. Звук собственного голоса почти удивил его:

– А что будем делать с Франсуа?

Она отодвинулась и легла навзничь. Жиль повернул голову, и теперь ему был виден профиль Натали; она спокойно смотрела на небо.

– Не знаю, – сказала она. – Мне надо от него уйти.

Жиль даже вздрогнул. Подсознательно он уже успел свыкнуться с этим призрачным, так мало стеснявшим их Франсуа. Жиль знал, что Натали не живет с мужем, она сказала ему об этом, и он верил ей, слишком хорошо зная ее прямоту. Но эта прямота влекла за собой немало последствий.

– Что же ты собираешься делать?

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Может быть, уеду с тобой и буду возле тебя. Пока ты меня любишь. А там – увидим...

Она права, она совершенно права: они любят друг друга, они должны быть вместе. Он зарабатывает вполне достаточно, чтобы обеспечить женщине безбедное существование. И к чему цепляться за какую-то свободу и одиночество? Да ну ко всем чертям и свободу, и одиночество: ведь именно эти две безрадостные вакханки и привели его к депрессии... А все-таки страшно. Протянув руку, Натали коснулась его волос.

– Не беспокойся, Жиль. До лета я не уйду от него. До конца лета. И я не уеду с тобой, пока ты сам меня об этом не попросишь.

Он вдруг разозлился и с вызовом посмотрел на нее. Разозлился оттого, что она прочла его мысли, и оттого, что они возникли у него.

– Да я и не думаю беспокоиться. Я хочу быть с тобой. Хочу, чтобы ты со мной уехала. Чтобы мы уехали немедленно. Сегодня же вечером ты с ним поговоришь, и завтра мы уедем.

«А куда? – тут же подумал он. – Куда? У меня в кармане всего три франка. Оставаться здесь после скандала, который неминуемо разразится, невозможно. Куда же нам деваться до сентября?»

Но Натали улыбалась, и эта улыбка вывела его из себя.

– Я хочу, чтобы ты уехала со мной.

Он почти кричал.

– Хорошо, уеду, – спокойно сказала она. – Но только если ты просишь меня, а не приказываешь. И не кричи так, ты даже покраснел. Разве нам здесь плохо? Куда ты хочешь уехать?

– Я не люблю ложных положений... – с гордым достоинством начал Жиль.

Но она так на него посмотрела, что он осекся и умолк. Однако Натали тотчас расхохоталась, он тоже засмеялся, снова привалился к ней, смешав ее волосы со своими, осыпал ее поцелуями.

– Ох, Натали, – шептал он. – Натали, как ты меня хорошо знаешь... Ох, я люблю тебя, люблю.

И она смеялась до слез в его объятиях, смеялась с сияющими глазами, не в силах остановиться.

Глава 2

Любопытно, как порой бывает удобно, когда гордиев узел разрубаешь не ты, а кто-то другой. С той минуты, как Натали решила уйти от мужа, его существование совершенно перестало беспокоить Жиля – Натали уходит от Франсуа из-за него, но он, Жиль, тут как будто ни при чем. В ту минуту, когда Натали облекла в слова свое решение и произнесла эти слова, выбор был сделан и оставалось лишь покориться судьбе. Жилю и в голову не приходило, что Натали может передумать, – как все прирожденные лгуны, он был до смешного доверчив. Более того, он вовсе не считал, что обкрадывает Франсуа, – ведь стонами восторга, наслаждением Натали слишком очевидно была обязана Жилю, ему одному, и никто, зная Натали, не мог бы надеяться добиться от нее того же. Он похищал у Франсуа Натали-человека, а не Натали-женщину и должен был признать, что Франсуа на протяжении многих лет уделял немало внимания этой не признающей канонов, бескомпромиссной Натали. И вот теперь Франсуа отдает ее Жилю – любовницу и вместе с тем мать, строгую и безрассудную, именно такую, какая и нужна Жилю. Разумеется, думать так было бессовестно, но счастливый человек – чаще всего человек бессовестный. А Жиль был счастлив.

Самыми прекрасными были послеполуденные летние часы, которые они проводили в его спальне, вернее, в уединенной комнате на чердаке, где раньше спала прислуга. Жиль открыл эту комнату и обосновался в ней. Туда можно было подняться черным ходом прямо со двора и таким образом щадить не столько целомудрие Натали, которая смеялась над условностями, сколько целомудрие Одилии, волнуемой некими принципами. Комната была просторная, почти пустая, пыльная, в ней стояли огромная кровать и кресло «под красное дерево», на которое Натали бросала свою одежду. Жиль поднимался туда около трех часов, закрывал ставни, ложился, брал книгу и ждал. Вскоре приходила Натали, мгновенно снимала с себя платье и бросалась к нему, точно дикарка, не произнося ни слова, а иногда, наоборот, раздевалась медленно, как бы нехотя, остроумно рассказывая ему о смертельно скучных званых обедах. Жиль не знал, что нравилось ему больше, но кончалось и то и другое в постели, а жара под раскаленной крышей была такая, что, разомкнув объятия, они едва дышали, мокрые, потные, изнеможенные, но так и не утолившие страсть. Жиль вытирал смятой простыней безжизненное тело Натали, она не противилась, лежала с закрытыми глазами, и он чувствовал, как под его рукой колотится ее сердце. Она медленно высвобождалась из плена наслаждения, как приходят в себя после долгого обморока, и он, гордый, довольный, посмеивался над ней. Наконец жизнь возвращалась к ней, и она уже слышала не только биение собственной крови, но уже могла поднять веки, тогда как за минуту до того даже слабый свет, проникавший сквозь ставни, слепил ее; она поворачивала голову к Жилю, который уже курил, и смотрела на него с какой-то испуганной благодарностью.

Они разговаривали. Мало-помалу он узнал о ней все. Она рассказала ему о своем детстве, которое прошло в Туре, о годах учения в Париже, о своем первом любовнике, о встрече с Франсуа, о браке с ним. Это была простая и в то же время непростая жизнь: простая, потому что в ней не было никаких из ряда вон выходящих событий, и непростая, потому что по внезапному молчанию, прерывавшему иногда рассказ Натали, по отдельным словам, интонациям голоса и самому складу фраз чувствовалось, что эта спокойная и в общем-то благополучная жизнь стала для нее почти невыносимой. Если Жиль говорил: «А ты радовалась, когда поехала в Париж защищать диплом?» – она отвечала: «Ты сошел с ума... ведь до этого я никогда не расставалась с братом». И он должен был сочетать в своем воображении классический образ юной провинциалки, ослепленной Парижем и окруженной поклонниками, с образом девочки, тоскующей о брате в далеком незнакомом городе. А если он спрашивал, какое впечатление произвел на нее Франсуа при первом знакомстве, она отвечала: «Я сразу же поняла, что он порядочный человек», – и больше Жиль не мог добиться от нее ни слова. Что касается любовников – кажется, их у нее было три до Франсуа и один после, – она спокойно признавалась, что испытывала с ними наслаждение. Однажды он задал дурацкий вопрос: «Такое же, как со мной?» – и получил в ответ: «Естественно», что окончательно вывело его из себя. И напрасно. Она никогда никого не любила так, как его, но наслаждение испытывала и с другими, так говорила она и не желала отпираться от своих слов. Искренность Натали временами подкупала, временами злила Жиля, но никакие его уловки, даже в минуты страсти, не могли заставить ее отступиться от своих утверждений. Она спокойно смотрела, как Жиль готовит ей очередную ловушку, как расставляет силки, а потом, смеясь, одним-единственным словом разрушала их. И он начинал смеяться вместе с нею. А ведь раньше он никогда не позволил бы смеяться над собой с женщинами. Из ложного мужского самолюбия он предавался этому приятному занятию только в обществе Жана или других мужчин. И то, что он наконец отбросил свое глупое тщеславие, еще больше привязывало его к Натали, хотя он и не отдавал себе в этом отчета.

Часам к шести они спускались на террасу, где Флоран и Одилия уже ждали их, расположившись в шезлонгах; Жиль и Натали пили с ними коктейль «порто-флип», говорили о погоде. Одилия уже не краснела по любому поводу, а Флоран даже пытался ухаживать за Натали, что ужасно забавляло Жиля. Вытаращив огромные голубые глаза, Флоран, рассыпаясь в любезностях, предлагал Натали свои отвратительные сигареты с золоченым мундштуком, уверяя, что во всем Лимузене только у него найдешь такие. Натали под насмешливым взглядом Жиля стоически курила их, пила «порто-флип», грустно говорила: «Ну, мне пора», – и все старались ее удержать. Дни стали очень длинными, жара спадала только к семи часам, и тени деревьев на террасе вытягивались еще больше. Иногда Жиль чувствовал себя персонажем комедии девятисотых годов: круглый столик на одной ножке, легкие напитки, болтун нотариус... Но вдруг Натали откидывала голову на спинку кресла, и он, прикрыв глаза, вдруг вспоминал, какой она была в его комнате, наверху. И если тут действительно разыгрывалась комедия, больше всего на свете он хотел, чтобы она была такой.